Рудольф Нуреев. Я умру полубогом! - Елена Обоймина

Думается, никому просто не приходило в голову привести в чувство распоясавшегося танцовщика. Между тем Рудольф всегда внимал внушению, если оно исходило от уважаемого им человека. Интересный пример приводит в своих воспоминаниях хореограф Марта Грэхем, о сотрудничестве с которой речь шла выше:

«Единственная серьезная проблема возникла в самом начале нашей работы над «Люцифером». Он почел за право приходить на репетиции все позже и позже. Наконец, когда он опоздал на полчаса, я заявила, что собираюсь всерьез рассердиться. Артисты разошлись по своим местам, чтобы начать занятия. Тогда я подошла к Рудольфу и высказала ему то, что думала. Не знаю, сделала бы я это или нет, если бы знала о его обычае в ответ на слово произносить десять. Но, скорее всего, если учесть мою дикую ирландскую вспыльчивость, ситуация оказалась бы точно такой же. Я сказала ему, что он великий артист, но совершенно избалованный и испорченный ребенок. Странно, но этого оказалось достаточно. Он лишь начал извиняться, запинаясь и не находя слов. И больше никогда не опаздывал».

О патологической скупости Рудольфа складывались легенды. Известно, что он не носил с собой карманных денег, поэтому везде — в магазинах и ресторанах — за него расплачивались друзья или просто сопровождавшие его люди. Впрочем, в еде Нуреев отличался определенной скромностью, предпочитая обычный бифштекс и сладкий чай с лимоном.

Зато у себя дома он принимал на широкую ногу: устраивал роскошные обеды, в обычные дни кормил всех подряд, даже если прихлебатели этим злоупотребляли. Стол его всегда поражал изобилием, а гостям представал щедрый, хлебосольный и общительный хозяин, беседовать с которым было одно удовольствие. Некоторые полагали, что Рудольф предпочитал окружать себя многочисленной свитой, чтобы не оставаться одному. Как знать…

«Мы всегда заранее подъезжали к его дому — № 23 по набережной Вольтера, — рассказывал Марио Буа — музыкальный издатель, специализирующийся на балете, муж известной балерины Клер Мотт. — Чаще всего, утром или вечером, он только-только вставал с постели. Вокруг него суетились два-три человека. Во что превращалась тогда роскошная квартира, битком набитая произведениями искусства, великолепная столовая, где при свете люстры в пятьдесят свечей давались такие блестящие обеды! Теперь это было поле битвы, барахолка — на полу раскрытые чемоданы, иногда еще не разобранные после прошлых поездок, сценические костюмы, грязные трико, изношенные туфли, дырявые гетры вперемешку с новыми, чистыми, растрепанные партитуры, несессеры с туалетными принадлежностями, шарфы, вязаные шапочки и т. д. На столе горой навалена неразобранная почта. Сам Рудольф — напряженный, взвинченный, ко всем придирается. И он, бог танца, верх элегантности, принц, которого оспаривали друг у друга все великие кутюрье, одетый, как цыган, собирал в сторонке свою котомку бродячего акробата, ручной багаж, откуда торчал сверток нот — неизменные пьесы для клавира Баха. В гостиной царил прекрасный клавесин XVIII века, на котором Рудольф обожал играть, когда у него выдавалась свободная минута, а это случалось нечасто»[50].

По заверениям друзей, Нуреев вечно сидел без денег. Он мог позвонить приятелю, чтобы огорошить его просьбой:

— Можешь принести мне 3000 долларов?

— Когда?

— Сегодня вечером! Я должен расплатиться с поваром, а то он от меня уйдет.

Но как только деньги у него заводились, немедленно покупал какое-нибудь произведение искусства: картину, гравюру, бронзовую статуэтку… Рудольф обожал редкие ткани, старинные шелка, драгоценные вышивки и роскошные ковры. Он мог часами рассказывать о своих балетных костюмах, где какая вытачка и как скроены рукава, чтобы не жало в подмышках. Костюмы, которые стоили десятки тысяч долларов, танцовщик заказывал лучшим итальянским кутюрье.

После многих снимаемых квартир Рудольф еще в 1967 году купил свой первый собственный дом, а если точнее, поместье в викторианском стиле, в Ричмонд-парке на окраине Лондона. Недвижимость была особой нуреевской страстью: после него остались квартиры в Нью-Йорке и Париже, дома в Лондоне и Сен-Бартельми, ранчо в США и остров Галли в Средиземном море. Все свои дома и квартиры Рудольф обставлял, не жалея средств. Теперь он мог себе это позволить…

«Он прибыл из далекой страны с варварской и бесчеловечной культурой, — без тени сомнения утверждал Ролан Пети, — однако быстро впитал в себя европейский лоск, которым манипулировал на свой манер — с жестокостью и с нежностью одновременно; его повседневностью стала роскошь, в нее он сладострастно закутывался, еще не смыв с себя пот после хореографических упражнений и плотских забав».

В своей книге хореограф мастерски описал богемную атмосферу нуреевского дома, обычно наполненного толпами приятелей и прихлебателей знаменитого танцовщика:

«Весна 1989 года. Ужин у Нуриева после представления сцены из «Собора Парижской Богоматери» в «Гранд-опера». Воск со свечей на люстре из русской меди капля за каплей падает в тарелки и жемчужинами застывает на устрицах, которые мы едим. Политическая беседа о карьере танцовщика Распутина и о том, есть ли возможность сохранить место директора «Опера Гарнье». Я советую ему не оставаться между двух стульев, между Опера и Бродвеем. Атмосфера теплая и дружеская. Нас окружают картины всех размеров, всех эпох, изображающие Нептунов, Икаров, других мифологических героев, обнаженных и возбуждающих. Когда обед подходит к концу, задуваем оставшиеся свечи и переходим в гостиную пить кофе с травяными настойками. Рудольф облачается в восточный пеньюар, разувается, и, пока гости не решаются говорить о чем-нибудь еще, кроме хозяина дома, он, распростершись на софе в томной позе, массирует свои ступни, в то же время набирая телефонные номера всех четырех частей света, чтобы узнать о состоянии своих дел»[51].

За свои выступления Нуреев запрашивал огромные гонорары. Торгуясь до последнего и уже договорившись, он через день мог позвонить и уточнить, что имел в виду сумму «чистыми», за вычетом налогов.

Показателен случай с фильмом «На виду» («Разоблаченный»). Рудольф согласился сниматься в нем с гонораром в 200 миллионов долларов за три недели работы. Но за неделю до начала съемок танцовщик позвонил режиссеру и пояснил:

— Нам предстоит уладить еще один вопрос — с моими деньгами. Я хочу не двести, а триста пятьдесят миллионов.

Режиссер ответил, что единственный способ найти эти деньги — это взять их из его режиссерского вознаграждения. Нуреев не стал спорить и охотно согласился: