Сумерки - Дмитрий Глуховский

— Моя дочь, — подтвердил старик, подавая мне дымящуюся чашку. — Правда, красавица? — гипсовая маска его лица на миг дала трещину. — Мы с Валей, моей женой, очень долго хотели ребёнка, но никак не получалось. Лучших врачей обошли, даже к мексиканским брухо обращались — ничего. А потом, когда уже совсем отчаялись, случилось чудо, и она забеременела. Знаете, говорят, поздние дети красивы, как ангелы? Это про Лиду. Но когда ей было лет тринадцать, она очень подурнела, превратилась в этакого гадкого утёнка. Плакала иногда, боялась, что такой уродливой её никто никогда не полюбит. А я ей — «Глупая, для меня ты всегда будешь самой красивой на свете…» — он задумчиво улыбнулся.

— Не только для вас, — улыбнулся я в ответ. — Но и для всего остального мира.

— Какая разница? — возразил он и почему-то снова помрачнел.

Я осёкся и вновь принялся сосредоточенно разглядывать фотокарточки. Тут, кажется, была вся его жизнь — с раннего детства (серьёзный мальчик в коротких штанишках на лямках держит вверх тормашками несчастного плюшевого медведя); пришедшаяся на военные годы юность (статный лейтенант в лётной форме позирует рядом с каким-то старинным перехватчиком); свадьба; потом он уже в зрелом возрасте — на раскопках в джунглях; множество снимков на фоне юкатанских пирамид…

Я вернулся к фото, на котором Кнорозов был запечатлён рядом с самолётом. Плавные, почти элегантные линии корпуса уже во второй раз за последние минуты вызвали у меня ярчайшее дежа-вю. Ла-5, подсказал внутренний голос. Чёрт возьми, откуда мне это известно?

— Это наш Ла-5, - дублируя мои мысли, пояснил старик. — В своё время считался самым современным и грозным истребителем. Немцы его боялись как огня. Я застал только самый конец войны — был слишком молод. Взяли меня бортмехаником, на мою долю пришлось всего несколько боевых вылетов. Зато все остальные в эскадрилье были опытными, прошли почти всю войну, от Москвы до Берлина. Я был мальчишкой, влюбился и в них, и в авиацию. Когда отслужил, пошёл в училище, потом мечтал поступить в конструкторское бюро. Скажи мне тогда, что всю жизнь отдам майя, я бы только посмеялся…

Он продолжал ещё что-то рассказывать о своей службе, о том, какой честью ему казалось тогда просто находиться рядом с опытными боевыми пилотами… Было видно, что тема эта его необычайно занимает, а тень от крыльев истребителя Ла-5 распростёрлась чуть ли не на все его молодые годы.

И тут я вспомнил — уже настороженно, потому что последние недели отучили меня верить в случайные совпадения — откуда мне знакомо название кнорозовского самолёта и его очертания. Из недавно прочтённой газетной статьи о планах воздвижения циклопического монумента Ла-5 на Воробьёвых горах!

Что же получалось? Покойная жена Кнорозова удостоилась мемориального комплекса, размахом многократно превосходящего Пушкинский музей. Истребитель, на котором он летал во время армейской службы, увеличенный чуть ли не в сотню раз и отлитый из бронзы, занимал почётное место у МГУ — в назидание молодёжи. Наконец, дочь старика, несмотря на всю скромность своих внешних данных, месмеризировала жюри престижного международного конкурса и завоёвывала титул самой красивой женщины планеты — не потому ли только, что таковой её считал отец? Так кто же сейчас передо мной стоял, приняв обличье старика, сползшего в гневные рассуждения о незавидной судьбе солдат великой войны?

— …как сейчас обходятся с ветеранами! Люди, которые не раздумывая отдавали свою жизнь ради будущих поколений, достойны лучшего обхождения. Спросите у подростков, да даже и у людей среднего возраста — никто уже и не помнит о том, каких нечеловеческих усилий стоило нам одержать ту победу! Подвиги, не уступающие воспетым в греческих мифах, забыты. Ветераны доживают свой век в нищете. Государственный склероз, вот что…

— Кто вы?… — оборвал его я. — Кто вы такой?!

Старик насупился, недовольный тем, что я его перебил.

— Я уже представился, — сухо проронил он.

— Что, во имя всего святого, значит табличка на вашей двери? Какое отношение вы имеете к Ицамне? Что вообще всё это означает?! — я уже не сдерживал себя и почти кричал.

Теневой воротила, коллекционирующий древности и антикварные книги? Случайно нашедший источник безграничной власти историк-мегаломан? Советский учёный, в которого во время исследовательских экспедиций на полуостров Юкатан вселилась заточённая в затерянной пирамиде божественная сущность? Обычный городской сумасшедший, коллекционирующий газетные вырезки и сочиняющий под них свою отсутствующую биографию? Кто, ко всем чертям, был этот странный старик, вовлёкший меня в фантастическую историю пятисотлетней давности, вплетённую в будущее? Кто поставил под удар мой рассудок, словно игровой фишкой распоряжаясь моей жизнью?!

— То, что написано на двери — в той или иной степени правда, — неожиданно тихо отозвался он. — Забавная такая аллегория, кто бы мог подумать, что моё подсознание ещё способно на шутки…

— Да объясните вы, наконец, что происходит? Что это за место? Что за дьявольский лифт, который может подниматься на километровую высоту — в пустоту? Что за мёртвая улица в тысячу домов, не отмеченная ни на одной карте? Я, наверное, просто брежу… Вы мне кажетесь, вот и всё! Ничего этого нет, я сейчас проснусь, и выяснится, что это мне приснилось, и не было никакой книги, никакого Каса-дель-Лагарто, и не будет никакого конца света! Ну, конечно! Боже, да какие големы, какие оборотни, какие марионетки?! Я просто сплю, и вы мне снитесь!

Я никак не мог уняться, меня колотила крупная дрожь. Он внимательно наблюдал за мной, не делая попыток остановить или успокоить меня. Когда спазм закончился, и меня перестало выворачивать словами, он покачал головой и усмехнулся.

— Поразительно, до чего же любому человеку, даже воображаемому, свойствен эгоцентризм.

— Что вы имеете ввиду? — вскинулся я.

— Вам будет нелегко в это поверить, но всё обстоит с точностью до наоборот. Мне немного неловко вам об этом говорить, но это как раз вы снитесь мне. Как и весь окружающий вас мир.

— Какие невероятные бредни! — возмутился я.

Версия первая: с лифтом связан какой-то сложный технический трюк, заставляющий его пассажиров чувствовать нескончаемый подъём, на самом же деле он перевозит всего на два-три этажа вверх; что же касается странной улицы, её вообще нет. В конце концов, не стоит забывать, что она была совершенно необитаема — не исключено, что я просто прогуливался среди специально установленных декораций. Надо только понять, с какой целью была затеяна эта грандиозная манипуляция.

Вторая: я всё же не сумел почувствовать ту тонкую пленку, которая отделяла реальный мир от воображаемого, созданного моей взбудораженной фантазией, и, прорвав её, соскользнул в топи клинической шизофрении. В эту самую секунду я, вероятно, беспокойно мычал, запелёнатый в смирительную рубашку, в особом боксе для буйно помешанных где-то в кащенковских казематах. Разумеется, это было бы прискорбно, но хотя бы объяснимо и доступно к пониманию.

Ничего другого нельзя было и помыслить. Утверждения этого самонаречённого Ицамны были безусловным абсурдом и провокацией. Воистину, вот коронный сюжет для ночного кошмара: один из встреченных в нём персонажей нагло заявляет вам, что иллюзорны вы, а не он.

— Сейчас я проснусь!

— Я и не ожидал, что этот разговор получится простым, — устало ответил он. — Не знаю даже, как убедить вас, что проснуться куда-либо еще, кроме как в мой сон, — он сделал небольшую паузу, чтобы дать мне прочувствовать смысл этих слов, — у вас не выйдет. Хуже того, я и сам не могу очнуться, поэтому мы просто обречены на общение друг с другом.

— Как весь этот безграничный, многогранный, неописуемо разнообразный мир, включающий всех моих знакомых и меня самого, может вместиться в вашу черепную коробку? — я постарался придать моему голосу ироническую интонацию, но в самый ответственный момент сорвался и дал петуха.

— А в вашу он, значит, влезает? — язвительно откликнулся он.

— Ну, допустим на долю секунды, что вы правы, просто чтобы выставить вас на посмешище. И где же тут, по-вашему, доказательства того, что этот мир создан вашим воображением?

— Если бы он был плодом моего воображения, это было бы ещё полбеды. К несчастью, я угодил в подвалы подсознания. Неужели вы думаете, что я стал бы всерьёз воображать себя Ицамной и писать на своей двери «Бог»? Согласитесь, это, по меньшей мере, нескромно…

— Вы увиливаете от ответа!

— Ну, хорошо. Вы, кстати, не курите? Составите мне компанию? — он накинул на плечи пальто и жестом пригласил меня за собой на площадку. — Мне, вообще-то, нельзя, но вы ведь никому не скажете…

Чиркнув спичкой и с удовольствием затягиваясь дешёвой сигаретой, он испытующе осмотрел меня.