Поверить Кассандре - Константин Жемер

– Пойдёмте, я рядом, – млея от любви, сказал Павел, и в руку ему доверчиво легла девичья ладонь.

Молодые люди быстро поднялись на сцену, однако, как они ни спешили, Вера Ивановна поспела раньше и уже хлопотала подле упавшего.

– Это Распутин! – вскричала Оленька. – Я ведь его на балу видела у Юсуповых, как же так вышло, что не смогла отличить от обезьяны? Видимо, оттого, что всё время думала об этом животном, вот и почудилось. Но Распутин ведь заодно с Орденом, зачем же он нам помог?

Павел хотел пересказать то, что узнал от Крыжановского, но тут из-за его спины донёсся голос самого Сергея Ефимовича:

– А-а, почтеннейший лампадник! Гляжу, ты всё-таки раздумал ехать в родные веси?

– Чё лыбисся? – зло пробурчал Распутин. – Яво от пули спасли, от верной смерту-ушки, сами пострадали, а он лыбицца! Вот и Пётр твой, Столыпа, хи-хи, да ха-ха, ну и где он таперича, а?

– Это у меня нервное, Григорий, – примирительно сказал Сергей Ефимович. – На самом деле я очень рад тебя видеть. Вовремя подоспел, брат, чего уж там...

– То-то же, – удовлетворённо прогудел Распутин и, опираясь на руку Веры Ивановны, попытался встать. – Спина, поди, целая, как грицца, кому на роду от пули помереть написано, тому с высоты сверзиться – милое дело. Не удержалси, вишь, вот и навернулси! А ты попробуй, удержися, када нада эдакую конскую махину раскачать, да не мимо чтоб, а прям на башку!

Спустившись со сцены, старец подошёл к Фёдору Ипполитовичу.

– Эк тебя угораздило, болезнай, поди, не знал, что тот злыдень вдруг стрельнет, иначе б не харахорилси? Ну-кася, дай посмотрю…

– Его в больницу надо, – жалобно произнесла Мария Ипполитовна.

– До больницы ишшо следует дожить, – одной рукой Распутин схватил ладонь Фёдора Ипполитовича, а вторую возложил на рану. Посидел так, раскачиваясь, будто прислушивался, а потом уверенно заявил:

– Кровушку-то я ему затворил, енто нам дело привычное, но надобно поспешить, не то скоро преставится. Есть на чём везти?

– У нас тут недалеко сани, только без кучера, – сказал Сергей Ефимович. – Ничего, сам на облук сяду.

– Э, нет, милай, у нас с тобой иное дело имеется, поважнее, – возразил Распутин. – Папу с Мамой, да птенцов выручать надобно. А приятеля твово пущай бабы-барыньки в лазарет доставляють.

– Что такое? – удивлённо приподнял бровь Сергей Ефимович.

– Он прав, Серёженька, – выступила вперёд Вера Ивановна. – Проклятые «ахейцы» задумали цареубийство.

Следующие несколько минут Сергей Ефимович слушал сбивчивые рассказы свидетелей разговора, состоявшегося между двумя террористами, и пытался ухватить суть намечавшегося злодеяния.

– Стоп! – вскричал он, наконец. – Если мы и дальше здесь останемся, то непременно прикончим Фёдора. Предлагаю поступить так: мы с Григорием понесём раненого, по дороге я всех выслушаю. А Павел, тем временем, соберёт оружие и отыщет жандармских лошадей – их, должно быть, где-то невдалеке привязали.

– Справедливо! – выразил согласие Циммер, срываясь с места. – И волки сыты, и зайцы целы.

Тяжелораненого профессора вынесли на улицу. Вера Ивановна и Мари шли впереди, светя фонарями. У саней писательница тихо сказала:

– Это из-за меня всё, я виновата, что подбила всех, теперь Фёдор вот… Ох, Сёмушка, аметистовый мой, доберусь я до тебя – света белого невзвидишь!

– Семёну и так не позавидуешь, – слабым голосом промолвил Фёдор Ипполитович, лишь только его уложили на заднее сидение. – Сердечный приступ… Хорошо, если врач сумел расстараться…

– Я тоже хороша, – всхлипнула Мария Ипполитовна.

– Хватит! – оборвал Сергей Ефимович. – Поезжайте. Вера, ты, помнится, в былые времена лихо с вожжами управлялась?

– Об этом не беспокойся, доедем наилучшим образом.

– Ну, тогда, с Богом! – Прежде, чем экипаж тронулся, Сергей Ефимович бросил на жену колючий взгляд, и та поняла, что муж крепко на неё сердит.

«Эх, только бы всё кончилось благополучно, только бы и он, и Фёдор живы остались, а там уж пускай разносит, как вздумается, ни одного словечка возражения в ответ не услышит!» – подумала Мари, уносимая в ночь парой резвых коней.

– Ну, чавой? – через минуту поинтересовался у Сергея Ефимовича Распутин. – На вохзал, али как?

– Погоди, Гриша, – сказал Крыжановский. – Прежде, чем о Государе печься, не худо бы про кучера вспомнить…

– Чё за присказка у тебя, Ефимыч? – удивился царский лампадник. – Ужо я всякие слыхал, а ентой и не припомню.

– Какие тут присказки, – вздохнул Сергей Ефимович. – Кучера у меня убили, Софрона, славного и доброго малого, который не заслуживает, чтобы его бросили просто так валяться.

– Экий ты, оказывается? – почесал затылок Распутин. – Иде он, ентот твой покойник?

– В фойе.

– Енто которое же фойе?

– Большой зал, сразу на входе.

– А-а, так ты бы и говорил по-людски, а то всё по-барски, да по-барски. Мы-то, чай, люди простыя, словей таковских не учили. Пойдём, снесём твово кучера на погост, пристроим по знакомству. Я ведь тады, в трактире, как токмо очухалси, так сразу кинулси сюды, на Смоленское. Один тутошний гробокопатель – закадычный мой дружок. У яво и обреталси. Я ж чаво домой-то, в Покровское, не пошёл? А оттого, что, как тверёзый стал, так сразу вспомнил: Орден собирался устроить собранию, кады – неведомо, а иде – знамо…

– Почему же мне не сказал?

– Грю ж, пьяный был в трактире-то, а опосля заменжевался – чай, за тобой уже охота шла… Ой, чаво это? – старец встал и простёр руку в направлении театра.

Тогда и Крыжановский увидел: изнутри здание подсвечивали огненные всполохи.

– Пожар занялся! – крикнул Распутин. – А ну, айда, не то сгорит покойничек…

Они кинулись к пожарищу и перед зданием увидали Павла Циммера, который неумело пытался усмирить трёх напуганных лошадей – махал руками и орал: «тпр-ру». Хорошо ещё, что отвязать не решился, иначе разбежались бы лошади.

– Скорее, Павел, надобно Софрона из огня забрать, – на бегу крикнул Крыжановский.

– Так я его вынес, прежде чем поджигать, – спокойно ответил молодой человек.

Действительно, тело кучера лежало неподалёку.

– Но зачем понадобился поджог? – недоуменно воскликнул Сергей Ефимович. – Там же трупы, улики…

– Не подумал я, честно говоря, об уликах, – сконфузился Циммер. – А театр запалил для того, чтобы лошадей сыскать… Дважды вокруг оббежал, а их не видать, и не слыхать. А стоило запалить – сразу видно всё стало, да и лошади о себе знать дали.

– Гляди, Ефимыч, анженер-то на выдумку горазд, токмо хрен разберёшь, чаво в ём больше: выдумки али дури, – хохотнул Распутин, но тут же спохватился и заорал дурным голосом: – Посох, мой, посох! Ах, ты ж, нелёгкая!..