Короли без короны - Екатерина Александрова

Поручив Франсуа Виету разработать подходящий для графа де Саше шифр, его высочество задумался о пребывании Александра в Нидерландах. Какую бы уверенность в себе не испытывал молодой полковник, Жорж-Мишель полагал друга излишне доверчивым, вспыльчивым и наивным, и потому предпочел бы, чтобы рядом с молодым человеком находился опытный и надежный советчик. К величайшему сожалению принца, он не мог найти среди своих офицеров никого, кому мог бы доверить обязанность няньки. Раз за разом вглядываясь в лица своих людей, Жорж-Мишель сравнивал их достоинства и недостатки. Себастьен Мало был надежен, как крепостная стена, однако не способен дать сколько-нибудь дельный совет. Шевалье де Ликур был благоразумен и умен, но его благоразумие никогда не касалось шевалье де Бретея. Принц Релинген не сомневался, что в своем обожании графа де Саше, Ликур способен пойти за ним хоть на виселицу, хоть на костер, однако это обожание делало его совершенно неспособным разглядеть ошибки молодого человека и предостеречь его от опасностей.

Переходя от надежды к отчаянию, Жорж-Мишель уже начал вспоминать офицеров Релингена и Барруа, когда Готье де Шатнуа выразил желание отправиться на помощь шевалье де Бретею. Принц Релинген вздохнул с облегчением. Возможно, Готье и не слишком любил Александра, зато, не попав под обаяние молодого человека, способен был трезво оценивать его поступки и оберегать от ошибок. Да и кто лучше Готье мог преподать Александру уроки фламандского? — спрашивал себя принц. Кто из его офицеров был опытнее в военном ремесле, и кто больше всех был наслышан о хитросплетениях политики?

Жорж-Мишель посмотрел на сводного брата с благодарностью и велел собираться в дорогу.

Готье де Шатнуа собирался в поход, с дотошностью опытного военного проверял каждую мелочь и думал, что обязан защитить интересы кузена и благодетеля. Как и принц Релинген он не раз задавался вопросом «А почему Гент?», но в отличие от его высочества пришел к совершенно иному выводу. Шевалье де Бретей никогда ничего не делал зря и всегда был себе на уме, преследуя только ему понятные цели. Кто знает, что выкинет этот наглец вдали от его высочества, чьи интересы станет защищать и какую выгоду извлечет из доверчивости принца…

Комендант Лоша выслушивал многочисленные наставления его высочества, с обреченной покорностью готовился принять от графини де Саше целую стопку посланий к супругу и думал, что непременно присмотрит за юным стервецом и не позволит обмануть кузена. Уроки фламандского, добрые советы, чертов Гент — Готье полагал, что долг перед Релингенами стоит того, чтобы вытерпеть общество возомнившего о себя юнца и твердолобых кальвинистов.

ГЛАВА 21

«Я в набат начинаю бить — во Фландрии буре быть…»[10]

Книги книгами, рассказы рассказами, но к встрече с Гентом Александр оказался не готов. Большой город, не уступавший Парижу, непривычные дома, церкви, больше всего напоминавшие крепости, и дворцы на набережной, оказавшиеся домами ремесленных гильдий, ошеломляли, заставляли ощутить собственную слабость и неопытность.

Гент был огромен, и Александру казалось, что без проводника он непременно заблудился бы в хитросплетениях улиц, каналов и мостов, потерялся бы в людских толпах и рынках. Размерами Гент не уступал Парижу, в количестве людей явно его превосходил, и при всем при том в городе было тихо, словно горожане полагали, будто шум унижает их достоинство. Гент поражал достатком, ненормальной чистотой, а также полным отсутствием на его улицах нищих.

Впрочем, пройдя маршем по дорогам половины Фландрии, Александр уже понял, что представления фламандцев о нищете даже близко не стоят к тому, что знал о нищете он. Когда в одной из деревень проводник указал полковнику на человека, больше всего напоминавшего зажиточного туреньского крестьянина, уверяя, будто это и есть искомый нищий, о чем красноречиво свидетельствует мешок для подаяния у него за спиной, Александру пришлось собрать в кулак всю свою волю, дабы не разинуть в потрясении рот. На голове у «нищего» красовался меховой берет, в мешке трепыхалось нечто живое, по размеру напоминающее курицу, а на лице «несчастного» Александр не заметил каких-либо следов голода и лишений.

Да и жители Гента не напоминали полковнику французских горожан. Со спокойным достоинством разглядывая марширующих по улицам солдат, здешние бюргеры вовсе не жаждали сдергивать с голов шляпы и колпаки, не кричали приветствий, не отпускали шуток, а смотрели на Александра и его людей с такой придирчивостью, что он неожиданно ощутил себя штукой полотна или конем, выставленным на продажу. Представить себе этих людей на коленях было не просто немыслимо — кощунственно. Должно быть, они и становились на колени перед Богом, но молодой человек не мог отделать от мысли, что при виде коленопреклоненных сыновей и дочерей Гента даже сам Господь должен был испытывать неловкость.

Полковник де Бретей ехал впереди своего полка и со всей очевидностью начал понимать, что его служба в Турени была детской забавой по сравнению с тем, что ожидало его в Генте. Сейчас Александр не мог понять, о чем они с Жоржем думали и думали ли вообще. Захватывать Нидерланды?.. Штурмовать эти города?.. Александр даже спрашивал себя, не было ли у них с Жоржем жара или легкого помешательства, когда они мечтали завладеть этой страной. Один полк в городе, ничем не уступающем Парижу… Просто смешно. Александр не имел людей и сил не то, чтобы на штурм Гента, но и для обороны его стен. Даже с той сотней наемников, что пристала к нему в пути, солдат было явно недостаточно для защиты города. Александр мог лишь мысленно «благодарить» принцессу Блуасскую за милую шутку и размышлять, что теперь понимает, от кого Жорж унаследовал свой юмор. Впрочем, до матушки другу было далеко, во всяком случае, Жоржу и в голову бы не пришло почти полгода продержать его в Бар-сюр-Орнен, а потом погнать через половину Фландрии, дабы показать, какой он глупец.

Только потрясенный взгляд Шатнуа, явно бывший зеркальным отражением его собственного взгляда, заставил Александра очнуться от тяжких раздумий. Попытка же немецких новобранцев затянуть марш «Фландрия в огне» окончательно привела полковника в чувство. За время перехода через владения испанцев Александр успел выучить песню наизусть и от души возненавидеть ее. По мнению шевалье де Бретея, «Фландрия в огне» была самой заунывной песней, которую он только мог вообразить, а ее слова были под стать музыке. Пару раз Александру приходилось даже запрещать исполнение марша, дабы звериными воплями не распугивать поселян и не мешать комиссару закупать провизию. К тому же были еще и испанцы, у которых также могло возникнуть желание прекратить это пение любым доступным им способом. Распевать же подобный кошмар на улицах Гента было не только кощунственно, но и самоубийственно. Полковник повернулся в седле и одним энергичным словом, сопровождаемым столь же энергичным взглядом, заткнул песенное вдохновение немцев. На улицах Гента воцарилась обычная тишина и покой, а Александр вновь получил возможность ловить обрывки неспешных разговоров бюргеров: «Вольный отряд на службу городу…», «Надо будет присмотреть…», «Пусть только попробуют набезобразить…», «Арсхот пробовал…», «…так и получил…».

«Это за мной надо присматривать», — меланхолично размышлял Александр, — «за мной и моими людьми». Открытие было не слишком приятным, зато заставило полковника задуматься, что делать дальше.

Размещение солдат в предоставленной им казарме заняло, как ни странно, не так уж много времени. Однако когда уставший полковник хотел поразмыслить, где мог бы остановиться он сам и Шатнуа, а также решить вопрос с обедом, в казарму явился посланник магистрата и сообщил, что совет восемнадцати желает немедленно говорить с полковником де Саше. Мысленно чертыхнувшись, но решив, что сейчас не самый лучший момент для демонстрации характера, Александр ответил, что явится на зов господ магистратов, как только убедится, что его люди ни в чем не нуждаются.

Через полчаса граф предстал перед правителями Гента, но если он полагал, что после лицезрения городских улиц ему уже нечему удивляться, то внутреннее убранство здешней Ратуши заставило его собрать все свое достоинство, дабы не уподобиться деревенскому простаку, впервые попавшему в город. Стены, обтянутые роскошными обоями, узорные плиты пола, огромная люстра, великолепный резной стол и кресла, в которых сидели члены совета, придавали залу на удивление торжественный и богатый вид. Строгие картины изображали посольства или заключения каких-то договоров, несомненно, важных, раз они попали в зал заседания, и Александр поклялся себе непременно выяснить, что за события и люди изображены на картинах. Хотя на стенах и в нишах зала не было образов или статуэток святых, не видно было золота и серебра, рядом с Гентской ратушей Лошский замок казался бедным, Лувр убогим, а Азе-ле-Ридо виделся милым сельским домиком.