И проснуться не затемно, а на рассвете - Джошуа Феррис

– У меня премиальный пакет, – продрожал Эдди, – и я буду очень рад компании.

– Несмотря ни на что?

– Несмотря ни на что.

– Хорошо. Тогда у нас есть двадцать минут на поиски курицы с рисом.

Пока я бегал за едой, он сделал нам еще мартини. Мы быстро поели. Перед самым началом игры Эдди уселся в кресло, а я занял место на полу, поближе к телевизору. Примерно в середине второго иннинга он развернул карамельку, сунул ее в рот и тут же заснул. Я не мог смотреть, как после нескольких недель ежедневных чисток его зубы купаются в сахаре. Зрелище меня угнетало. Во время следующей рекламы я надел перчатку, вытащил леденец и выбросил его – Эдди даже не шелохнулся.

Затем я сел обратно, взял незнакомый пульт и продолжил смотреть два матча одновременно, переключаясь между «Ред Сокс» и «Янкиз». Подумать только, я болел за «Янкиз»! Это убивало меня, но выбора не было: чтобы перейти в плей-офф, «Янкиз» дожны были одержать победу над «Рейз», а «Ред Сокс» должны были оставить позади «Ориолс». В такой ситуации я, разумеется, желал бостонцам победы, и только победы. Их победа стала бы победой моего отца. Хотя что толку? Даже победа в Мировой серии 2004 года его не вернула. А ведь какое эпохальное событие! Мы совершили невозможное, стали чемпионами спустя 86 лет и… ничего не изменилось. Отца не было, он по-прежнему лежал в могиле. А на что я надеялся? Зачем столько лет болел за бостонцев?

В третьем иннинге «Ред Сокс» заработали очко, и я заорал. Эдди испуганно подскочил и уставился на меня недоуменным взглядом. Видимо, он пытался понять, кто я такой и что делаю у него дома. Несколько минут спустя счет был уже 2:1 в пользу «Ориолс». Я сидел на месте, слегка покачиваясь. Потом настал черед бостонцев. В четвертом иннинге Скутаро принес нам очко, затем Педроя ударом в левую дальнюю часть площадки заработал хоум-ран и вывел нас вперед: 3:2. Тем временем «Янкиз» размазывали по стенке «Рейз». Пока все шло хорошо.

Будь мой отец жив, он бы выписывал все очки на карточку. Он начал делать это еще в детстве, когда слушал трансляции с Джимом Бриттом по радиоприемнику «Зенит Консольтоне». Во время матчей я иногда доставал его старые карточки и водил пальцами по карандашным меткам и цифрам, сделанным мальчишеской рукой – задолго до того, как у него начались проблемы со здоровьем. История бейсбола, записанная рукой мертвеца.

В конце пятого иннинга я подошел к Эдди. Он спал и что-то бубнил во сне. Я приблизил ухо к его губам. «Соня… Соня», – говорил он.

– Эдди, – сказал я. – Эдди, проснитесь.

Он открыл глаза и вновь с удивлением осмотрел мое лицо.

– Уже почти шестой иннинг. Я сейчас отойду в другую комнату. Никогда не смотрю шестой иннинг. Вы должны посмотреть его за меня и все потом рассказать. Сможете?

– Кто вы?

– Доктор О’Рурк, ваш новый стоматолог. Можете посмотреть шестой иннинг и все мне потом рассказать, Эдди? Очень вас прошу.

Несколько минут спустя я стоял на пороге его спальни.

– Не спите, Эдди?

– А?

– Не закрывайте глаза! Смотрите внимательно, от начала и до конца!

Во время седьмого иннинга начался дождь, и матч приостановили. Я вновь сидел перед телевизором и слушал, как Эдди во сне зовет свою Соню. Когда я переключился на матч «Янкиз», меня ждало глубокое потрясение. Аяла поменял Логана, и «Рейз» понеслись вперед. Скоро счет уже был равный, а хоум-ран Эвана Лонгории принес «Рейз» победу. Теперь мы просто обязаны были победить – чтобы остаться в живых.

Я снова переключился на «Ред Сокс». Пэпелбон выбил Джонса, потом – Рейнольдса. На базу вышел Дэвис. Пэпелбон замер, считывая секретные сигналы своего кэтчера. Его глаза яростно сверкали под козырьком бейсболки. Это был конец девятого иннинга.

От победы нас отделял всего один шаг. В ожидании броска бита Дэвиса выписывала нервные дуги в воздухе. Весь стадион затаил дыхание.

Если Пэпилбон не выбьет Дэвиса, понял я, мы окончательно утвердим свое право на худший сентябрь в истории бейсбола. Это восстановит мировой порядок, поможет возместить ущерб, нанесенный неслыханными победами минувшего десятилетия. Но поражение – все равно поражение. Меня охватит горе, от этого никуда не деться. Но если мы победим, мне станет еще хуже. Моральный коллапс, который непременно последует за победой, не позволит мне насладиться победой. И отец опять не вернется. Выходит, если мы проиграем, я в проигрыше, а если победим – опять-таки в проигрыше. Всю жизнь я связывал себя строгими фанатскими суевериями – и ради чего? Носил бейсболку, ел курицу, пропускал шестой иннинг, записывал все игры… ради чего? Ради права на страдание? Так жить нельзя. Так не годится. В жизни человека должна быть надежда, пусть самая крохотная. Нужна какая-то цель, какое-то стремление, не обреченное заведомо на крах. У меня ничего не осталось: ни Сантакроче, ни Плотцев, ни родителей, ни Конни. Мои пациенты упорно отказывались чистить зубы нитью, а некоторые – даже лечить кариесы. У меня осталась только… воля, больше ничего. Желание не уподобиться Мерсеру и отцу. Желание победить в себе ли́са.

Настал момент решающего броска. Пэпелбон начал выполнять «виндап». Я выключил телевизор и вышел из дома Эдди.

Эпилог

В следующем году я отправился на Сеир и провел двадцать один день в небольшом поселке на юге Израиля, стараясь открыть душу тому, что претило мне всю жизнь. Я прочел Кантаветиклы от корки до корки, узнал историю побега моей семьи из Польши и один раз даже готовил пищу для остальных возрожденных. Я спал на узкой койке. Побывал на Мертвом море. У меня взяли образец ДНК с внутренней поверхности щеки.

На рассвете и на закате я наблюдал за бедуинами: верхом на верблюдах они уходили в пустыню. Закутанные в несколько слоев темной одежды, движущиеся неумолимо и с патологическим безмолвием, они казались мне самыми одинокими людьми на планете.

Я никогда не был одинок и никогда больше не буду. В домиках с белеными стенами проходили занятия, а по вечерам все собирались за одним столом, ужинали и вели беседы. Остальные возвращенные отнюдь не производили впечатления фанатиков или сумасшедших, наоборот, это были люди с прогрессивными политическими взглядами, в меру ухоженные и, как ни странно, по большей части молодые. Они дельно и увлеченно обсуждали свою новообретенную историю, теологические трудности, связанные с сомнением, угрозу полного вымирания. Многие могли посвятить таким разговорам всю ночь. К концу третьей недели такой образ жизни меня достал – совсем как обход европейских церквей с Конни. Я заскучал по эспрессо и кондиционерам. Мне захотелось домой.

Но почему-то через год я вернулся, и еще через год – тоже.

Наверное, мне было необходимо хоть иногда чувствовать себя уязвимым. Мне надоедали факты, голые факты, научные факты. Я как бы говорил миру: смотрите, я примкнул к какой-то сомнительной секте. Делаю какие-то немыслимые, несусветные глупости. Смотрите, я все-таки рискнул оказаться в дураках!

Туризм в Израиле очень развит. Можно взять гида, который съездит с тобой в знаменитый заповедник Эйн-Геди, в Кумран, где были обнаружены свитки Мертвого моря, и в Масаду, где восставшие зилоты несколько лет сдерживали осаду римских легионеров. А можно поехать на экскурсию вместе с Грантом Артуром на его «Мазде CX-7» и побывать в местах, о которых никто никогда не слышал. Проезжая мимо перепутьев и ничем не примечательных точек пустыни, он поведает вам историю своего народа, которую вы можете выслушать с какой угодно долей скептицизма. Прямо за этим забором проходили великие сражения, скажет он. А вот у этой электрической подстанции случилось настоящее чудо. Есть люди, которые верят каждому его слову. Плевать они хотели на ваши научные факты. Смиритесь с этим.

Грант Артур так и не извинился передо мной за то, что перевернул мою жизнь вверх дном. «Ты бы не приехал, если бы тебе были нужны только извинения, – сказал он, когда мы встретились. – Ты здесь. Ты счастлив. За что я должен извиняться?» Я по-прежнему не считал, что должен все забыть и простить, но он постарался убедить меня, что таить обиду нет смысла – как нет смысла в вопросе «Почему я?» «Помни, я не сам вышел с тобой на связь. Ты первым мне написал». Если бы не мое письмо, утверждал он, дальше сайта моей клиники дело бы не пошло. «Весть слышат только те, для чьих ушей она предназначена, – говорил он. – Я не присвоил твою личность, Пол. Наоборот, я ее вернул». И еще: «Если ты сомневаешься в моих словах, ты уже на верном пути». Одевался он всегда одинаково: штаны карго защитного цвета и бежевый жилет с кучей накладных карманов. Аккуратная бородка, безупречные белые зубы. «Большинство людей проводят всю свою жизнь в метаниях между надеждой и страхом, – говорил он. – Надеждой попасть в рай и страхом полного небытия. А теперь подумай, как это здорово – сомневаться. Видишь, сколько проблем решает сомнение – как для человека, так и для Бога?»