Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды... - Ханс Фаллада
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не давайте ему больше пить, — советует он, подумав. — Пускай протрезвится.
— Да он и не пил вовсе, — возражает Куфальт. — И вдруг ни с того ни с сего начал буянить.
Беербоом стоит рядом и не произносит ни звука.
— У какого врача он лечился? — недоверчиво спрашивает сторож.
— Да пока ни у какого, — вновь наседает Куфальт. — Я и говорю: ни с того ни с сего на него накатило.
— Так не бывает, — не сдается сторож. — Чем этот ваш шурин занимается?
— В настоящее время он безработный, — сразу сбавляет тон Куфальт.
— До свиданья! — спокойно и даже как-то небрежно вдруг роняет Беербоом, поворачивается и уходит.
Сторож уже с интересом глядит ему в спину и говорит Куфальту:
— Послушайте, уважаемый. Я верю, что вы хотите добра тому человеку. Но знали бы вы, сколько безработных приходит к нам и прикидывается сумасшедшими, надеясь получить тут еду и кров… А что он там делает? Что он там ищет?
— О господи! — вскрикивает Куфальт, обернувшись. — Скорее, на помощь! Он ищет бритву, которую только что выбросил…
— Да поворачивайтесь же! — визжит Лиза.
Но сторож медлит:
— Не имею права выходить с территории. Я как-никак на дежурстве… — и запирает дверь снаружи.
Куфальт и Лиза со всех ног устремляются в темноту парка, причем Куфальт на бегу бормочет, ни к кому не обращаясь:
— Просидел за решеткой одиннадцать лет, а может, и больше, кто его знает, только полгода как вышел… Ясно, со сдвигом…
Темная фигура впереди уже пересекла лужайку и скрылась за кустом…
— Быстрее, Лиза! Где этот чертов сторож? Он-то небось умеет обращаться с этим народом…
— Бегите на улицу и постарайтесь найти полицейского. А я не могу далеко отлучаться, калитка-то открытой осталась.
Они бегут уже по аллее. На скамейке сидит парочка…
— Никто здесь не пробегал?
Те даже отпрянули друг от друга.
— Что? Как?
В ту же секунду поблизости раздается крик. Пронзительный, срывающийся на визг; крик внезапно обрывается, сменяясь хриплым, сдавленным бульканьем…
— Туда! Туда! Скорее туда!
Густой кустарник. Такая страшная ночь, такой ужасный миг, а парк благоухает себе как ни в чем не бывало…
Они осторожно раздвигают ветви…
На земле что-то белеет, какая-то груда белой одежды, все белое-белое… И по белому растекается от головы, от шеи что-то темное, густое и липкое, это кровь, кровавое пятно на глазах растет, расплывается и все темнеет, темнеет… И так странно булькает…
— Караул! На помощь! Полицию! — пронзительно кричит кто-то.
И в этот момент Куфальт видит лицо Лизы Бен, стенографистки Лизы Бен. Видит ее рот, жадно хватающий воздух, горящие глаза, вытянутую шею…
И ужас охватывает его. О, эта жизнь, что же это за жизнь…
— Бежим отсюда! — шепчет он ей. — Быстрее! А то потянут в свидетели!
— Дай мне взглянуть… Дай только взглянуть, — шепчет она в ответ, едва дыша от возбуждения.
Он хватает ее за руку и протискивается сквозь толпу, набежавшую со всех сторон.
10У каждого бывают дни счастливые и несчастливые. Это знают все. Знал об этом и Куфальт. Он предчувствовал, что этот день — шестнадцатое августа — принесет ему одни беды. Но что еще он ему готовит?
Для начала он сразу же заявил Лизе, что съедет с квартиры не позднее первого сентября: не мог он забыть ее лицо в ту минуту. Этот жадно дышащий рот, эта сладострастно вытянутая шея!
— Так… — только и сказала она. И повторила: — Так… — А помолчав, добавила: — Пожалуйста! Скатертью дорога!
Она вышла из его комнаты, дверь за ней хлопнула: конец, точка. Хватит с него такой любви! Конечно, она крутила с ним только для того, чтобы поближе познакомиться с убийцей-маньяком Беербоомом. Нет уж, благодарю покорно!
Все прошло… прошло…
Потом, по дороге на работу, Куфальт купил газету, утренний выпуск, и прочел сообщение об убийстве, совершенном неким Беербоомом. Кое-что в статье заставило его горько усмехнуться, — например, упоминание о том, что Беербоома поместили в больницу Фридрихсберг («временно, дабы поскорее оградить от возмущенной толпы, жаждавшей с ним расправиться»), то есть в ту самую больницу, куда Куфальт тщетно пытался его сбагрить…
«Наверное, там он и останется до конца своих дней», — подумал Куфальт.
В той же заметке сообщалось, что жертвой Беербоома («скончавшейся той же ночью») оказалась одинокая тридцатисемилетняя швея, старая дева, которая, вероятно, только потому отправилась ночью в парк возле больницы, чтобы, глядя на целующиеся парочки, получить свою долю любовного волнения. А ведь и Беербоом добивался того же…
Ох уж этот великий и жестокий, неистовый убийца-маньяк Беербоом!
Нет, этот несчастный, вечный неудачник, сумасброд и рохля, которого газета изобразила этаким зверем, чуть ли не дьяволом, одержимым жаждой убийств! А он всего лишь жалкий урод, порожденный темной стороной жизни!
Этого великовозрастного ребенка разлучили с любимой сестренкой, заставили одиннадцать лет жить монахом, извратив в нем все естественные инстинкты, так что пылающей осталась только плоть, а потом, когда его выпустили на волю, он уже был неспособен спать с женщиной и отрешиться от диких фантазий, теснившихся в его мозгу, и потому загорелся безумной страстью к маленьким девочкам, почти детям, загорелся мечтой о голеньком детском тельце… И уже готов был смириться, отказаться от своих необузданных желаний и укрыться в психушке, как в камере, отказаться от их исполнения, от всякой надежды на их исполнение в этой жизни…
Однако и в этом ему было отказано, и почти против воли он оказался ввергнутым в жизнь, лишенную надежд, где для него не было ни крова над головой, ни работы, ни пищи, ни шансов на успех, ни доброго слова, ни верного друга и вообще никакого места под солнцем…
Вот он и бросился с бритвой в руке исполнять свое единственное, оставшееся еще доступным желание.
И наткнулся на полную противоположность того, что искал, — не на девушку-полуребенка, а на высохшую старую деву, своего двойника в образе женщины…
И Куфальт живо представил себе, как этот несчастный безумец Беербоом проведет остаток своей жизни — долгий ли или краткий — в каменной клетке с зарешеченным окном, вновь и вновь прокручивая в уме одну и ту же мысль: «Если бы мне тогда попалась хотя бы молоденькая… Если бы в ту ночь мне повстречалась маленькая девочка… Хоть бы напоследок мне улыбнулось счастье!»
Счастье! У Куфальта, ясным солнечным утром направлявшегося на работу в бюро «Цито-Престо», даже мороз пробежал по коже… Что люди называют счастьем, что это вообще за штука — счастье… Для Беербоома было бы счастьем, если бы на месте тридцатисемилетней старой девы оказалась девочка девяти или одиннадцати лет, маленькая девочка в носочках…
Вот уж воистину: счастье!
11Во всяком случае, в «Цито-Престо» еще никто ничего не знал о ночном происшествии. Чтение газет не входило в круг жизненных потребностей бывших заключенных, и даже при самых заманчивых заголовках они ни за что не стали бы тратить десять пфеннигов на утренний выпуск; за десять пфеннигов можно купить целых три сигареты, — так что и говорить не о чем!
— Упакуйте готовый материал и доставьте на фирму, — сказал Маак Куфальту и Монте.
— И не берите двадцатимарковых, как в прошлый раз, — их не разделишь! — потребовал Енш.
— Ладно, возьмем тысячными, — отшутился Монте, и они двинулись в путь, нагрузившись тяжелыми пачками по пять тысяч писем в каждой.
— Вот, фройляйн, очередные десять тысяч, — говорит Куфальт секретарше. — Наверное, незачем отрывать господина Бера от дел, все у нас в полном порядке. Нам бы только записочку в кассу, если можно.
— Нет, господин Бер хотел бы с вами переговорить, господин Мейербер, — отвечает секретарша. — Конверты можете здесь оставить, и ваш спутник тоже может здесь подождать. Господин Бер хочет поговорить с вами лично. Как пройти к нему, вы знаете.
Да, Куфальт знает. Но идет не с легким сердцем. Этот Яблонски вчера… Может, за афишным столбом и вправду прятался Яблонски? А потом эта бессвязная болтовня Беербоома о том, что он подслушал… Может, надо было дать ему двадцать марок, которые он клянчил? О, господи! Неужели не видать им покоя до конца дней?!
Господин Бер сидит за своим столом, курит сигарету и листает какие-то письма. Он не поднимает головы, когда Куфальт входит и вежливо здоровается.
Он даже не отвечает на приветствие.
Ах нет, в конце концов он все же отвечает:
— Здравствуйте, господин Мейербер. Ведь ваша фамилия Мейербер? — спрашивает он.
Куфальт молчит. («Значит, все же дознался, значит, дознался…») Бер бросает на посетителя быстрый взгляд.
— Ведь ваша фамилия Мейербер, не так ли? — повторяет он свой вопрос, но в тоне уже чувствуется угроза.
