Город лестниц - Роберт Беннетт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Колкастава. Книга Третья
Ты познаешь боль
Влад Пьянков сидит на берегу Солды и пытается убедить себя, что не настолько уж пьян. Он уже прикончил почти все сливовое вино в кувшине и говорит себе: мол, был бы я пьян в стельку, так вино б казалось вязким и кислым – но нет! никаких, так сказать, отрицательных ощущений! Сплошная красота и сладость! И потом, разве ж он просто так пьет? Нет! Это все из-за холода! Вы гляньте, как пар изо рта-то идет! Гляньте, какие льдины по Солде плывут, как пузыри-то со дна идут, вон как черная вода бурлит в ледяных оконцах! Холодная ночка, что и говорить, и в такую ночь человек может позволить себе лишнего. И его за это нужно – что? Простить.
Он смотрит на восток, где высятся мирградские стены – огромные белые утесы, поблескивающие в лунном свете. Он свирепо оглядывает их и сообщает: «На-до!» И звучно икает. «На-до про-стить! Вот!»
И тут он понимает, что на холме, что за спиной, что-то горит. Да что горит – пылает! Свет яркий, оранжевый, не каждый день такое увидишь.
Пожар у них, значит. Наверное, один из складов загорелся – и таперича, значит, горит.
– Эхма…
Он чешет за ухом: что делать-то? Мож, кого на помощь позвать? Но это ж подняться нужно, а как? И он снова отхлебывает из кувшина, вздыхает и горько повторяет:
– Эхма…
И тут за проволочной сеткой, которой обнесены склады, нарисовывается какая-то темная тень. Длинная такая и здоровенная.
И потом кто-то орет – лязгающий такой, скрежещущий звук. И тень бросается на ограду, звенья проволоки лопаются, как струны арфы.
Что-то огромное несется вниз по склону. Влад думает: не медведь ли? Наверняка медведь, потому как зверюга здоровенная, и рычит, и пыхтит на ходу! Однако ж, судя по звуку, – если и медведь, то какой-то уж слишком огромный… нет, не медведь это, вовсе не медведь!
Оно подбегает к деревьям на берегу и сигает в воду.
Влад пьян, зверюга бежит быстро, так что видит он ее всего какой-то миг – ух ты, дым от нее идет, наверное, на пожаре попалило. А сквозь дым видать что-то такое толстое и пупырчатое, и когти и щупальца какие-то торчат и блестят в лунном свете.
Зверюга бабахается на лед, с грохотом проламывает его и камнем уходит в темные воды.
А потом Влад видит, как что-то такое шевелится подо льдом – опять зверюга, только теперь она длинная, струистая, как прекрасный цветок с длинными тычинками… И плывет так грациозно, причем против течения! Прям к стенам Мирграда плывет. И тут она переворачивается, и Влад видит одинокий желтый огонек – противный какой, хотя вроде горит неярко, но как-то от него не по себе…
Тварь уплывает вниз по реке. Кстати, зверюга, когда на лед бабахалась, расколотила лед, а он в два фута толщиной, не меньше. Значит, сигануло на тот лед что-то очень, очень тяжелое…
Влад поднимает кувшин, принюхивается, заглядывает внутрь – купить еще? Не купить? Влад пока не решил.
* * *Фиврей и Соврений сидят под мостом через Солду в крохотном шалаше. Слабо горит лампа. Обычно в такую погоду рыбу не ловят, но эти двое знают один секрет: прямо под мостом, где река расширяется и глубина приличная, стоят форели, дюжинами. Фиврей считает, что они сбиваются сюда, потому как здесь корма много и тепло.
– От ветра небось прячутся, – сообщает он всякий раз, как опускает леску в крохотную лунку.
– Умные, заразы, – ворчит Соврений.
– А что ты жалуешься? Ты сколько прошлой ночью поймал?
Соврений протягивает руки в перчатках к подвешенной надо льдом жаровне.
– Шесть, – с неохотой признает он.
– А перед этим?
– Восемь. Но на кой мне та рыба, ежели я пальцы на ногах отморожу?
– Тю, – отмахивается Фиврей. – Рыбак – он должен быть как кремень! Настоящий мужик! Такая работа – она не для слабаков, вот что я скажу!
«А как насчет у бабы в постели понежиться?» – думает Соврений. Тоже ведь мужская работа, ежели подумать! А вот ему, к примеру, больше хочется к бабе, чем на лед, – это что, не по-мужски, а?
И тут они слышат тихое постукивание.
– Клюет? – вскидывается Соврений.
Фиврей осматривает жерлицу над шестидюймовой лункой во льду – белый флажок на леске лишь слегка подрагивает.
– Нет, – говорит он. – Они, похоже, просто играют с наживкой.
И тут они, вдобавок к постукиванию, слышат странное тонкое то ли попискивание, то ли поскрипывание – словно кто-то водит пальцем по стеклу. Соврений хочет что-то сказать, но тут приходит в движение флажок на его жерлице.
– И тут то же самое! – замечает он. – Не клюет, но… что-то там есть.
Фиврей дергает за леску:
– А мож, ошиб… ох ты ж.
И он снова дергает за леску.
– Зацепилась за что-то!
Соврений смотрит, как дергается флаг на жерлице Фиврея:
– Ты уверен, что это не рыба?
– Не вытягивается. Как за камень цепануло! И что это за скрип такой, аж ухо режет?!
– Может, ветер? – И Соврений из любопытства дергает за свою леску – тоже зацепилась и не вытягивается. – У меня то же самое! Это что же, у нас оба крючка за что-то зацепились? – И он недоверчиво качает головой. – Пару минут назад все чисто ж было!
– Может, мусор какой течением нанесло?
– Тогда почему леску не порвало? – И Соврений осматривает лед у них под ногами.
Может, ему и кажется, но… под наметенным на лед снегом он различает слабый желтый огонек.
– А это что еще такое? – и тычет в огонек пальцем.
Феврей подскакивает и тоже смотрит на желтый свет, пробивающийся из-подо льда:
– А это что еще такое?
– Вот и я о чем!
Оба смотрят на огонек, потом друг на друга.
Под жаровней снег немного растопился. Они вскакивают и принимаются сметать его ногами. Лед становится прозрачнее.
Фиврей охает:
– Что за?.. О, небо, да что же это?..
Что-то прижимается ко льду с обратной стороны, прямо у них под ногами. Соврению эта тварь живо напоминает морскую звезду – однажды он видел такую, с моря привезли. Но эта зверюга гораздо больше – футов тридцать в диаметре, да и конечностей у нее больше, гораздо больше, и некоторые толстые, а другие тоненькие-тоненькие. А в центре ярко горит свет, и утыканная зубищами пасть сосет лед, чмокая черными деснами.
Постукивание и потрескивание становятся громче. Соврений оглядывает лапы твари и видит, что оканчиваются они коготками, которые выпиливают лед вокруг них ровным, как циркулем очерченным кругом!
– О нет, – выдыхает Соврений.
Свет дважды смаргивает. Это глаз, понимает Соврений.
С оглушительным треском лед под ними проседает, и под ногами безмолвно раскрывается тысячезубая пасть.
* * *Чайная Восковой в такие холодные вечера набита народом под завязку, сама же Марья Воскова полагает, что дело не в чае – ейные дуралеи чай заваривать не умеют, это ж ежу понятно. Клиентов привлекает атмосфера: тут разливают в огромных количествах кипяток, булькают котлы, в зале горят десятки газовых рожков… В теплую погоду в эдакой бане и задохнуться недолго, но, когда сгущаются холодные зимние сумерки, лучшего места для отдыха не найти.
В последние десятилетия чайные стали невероятно популярны на Континенте: что раньше считалось безвкусным сайпурским новшеством, со временем стало цениться – еще бы, ведь климат на Континенте становится холоднее с каждым годом. Плюс свою роль сыграло то, что Марья прибегла к старинному рецепту народных травников: если чай заваривать с пригоршней маковых зерен, он так хорошо расслабляет… даже не сравнить с обычным чаем. Благодаря секретному рецепту Марья впятеро увеличила объем продаж.
Она оглядывает толпу клиентов, стоя на пороге кухни. Люди сгрудились у столиков, как беженцы в поисках крыши над головой. Волосы их вьются и поблескивают в жарком воздухе. Латунные лампы отбрасывают на влажные деревянные стены призмы охряного света. Западные окна выходят на весьма живописный берег реки, но сейчас они настолько запотели, что походят на залитую сливками гренку.
Один мужчина у барной стойки пытается ухватить свою чашку. Руки его не слушаются, глаза медленно смигивают, как у совы. Марья подзывает официанта, кивает на мужчину и говорит: «Ему уже хватит». И отсылает мальчишку.
– Хорошая выручка для этого часа, – говорит один из подавальщиков, вытирая покрытый испариной лоб.
– Я бы сказала – слишком хорошая, – отвечает Марья. – Все забито, остались места только на галерее второго этажа.
– В смысле – слишком хорошая?
– Мы не позволим алчности возобладать над мудростью, дружок. – И Марья задумчиво постукивает по подбородку. – Завтра – никакой фирменной заварки.
Подавальщик ошеломлен, но пытается не подать виду:
– Как, вообще никакой?
– Никакой. Не хочу привлекать излишнее внимание.
– А что делать, если люди начнут жаловаться на… качество чая?
– Мы скажем, – отвечает Марья, – что нас заставили использовать новые бочки, и от этого изменился вкус чая. Не знаю, скажем что-нибудь насчет новых сайпурских правил. Они поверят. А мы им скажем, что вскоре все исправим.
