Тихий Дон. Том 2 - Михаил Шолохов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всадник, разминая ноги, уже спокойно говорил:
– Ведите меня к вашему начальнику. Я имею передать ему сообщение большой важности. Я – командир Сердобского полка и прибыл сюда для ведения переговоров.
– Команди-и-ир?.. Убить его, братцы, гада! Дай, Лука, я ему зараз…
– Товарищи! Убить меня вы можете всегда, но прежде дайте мне сообщить вашему начальнику то, для чего я приехал. Повторяю: это огромной важности дело. Пожалуйста, возьмите мое оружие, если вы боитесь, что я убегу…
Красный командир стал расстегивать портупею.
– Сымай! Сымай! – торопил его один из казаков.
Снятые наган и сабля перешли в руки помкомвзвода.
– Обыщите сердобского командира! – приказал он, садясь на принадлежавшего красному командиру коня.
Захваченного обыскали. Помкомвзвода и казак Выпряжкин погнали его в хутор. Он шел пешком, рядом с ним шагал Выпряжкин, нес наперевес австрийский карабин, а позади ехал верхом довольный помкомвзвода.
Минут десять двигались молча. Конвоируемый часто закуривал, останавливаясь, полой шинели прикрывая гаснущие на ветру спички. Запах хороших папирос вывел Выпряжкина из терпения.
– Дай-ка мне, – попросил он.
– Пожалуйста!
Выпряжкин взял кожаный походный портсигар, набитый папиросами, достал из него папироску, а портсигар сунул себе в карман. Командир промолчал, но, спустя немного, когда вошли в хутор, спросил:
– Вы куда меня ведете?
– Там узнаешь.
– А все же?
– К командиру сотни.
– Вы меня ведите к командиру бригады Богатыреву.
– Нету тут такого.
– Как это – нет? Мне известно, что он вчера прибыл со штабом в Бахмуткин и сейчас здесь.
– Нам про это неизвестно.
– Ну, полноте, товарищи! Мне известно, а вам неизвестно… Это не есть военный секрет, особенно когда он уже стал известен вашим врагам.
– Иди, иди!
– Я иду. Так вы меня сведите к Богатыреву.
– Помалкивай! Мне с тобой, по правилам службы, не дозволено гутарить!
– А портсигар взять – это дозволено по правилам службы?
– Мало ли что!.. Ступай, да язык придави, а то и шинелю зараз сопру.
Ишь обидчивый какой!
Сотенного насилу растолкали. Он долго тер кулаками глаза, зевал, морщился и никак не мог уразуметь того, что ему говорил сияющий от радости помкомвзвода.
– Кто такой? Командир Сердобского полка? А ты не брешешь? Давай документы.
Через несколько минут он вместе с красным командиром шел на квартиру командующего бригадой Богатырева. Богатырев вскочил как встрепанный, едва услышал о том, что захвачен и приведен командир Сердобского полка. Он застегнул шаровары, набросил на свои плотные плечи подтяжки, зажег пятилинейную лампочку, спросил у стоявшего навытяжку возле двери красного командира:
– Вы командир Сердобского полка?
– Да, я командир Сердобского полка. Вороновский.
– Садитесь.
– Благодарю.
– Как вас… при каких условиях захватили?
– Я сам ехал к вам. Мне надо поговорить с вами наедине. Прикажите посторонним выйти.
Богатырев махнул рукой, и сотенный, пришедший с красным командиром, и стоявший с открытым ртом хозяин дома – рыжебородый старовер – вышли.
Богатырев, потирая голо остриженную темную и круглую, как арбуз, голову, сидел за столом в одной грязной нижней рубахе. Лицо его, с отечными щеками и красными полосами от неловкого сна, выражало сдержанное любопытство.
Вороновский, невысокий плотный человек, в ловко подогнанной шинели, стянутый наплечными офицерскими ремнями, расправил прямые плечи; под черными подстриженными усами его скользнула улыбка.
– Надеюсь, с офицером имею честь? Разрешите два слова о себе, а потом уж о той миссии, с которой я к вам прибыл… Я в прошлом – дворянин по происхождению и штабс-капитан царской службы. В годы войны с Германией служил в Сто семнадцатом Любомирском стрелковом полку. В тысяча девятьсот восемнадцатом году был мобилизован по декрету Советского правительства как кадровый офицер. В настоящее время, как вам уже известно, командую в Красной Армии Сердобским полком. Находясь в рядах Красной Армии, я давно искал случая перейти на вашу… на сторону борющихся с большевиками…
– Долго вы, господин штабс-капитан, искали случая…
– Да, но мне хотелось искупить свою вину перед Россией и не только самому перейти (это можно было бы осуществить давно), но и увести с собой красноармейскую часть, те ее элементы, конечно, наиболее здоровые, которые коммунистами были обмануты и вовлечены в эту братоубийственную войну.
Бывший штабс-капитан Вороновский глянул узко поставленными серыми глазами на Богатырева и, заметив его недоверчивую улыбку, вспыхнул, как девушка, заторопился:
– Естественно, господин Богатырев, что вы можете питать ко мне и к моим словам известное недоверие… На вашем месте я, очевидно, испытывал бы такие же чувства. Вы разрешите мне доказать вам это фактами…
Неопровержимыми фактами…
Отвернув полу шинели, он достал из кармана защитных брюк перочинный нож, нагнулся так, что заскрипели наплечные ремни, и осторожно стал подпарывать плотно зашитый борт шинели. Спустя минуту извлек из распоротой бортовки пожелтевшие бумаги и крохотную фотографическую карточку.
Богатырев внимательно прочитал документы. В одном из них удостоверялось, что «предъявитель сего есть действительно поручик 117-го Любомирского стрелкового полка Вороновский, направляющийся после излечения в двухнедельный отпуск по месту жительства – в Смоленскую губернию». На удостоверении стояла печать и подпись главврача походного госпиталя №8 14-й Сибирской стрелковой дивизии. Остальные документы на имя Вороновского непреложно говорили о том, что Вороновский подлинно был офицером, а с фотографической карточки на Богатырева глянули веселые, узкие в поставе глаза молодого подпоручика Вороновского. На защитном щегольском френче поблескивал офицерский Георгий, и девственная белизна погонов резче оттеняла смуглые щеки подпоручика, темную полоску усов.
– Так что же? – спросил Богатырев.
– Я приехал сообщить вам, что мною, совместно с моим помощником, бывшим поручиком Волковым, красноармейцы сагитированы, и весь целиком состав Сердобского полка, разумеется, за исключением коммунистов, готов в любую минуту перейти на вашу сторону. Красноармейцы – почти все крестьяне Саратовской и Самарской губерний. Они согласны драться с большевиками. Нам необходимо сейчас же договориться с вами об условиях сдачи полка. Полк сейчас находится в Усть-Хоперской, в нем около тысячи двухсот штыков; в комячейке – тридцать восемь, плюс взвод из тридцати человек местных коммунистов. Мы захватили приданную нам батарею, причем прислугу, вероятно, придется уничтожить, так как там преобладающее большинство коммунистов. Среди моих красноармейцев идет брожение на почве тягот, которые несут их отцы от продразверстки. Мы воспользовались этим обстоятельством и склонили их на переход к казакам… к вам, то есть. У моих солдат есть опасения, как бы при сдаче полка не было над ними учинено насилия… Вот по этому вопросу – это, конечно, частности, но… – я и должен с вами договориться.
– Какое насилие могет быть?
– Ну, убийства, ограбления…
– Нет, этого не допустим!
– И еще: солдаты настаивают на том, чтобы Сердобский полк был сохранен в своем составе и дрался с большевиками вместе с вами, но самостоятельной боевой единицей.
– Этого сказать я вам…
– Знаю! Знаю! Вы снесетесь с вашим высшим командованием и поставите нас в известность.
– Да, я должен сообщить в Вешки.
– Простите, у меня очень мало времени, и если я опоздаю на лишний час, то мое отсутствие может быть замечено комиссаром полка. Я считаю, что мы договоримся об условиях сдачи. Поторопитесь сообщить мне решение вашего командования. Полк могут перебросить к Донцу или пришлют новое пополнение, и таким образом…
– Да, я сейчас же с коннонарочным пошлю в Вешки.
– И еще: прикажите вашим казакам возвратить мне оружие. Меня не только обезоружили, – Вороновский оборвал свою гладкую речь и полусмущенно улыбнулся, – но и взяли… портсигар. Это, конечно, пустяки, но портсигар мне дорог как фамильная вещь.
– Вам все вернут. Как вам сообщить, когда получу ответ из Вешек?
– К вам сюда, в Бахмуткин, придет через два дня женщина из Усть-Хоперской. Пароль… ну, допустим – «единение». Ей вы сообщите.
Безусловно – на словах…
* * *Через полчаса один из казаков Максаевской сотни наметом скакал на запад, в Вешенскую…
На другой день личный ординарец Кудинова прибыл в Бахмуткин, разыскал квартиру командира бригады и, даже коня не привязав, вошел в курень, передал Григорию Богатыреву пакет с надписью: «В. срочно. Совершенно секретно». Богатырев с живейшим нетерпением сломал сургучную печать. На бланке Верхнедонского окружного совета размашисто, рукою самого Кудинова, было написано:
