Живун - Иван Истомин

— О-о-о, — простонал тот и попятился, просительно приговаривая: — Тюрьма не надо… тюрьма не надо, не надо…

— Не надо, так не делай, как власть не велит. А с долгами разберемся. Буду в Вотся-Горте, поговорю с пармщиками. Приезжай и ты. Ладно?

— Ладно, ладно, — неопределенно ответил Ма-Муувем и ушел в свою юрту.

Сандра быстро оправилась от испуга. Она стояла в стороне, не сводила глаз с Куш-Юра. Удивлялась, какой он строгий, решительный и нисколько не боится этого Ма-Муувема! Ма-Муувем хвост поджал. На нее — росомахой, а перед ним — зайцем.

Когда старшина скрылся в юрте, Куш-Юр обернулся к Сандре. Она одарила его восхищенной и благородной улыбкой.

— Чуть не ограбил меня. Хорошо, ты угадал вовремя. Спасибо тебе, Роман Иванович… — И потупила глаза.

— Что ты, тебе спасибо, Сашенька, за такую встречу! Как в сказке: ехал, тебя вспоминал, а ты тут как тут — по щучьему велению, по моему хотению.

— Складно как у тебя все выходит… — засмеялась она, подняла голову, но не решилась глянуть Куш-Юру в лицо, отвела взгляд в сторону. И увидела, Карько и Воронко стоят вплотную, прильнув мордами друг к другу, и ласкаются, прядают ушами, будто ведут разговор после долгой разлуки. — Гляди-ко, узнались и рады-радешеньки! — воскликнула Сандра.

— Вроде целуются… не так, как мы… — пошутил Куш-Юр.

— Ну, встретились, и прощевай! Ехать надо, — спохватилась Сандра и засуетилась, поправляя сено в розвальнях.

— Может, зайдем к кому-нибудь, согреемся чаем, — предложил Куш-Юр.

Погреться в юрте и попить чаю Сандра согласилась.

Они поехали от юрты к юрте в нерешительности — будить ли хозяев? Но, к счастью, в самой крайней окошко еще светилось.

Привязав коней к рядом стоявшему кедру и задав им сена, они вошли в жилище. Сандра предусмотрительно прихватила с собой мешок с пушниной.

Хозяйка вскипятила чай. Перекусив и согревшись, гости сразу же поднялись. Хозяева стали было удерживать их. Но, не желая обременять гостеприимных людей, мешать их отдыху — в юрте и без того тесно и душно, — Куш-Юр и Сандра простились и вышли.

Луна стояла высоко. Заснеженный молчаливый лес отбрасывал четкие синие тени. Было тихо, даже собаки примолкли.

— Красота какая! — восхищалась Сандра. — При такой погоде и ехать весело.

Куш-Юр рассеянно кивнул.

— Может, поедешь со мной, в Кашвож? — неуверенно спросил он. — Там пушнину сдашь и получишь продукты. Зачем тащиться в Мужи?..

— Ой, что ты! Я в церкви не бывала с весны! Мне в мужевскую мир-лавку велено, — и, испугавшись, что довод ее не очень веский, привела новый, более сильный: — И подумать могут всякое.

— Тогда провожу тебя, — решил он.

— Обратно в Мужи поедешь? — обрадовалась она.

Куш-Юр привязал Воронка с пустой нартой к розвальням, запрыгнул в них, примостился рядом с Сандрой. Она не отодвинулась, шевельнула вожжами. Тронулись в сторону Мужей.

Куш-Юр сидел притихший, покусывая сухую былинку.

— Ну, как живешь? — участливо спросил он.

От его заботливого, нежного вопроса всколыхнулись недавние переживания, и Сандра остро почувствовала, как она несчастна. Качнувшись, она упала на плечо Куш-Юра и разрыдалась.

— Что с тобой, Сашенька? Обижают? Ну скажи, скажи, — прижал он ее к себе.

Она не отвечала и только всхлипывала, доверчиво прижимаясь к нему.

Куш-Юр поднял ее голову, дунул ей на мокрые ресницы.

Сандра открыла глаза, невесело улыбнулась, вытерла слезы.

— Славный ты… — вздохнула она. На повороте розвальни крепко тряхнуло. — Ох, совсем забыла, я ведь кучер, — пошутила Сандра и подобрала оброненные вожжи.

— Ну, какая ты… Ведь со мной твое счастье… — мягко, но уверенно произнес Куш-Юр.

Сандра молчала. Он обнял ее за плечи.

— Ох, грех, грех!.. — отстранилась женщина. — Господь накажет меня! Господь накажет! Накажет…

— Горе гореванное! Сама мучаешься и меня извела, — сказал он с досадой.

— Не гневись, Роман. Слабая я. У Бога силы попрошу… Кабы за грех не посчитал…

Куш-Юр спрыгнул вдруг с саней. Проваливаясь в снегу, попытался бежать рядом, но задохнулся, отстал.

Сандра, словно в каком-то забытьи, ехала и ехала вперед. И только версты через две оглянулась, встревожилась, остановила сани, побежала назад посмотреть, где Куш-Юр.

Он шел навстречу, тяжело дыша. Она подбежала, виновато и сочувственно глянула ему в лицо.

— Хорошую прогулку ты мне устроила, — сдержанно сказал Куш-Юр. Он подошел к своей лошади, отвязал Воронка от розвальней, развернул сани в другую сторону.

— Ну, вот и свиделись, — горько улыбнулся Куш-Юр. — Прощай, Саша! Доброго тебе пути… — Он дернул вожжи, и Воронко рванул в галоп.

Глотая слезы и пошатываясь, Сандра подошла к розвальням, повалилась на сено, простонала:

— Ой, Роман, Роман, ой, горе мое!..

Глава семнадцатая

Разлад

1

— Скоро ли повезет меня папа в гости к бабушке? — спрашивал Илька у матери. — И Февру повидать охота, и Микулку, и Петрука.

— Скоро, скоро, — обнадеживала мать. — На дворе-то, чуешь, какой холод? Меры не знает. Да и отцу сейчас недосуг. День-деньской в тайге. Самое время промышлять. С пустыми руками не резон ездить — пустой поедешь, пустой и вернешься.

И то была правда: как пошли морозы, так и не ослабевали. Дети носа не высовывали за порог. Все в избе да в избе, в тесноте и в духоте, в сумерках. Короткого дневного света не видали: окошки обледенели, и в самое светлое время суток в домах было темновато. Женщины волей-неволей выходили на мороз — коров подоить, дров наколоть, воды натаскать, занести ягод и рыбы из сарая. Мужчины — те исправно охотились от темна до темна, возвращались — носы и щеки белые, прихвачены морозом, усы и ресницы заиндевелые.

В такие холода без крайней нужды и в соседнюю избу не наведаешься. Но у вотся-гортцев охоту общаться отбили не одни морозы. Большой разлад случился в рождество.

Вотся-гортцы не унывали от всевозможных нехваток и праздновать собирались согласно и весело.

Мир-лавка приняла от Сандры пушнину по сходной цене. Продуктов отпустила, правда, не полностью, должок за кооперативом остался, но это не тревожило пармщиков — не пропадет, да и сразу всего не съешь. А вот то, что вместо муки дали зерно, озадачило женщин, сроду не мололи.

Выручил Мишка. Он в прошлом ходил с караванами русских купцов. В Тобольске и тамошних деревнях видел ручные жернова. Мишка выпилил смахивающие на колеса два круглых обрубка из толстенного кедра, вбил в них осколки старого чугунка — и соорудил простейшую мельницу.

Женщины диву дались. Вертишь и мелешь. С горем пополам, а все-таки мука, есть из чего стряпать шаньги. Значит, попразднуют. А то какое Рождество без шанег!

С осени, с той поры как появилась мошкара, еду готовили порознь, но праздничное столованье задумали общее. Однако стряпали хозяйки по отдельности, видно, хотели похвастаться своим умением.

Ребята ждали праздника с еще большим нетерпением, чем взрослые. Гриш сделал сынишке вертящуюся звезду из бумаги, раскрасил ее ягодным соком.

— Кодзув, кодзув![16] — ликовал Илька, выхваляясь перед Энькой. Тому отец ничего не смастерил, Гажа-Эль не был мастером на такие поделки. И Энька завидовал дружку.

В Мужах мальчишки ходили колядовать, и их одаривали шаньгами и денежками. Энька с Илькой помнили это и надумали заслужить себе подарки.

Оба мальчика по вечерам старательно заучивали со слов матерей коляду. Матери и сами знали славящую песню с пятого на десятое, коверкали русские слова, перемежали их с зырянскими, не очень вдумываясь, какая мешанина получается.

Но на то она и коляда, чтобы быть мудреной.

И когда ребята пропели ее перед отцами, Гриш, ухмыляясь, похвалил:

— Сойдет…

Гажа-Эль с серьезным видом наставил:

— Напоследок не забудьте пропеть: «Деньги — так деньги, шаньги — так шаньги». А то гостинца не дадут.

Пришло Рождество и ребята заслужили свое — и шаньги и деньги. Правда, деньги не настоящие, а керенки, каким-то образом уцелевшие у Сеньки Германца.

Счастливые, довольные, наевшись вкусных праздничных шанег, легли дети спать.

Тогда и взрослые сели пировать.

Собрались в избе у Сеньки и Мишки. На двух столах, выдвинутых по такому случаю на середину избы, теснились тарелки, туески, чашки с шаньгами, кулебякой, мясными пирожками, соленой рыбой, икрой, варкой. Но самой вкусной и долгожданной была строганина из оленины — Сандра привезла Еленне от ее отца-оленевода целую тушу. Отец Еленни прикочевал на зиму к Мужам и послал дочери такой лакомый подарок.

— Вот уж отведем душу строганинкой! — потирал руки Гажа-Эль.

— Эх, самим бы нам в парме оленей завести-заиметь! — почесал Гриш в затылке. — Тут и мясо тебе, и шкуры на малицы, на кисы…