Люби меня по-немецки - Агата Лель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Давлю улыбку, морщась от боли:
— А машина?
— Да чёрт с ней, заберут на эвакуаторе.
— Нет, лучше езжай следом и купи мне по пути фисташковое мороженое.
— Бог мой, амазонка, ты родишь с минуты на минуту, — хохочет он, и градус моего настроения сразу же повышается до критической отметки.
— Представляю, какую бучу устроил бы отец, если бы узнал, что я ослушалась его наставлений и вышла на работу. Хорошо, что Альбине хватило ума не обзвонить всех моих родственников, — смеюсь и замечаю, как виновато забегали глаза мужа. — Курт? — улыбка сползает. — Ты ничего не хочешь мне сказать?
— Ну извини! Я же не мог не сообщить папе, что уже совсем скоро он наконец-таки станет дедом!
— Просто чудесно, лучше не придумаешь! — негодую, и, между прочим, вполне оправданно.
Папа, конечно же, рассказал всё маме, мама тёте Тамаре, тётя Тамара обзвонила всех родственников… Я ещё не родила, но новость уже распространилась словно вирус. Какое счастье, что сразу после разговора с Куртом у меня сел телефон.
— Зато твой отец перестанет считать меня бракованным, — обезоруживающая улыбка моментально сводит все претензии на нет.
И как ему только удаётся так мной манипулировать?
— Прекрати, ты же знаешь, что он просто над тобой потрунивает по старой памяти. Топор войны давно зарыт. Он даже подарил тебе свою именную пивную кружку, а это, поверь, дорогого стоит.
Нашу идиллию прерывает нахмуренный водитель:
— Посторонние выходят, едем дальше. Если, конечно, хотите родить как и полагается на родильном столе.
— Эй! У меня тачка сломалась, я свою жену не брошу! — возмущается парень, сжимая ладонь побледневшей супруги. Она выглядит такой несчастной и напуганной, что мне даже становится немного стыдно, что я по сравнению с ней просто кремень. Хоть и в мокрой юбке.
Перевожу взгляд на Курта, и тот обречённо машет рукой:
— Ай, чёрт с тобой, поехали.
Два молодых почти отца выбираются из кареты скорой помощи и прыгают в машину Курта. Сдерживая гримасу вновь накатившей боли машу им в окно рукой и снова смотрю на бедняжку:
— Тоже неожиданно приспичило? — киваю на её шарообразный живот.
— Мы матч смотрели и вот… — опускает взгляд на своё пузо и любовно оглаживает тот ладошкой. — Вообще, я за городом рожать должна, в "Лапкино".
Улыбаюсь неожиданному совпадению и, кряхтя, протягиваю руку:
— Меня Ульяна зовут.
— Женя, — сложив губы трубочкой, пыхтит. — Ромашкина. То есть, Малиновская*. Ой, что это? — с ужасом смотрит на растекающуюся под своими ногами лужу.
— А это, Женя, значит, что мамой ты станешь даже раньше, чем думала.
***— Я боюсь! Пожалуйста, можно пригласить сюда моего мужа! — цепляюсь за рукав больничного халата пожилой акушерки. — Мы должны были рожать вместе, но так вышло, что попали сюда и я не готова вот так, одна…
— А чем тебе наш роддом не угодил? — хмурится, обиделась. — Между прочем, в семьдесят шестом году он занял третье место среди всех роддомов столицы!
— Лучше бы вы этого не говорили, — корчусь от боли, и стараюсь дышать правильно. Но не выходит. Ничего не выходит! Эта неудобная выцветшая роба с больничной печатью, этот запах хлорки, тушёной капусты и антисептика; эти выложенные плиткой стены и душераздирающие стоны из соседней палаты…
Увы, бедняжка Ромашкина-Малиновская начала рожать прямо в машине и до "Лапкино" мы, конечно, не доехали. Да и я уже на подходе.
Боже, как же страшно! Если бы можно было отмотать плёнку времени назад, я бы с большим удовольствием легла на сохранение с момента зачатия. Ну или хотя бы в начале этой недели, как советовал папа.
Тот самый случай, когда его стоило послушать.
— Ульяна! Дочь! — распахнув дверь, в палату залетает отец в накинутом поверх костюма больничном халате. — Ну, слава Богу, успел!
— Папа?! — забыв о боли, в ужасе одёргиваю любезно выданную мне робу и даже ненароком думаю, что это галлюцинация от того больного укола. — Но… что ты здесь делаешь? Как ты узнал, где я? Хотя вопрос глупый, конечно…
— Соломон Яковлевич — главврач роддома — мой хороший приятель, — (кто бы сомневался!). Озирается по сторонам и недовольно качает седовласой головой. — Ну и дыра. И здесь появится мой внук!
— Если честно, мне уже всё равно, лишь бы это всё поскорее закончилась, — сминаю рукой простынь и мысленно отсчитываю невероятно долгие секунды боли. Почему никто не сказал, что схватки — это настолько нестерпимо? — Мне сообщили, что я рожу уже вот-вот…
— Именно поэтому я и рад, что успел. Илья Валерьевич, — обернулся на дверь. — Поторопитесь.
Илюша Виноградов, собственной персоной! Голубой костюм висит на тщедушных плечиках как на вешалке, на голове дурацкая шапочка, а на лице улыбка, от которой меня бросило в дрожь.
— Это что ещё за новости такие? — шиплю отцу, даже не думая скрывать гнев. — Он что, здесь работает? Не может быть таких совпадений!
— Не волнуйся, я обо всём договорился с Соломоном Яковлевичем, — и тише: — не мог же я доверить тебя непонятно кому! Ты видела свою акушерку? Да ей на пенсию пора было ещё в начале нулевых!
А это уже не просто вопиющий беспредел, это форменный произвол! Я бы поспорила с ними обоими и, может быть, даже собралась и гордо покинула этот вертеп, но острая боль сковала насколько сильно, что единственное, что мне осталось сделать, это…
— А-а-а-а-а!
— Извините, но вам лучше покинуть… — подал голос Илюша, и папа понятливо выставил ладони вперёд:
— Уже ухожу! Не подведи, Илья! Ульяна, мы все ждём на улице, — сложив ладонь в кулак победно потряс над головой и с улыбкой вышел из палаты, закрыв за собой плотно дверь.
— Привет, Ульяна, — Виноградов навис над моим лицом, со сладким упоением натягивая на руку стерильную перчатку. — Раздвинь ноги и расслабься. Я постараюсь быть нежным.
***Курт Рейнхард-младший смешно сморщив крошечный нос старательно теребит во рту сосок, а я не могу отвести от этой картины восторженного взгляда.
