Последняя ночь на Извилистой реке - Джон Ирвинг

Прибежав к своим друзьям, Дэнни рассказал Армандо о двух псах и их хозяине.

— Позвони своему другу Джимми, — посоветовал Армандо.

Дэнни отказался. Собаки разозлены, они явно накинутся на патрульного, а тот их просто пристрелит.

— А почему бы нам не убить одного пса? — предложил Армандо. — Может, тогда до этого парня дойдет, что от него требуется?

— Вообще-то это жестоко, — ответил Дэнни.

Он сразу понял, какой способ предлагал Армандо для расправы с псом-полукровкой. У де Симоне была чистопородная немецкая овчарка — кобель по кличке Забияка. Еще в щенячьем возрасте, завидев других кобелей, пес выпячивал грудь, вставал в стойку и угрожающе замирал. Отсюда и его кличка. Но угрозы Забияки не были пустыми. Став взрослым, он загрыз нескольких собак. Забияка ненавидел кобелей. Разноглазый пес был кобелем. Пол второй собаки Дэнни затруднялся назвать, поскольку она крутилась сзади, а потом быстро удрала.

Армандо де Симоне был не только вдумчивым читателем романов Дэнни Эйнджела и интересным собеседником, с которым приятно поговорить и поспорить о литературе. В характере этого человека ощущалось что-то от Кетчума, только в более цивилизованном виде.

Дэнни старался не идти на конфронтацию, о чем часто сожалел. Вступавшие в ним в спор или столкновение думали, что он не способен дать отпор, и… обманывались. Если наскоки продолжались, то после третьей или четвертой провокации Дэнни обязательно давал отпор. Потом его противники с негодованием убеждались: оказывается, писатель ничего не забывает и ведет счет нанесенным ему оскорблениям.

Армандо счета не вел. Когда на него нападали, он сразу же давал сдачи. Дэнни считал это более здоровой реакцией (особенно для писателя), но ему было несвойственно вести себя как Армандо. Конечно, эти невоспитанные псы могли его покусать. Прощать хамское поведение их хозяину он тоже не собирался, но согласился на предложенный Армандо способ только потому, что считал это лучшим решением, чем обращаться в полицию. (Может быть, хиппующий плотник действительно поймет, чего от него хотят?)

Но не покусает ли Забияка в случае чего и хозяина двух псов? Правда, при всей свирепости по отношению к собакам на людей Забияка не набрасывался.

— Армандо, обещай мне: только одна собака, — сказала Мэри, когда они (включая Забияку) садились в машину, чтобы ехать в «усадьбу» Дэнни.

— Насчет обещаний спрашивай у Забияки, — ответил ей муж.

В юности он занимался боксом. Тогда в колледжах и университетах были команды боксеров.

Армандо с Дэнни уселись на передние сиденья «фольксвагена». Сзади расположились Мэри и Забияка. У жены Армандо было страдальческое лицо, а кобель немецкой овчарки сидел, высунув язык, и шумно дышал. Мэри, как могло показаться, часто не соглашалась с «бойцовской» тактикой мужа и спорила с ним, но Дэнни знал: они замечательная пара и всегда поддерживают друг друга. Возможно, Мэри по характеру была даже решительнее Армандо. Дэнни помнил ее замечание по поводу увольнения коллеги. Этот человек вначале работал в промежуточной школе, а затем ушел туда, где преподавал Армандо.

— Поскольку справедливость так редка, сознавать, что его уволили, — большое наслаждение, — сказала тогда Мэри.

(Может, и сейчас она лишь для виду противилась плану мужа наказать агрессивного пса?)

В конце концов Дэнни Эйнджел мысленно оправдал себя. Ведь он не сразу согласился на убийство собаки — даже той, что могла его покусать. Но когда дело касалось вопросов морального свойства и к этому был причастен Армандо, Дэнни почему-то с ним соглашался.

— Так вот, значит, чьи собачки! — воскликнул Армандо, когда они подъехали к кладбищу старых машин. — Две извилины, и те в заду.

— Ты его знаешь? — удивился Дэнни.

— Скорее, это ты его знаешь. Уверен, он был одним из твоих студентов.

— В Уиндеме?

— Разумеется, в Уиндеме.

— Я его не узнал. Сомневаюсь, что он вообще у меня учился, — сказал Дэнни.

— А ты что, запоминаешь всех своих посредственных студентов? — спросила его Мэри.

— Просто очередной плотник-хиппарь. Или придумал себе другую мифическую профессию, — сказал Дэнни, но как-то не слишком уверенно.

— Возможно, он плотник-писатель, — предположил Армандо.

Известен ли этому парню писатель Дэнни Эйнджел? Таким вопросом Дэнни не задавался. Потенциальных писателей в Патни было ничуть не меньше, чем хиппи, называвших себя плотниками. (Враждебность или зависть, с которой сталкивается писатель, живущий в Вермонте, часто обусловлена провинциальной ментальностью. Дэнни понравилась эта мысль.)

Помесь лайки с овчаркой обычно уступает в силе чистопородной немецкой овчарке. Однако полукровок было две. Возможно, что Забияка справится с двумя. Дэнни вылез из «фольксвагена» и опустил сиденье, чтобы дать вылезти Забияке. Пес едва спрыгнул на землю, как две полукровки тут же накинулись на него. Дэнни снова забрался в машину и стал смотреть, что будет. Одного пса Забияка прикончил с такой быстротой, что ни Дэнни, ни чета де Симоне не успели разглядеть, какого же пола второй пес. Тот шмыгнул под «фольксваген», откуда Забияке было его не достать. (Первого пса Забияка схватил за горло и перекусил шею.)

Армандо позвал Забияку. Дэнни подвинулся, пропуская немецкую овчарку. Плотник-хиппарь (или плотник-писатель) выбрался из лачуги и уставился на своего мертвого пса. Он еще не сообразил, что второй прячется под днищем «жука».

— Следите за своей собакой, — сказал ему Дэнни, хотя хиппи вряд ли это слышал.

Армандо дал задний ход. Машина медленно покатилась. Переднее колесо задело спрятавшегося пса (ощущение было такое, будто оно его переехало). Пес заворчал, выскочил из-под машины и стал отряхиваться. Это тоже был кобель. Дэнни видел, пес остановился возле своего мертвого дружка и принялся его обнюхивать. А хамоватый хиппи смотрел на «фольксваген», съезжавший на грунтовую дорогу. Было ли это тем, что Мэри (или Армандо) называли справедливостью? Лучше бы он позвонил Джимми, даже если бы патрульный пристрелил обоих псов. На самом деле пристрелить бы стоило их хозяина. Такая мысль пронеслась в голове писателя, и следом он подумал, что из этого можно сделать неплохую историю.

«Если когда-нибудь нам придется уехать из Вермонта, мне будет по чему и по кому скучать», — думал Дэнни Эйнджел.

Прежде всего ему будет недоставать общества Армандо и Мэри де Симоне. Он восхищался этими людьми.

Они все трое плавали у Дэнни в бассейне, а истребитель полукровок Забияка смотрел на них. Забияка не плавал, но с удовольствием лакал холодную воду из миски. Хозяев немецкой овчарки Дэнни угостил джином с тоником. Таким и запомнился ему Забияка: сидящим у глубокого края бассейна, язык высунут, а на морде написано удовлетворение. Этот здоровенный пес любил маленьких детей, однако ненавидел кобелей любой породы. Наверное, тому была причина, о которой супруги де Симоне ничего не знали.

Впоследствии Забияка погибнет на другой дороге. Его собьет машина, когда он будет легкомысленно преследовать школьный автобус. Насилие рождает насилие. Повар и Кетчум это знали. Возможно, и плотник-хиппарь, о котором писатель почти забыл, когда-нибудь тоже поймет эту истину.

Дэнни еще не знал, что сегодняшняя пробежка из Патни до Вестминстер-Веста была последней. Мир ведь полон случайных происшествий? Возможно, с таким миром не стоило слишком обострять отношения.

Их мужья, работавшие на лесопилке в Милане, вышли на пенсию. Теперь обоих мужчин ждал мир мелкого ремонта двигателей, несложных паяльных и сварочных работ и тому подобные занятия. Крошка и Мэй — толстые жены бывших рабочих лесопилки, эти глупые и шумные старые задницы — пользовались любой возможностью, чтобы улизнуть из городка и от своих нагоняющих скуку мужей. Они были готовы поехать куда угодно, и их не пугало время, проводимое за рулем. Они убедились, в какую головную боль превращаются вышедшие на пенсию мужья. Крошка и Мэй предпочитали общество друг друга. Сейчас, когда у младших детей (и старших внуков) Мэй появлялись свои дети, она покидала мужа всякий раз, едва очередная мамаша с отпрыском выписывались из роддома. Как же, там остро требуется ее помощь. Где бы это «там» ни находилось, появлялась уважительная причина улизнуть из Милана. Машину всегда вела Крошка.

Им обеим было по шестьдесят восемь — всего на два года больше, чем Кетчуму, которого они время от времени встречали. Он жил в Эрроле, вверх по Андроскоггину. Старый сплавщик либо не узнавал Крошку и Мэй, либо если и узнавал, то не обращал на них внимания. Зато Кетчума узнавали все. За ним прочно закрепилась репутация дикого и непредсказуемого человека, а шрам на лбу был наглядным подтверждением его крутой жизненной истории. За эти годы Крошка потолстела еще на шестьдесят фунтов, а Мэй — на все восемьдесят. Обе были седыми, с обветренными лицами, какие часто увидишь на севере. Можно сказать, что они не проживали, а проедали каждый свой день, что тоже свойственно жителям холодных северных мест. Глядя на них, кажется, будто они постоянно голодны.