Обнаженная Маха - Винсенто Бласко Ибаньес

Смотрела на портрет с некоторым удивлением, но художник обрадовался, что она сразу узнала мать. Дочь все же! Одна кровь!.. Бедный маэстро не понимал, что молодая женщина мгновенно окинула взглядом другие портреты. Они-то и дали ей ключ к разгадке.

— Тебе нравится? Ты узнаешь ее? — спросил он робко, как начинающий художник.

Милито ответила довольно уклончиво. Да, это мама; разве что чуток красивее, чем была в жизни. Она никогда ее такой не знала.

— Не знала, — подтвердил маэстро. — Ты не видела мать в ее лучшую пору, — тебя тогда еще не было на свете. Твоя бедная мать была очень красивая.

Но дочь не проявила особенного волнения перед портретом. Он казался ей каким-то странным. А почему голова не вверху, а сбоку на холсте? Он что-то хочет дорисовать? Что означают эти линии?.. Маэстро немного покраснел и, охваченный родительской стыдливостью, ответил уклончиво, побоявшись поделиться с дочерью своими намерениями. Он еще не решил, как рисовать дальше; должен подумать, какой наряд ей лучше подойдет. Вдруг глаза его подернулись влагой, и он нежно поцеловал дочь.

— Ты ее помнишь, Милито?.. Правда, она была очень добра?

Дочери передалось грустное настроение отца, но только на мгновение. Ее сила, здоровье и жизнерадостность сразу одолели печальные мысли. Да, мама была очень хорошая, и она часто вспоминает ее. Возможно, Милито и правду говорила. Но эти воспоминания ни были для нее ни глубокими, ни печальными: смерть казалась ей чем-то слишком бессмысленным, событием далеким и нестрашным, что не могло нарушить ее физического и душевного покоя.

— Бедная мама! — добавила она, будто произнося надгробное слово. — Для нее было настоящей радостью упокоиться. Всегда больная, всегда печальная! Лучше умереть, — чем так жить!..

И в словах молодой женщины прозвучала горечь; наверное, она вспомнила свои детство и юность, прошедшие около той вечно больной и вечно раздраженной женщины, в атмосфере холодной враждебности, с которой относились друг к другу родители. Впрочем, на лице Милито не отразилось особого волнения. Все мы когда-то умрем; поэтому пусть слабые покидают мир раньше, пусть уступают место сильным и здоровым. Это был подсознательный и жестокий эгоизм, свойственный людям, имеющим цветущее здоровье. Реновалес будто заглянул в душу своей дочери сквозь эту щель ее откровенности. Покойница же хорошо знала их обоих. Милито действительно пошла в него, только в него. Он также был наделен этим эгоизмом сильного, и не защитил слабое создание, которое жило с ним рядом. Но теперь он покаялся и вечно будет помнить свою любимую Хосефину. А для других она будто и не жила на свете. После ее смерти даже дочь тосковала недолго.

Милито повернулась к портрету спиной. Она уже забыла и о матери, и о картине отца. Мания художника, больше ничего! Она пришла не за этим.

Дочь села рядом с отцом, почти на то же место, где несколько часов назад сидела другая женщина. Заговорила мягким и ласковым голосом, ластилась и мурлыкала, как кошка. Ах, папочка... она очень несчастна... Пришла повидаться с ним, рассказать о своих горестях.

— Знаю, знаю, тебе надо денег, — прервал дочь маэстро, немного рассерженный, что Милито с таким равнодушием говорила о матери.

— Действительно, папа, надо. Я уже говорила тебе об этом, когда ты меня навещал. Но пришла я не только поэтому. Рафаэль... мой муж... Это не жизнь!..

И принялась рассказывать отцу о своих мелких неприятностях. Чтобы не стать с юности вдовой, она вынуждена сопровождать мужа в его автомобильных путешествиях, делать вид, что эти путешествия очень ее интересуют. Когда-то они действительно казались ей развлечением, но теперь она просто ненавидит их.

— Жизнь, как у самого последнего бродяги, папа. Всегда в пути, всегда глотаешь пыль и считаешь километры. А я так люблю Мадрид — умираю со скуки, когда я не в городе!

Она уселась отцу на колени и говорила, заглядывая ему в глаза, путая его буйную шевелюру, дергая за усы, как озорная девочка... почти так же, как та женщина, что была здесь чуть раньше.

— К тому же Рафаэль скряга. Из-за него я хожу невесть в чем. Все ему кажется лишним... папа, избавь меня из этой беды: надо лишь каких-то две тысячи песет. Этими деньгами я обойдусь и больше не стану тебе докучать... Ну-ка, папа, милый. Деньги мне нужны немедленно: я не хотела тебе надоедать и обращаюсь к тебе в последний момент.

Реновалес крутился и ерзал, потому что дочь его была изрядно тяжелой; такая роскошная дама, а возится на нем, как ребенок. Ее откровения почему-то раздражали художника, а ароматы, струящиеся от нее, напомнили ему о других, о тех, что беспокоили его по ночам, растекаясь в пустых комнатах. Казалось, дочь унаследовала материнскую плоть.

Он оттолкнул ее почти со злостью. Увидев разгневанного отца, Милито подумала, что он не хочет дать ей денег. Ее лицо погрустнело, на глазах заблестели слезы, и художник сразу же раскаялся в своей грубости. Его удивляет, почему она так часто просит у него денег. Зачем они ей?.. Напомнил о богатых свадебных подарках, о кучах всяких нарядов и драгоценностей, которые лежали тут же в мастерских. Чего же ей не хватает?.. Но Милито смотрела на отца с удивлением. Ведь с тех пор прошло больше года. Оно и видно, что папа ничего в этом, не понимает. Может ли она так долго надевать одни те же платья, те же шляпки, те же украшения? Более двенадцати месяцев! Какой ужас! Какая нищета! Когда Милито представила себе эту ужасную картину, на глазах у нее вновь проступили слезы, и маэстро расчувствовался...

Успокойся, Милито, хватит плакать. Тебе нужны деньги?.. Завтра он пришлет ей сколько она просит. Дома у него почти ничего нет, нужно идти в банк. Она этого не понимает... Но Милито, ободренная победой, твердила свое с отчаянным упрямством. Он обманывает ее, завтра и не вспомнит о ней. Она хорошо знает своего отца. К тому же деньги ей нужны немедленно; она должна отдать долг чести, и она боится, чтобы подруги не узнали, в каком она затруднении (Милито сказала это так важно, словно речь шла о страшной опасности).

— Дай мне денег, папа, сейчас же. Не будь таким злюкой; тебе, пожалуй, нравится меня дразнить. Я уверена, что у тебя их целая куча. Может, даже в кармане... ну, злой отец, дай-ка я тебя обыщу, дай посмотрю в твой кошелек... Не говори, что у тебя его нет. Он в этом кармане... да, в этом кармане!

Милито засунула руку под рабочую куртку отца, расстегнула ее и стала игриво щекотать его, нащупывая внутренний карман. Реновалес отталкивал ее, но довольно вяло. Дурочка, только тратит время. Где она найдет тот кошелек?.. Он никогда не носит его в этом костюме.

— Здесь он, здесь, обманщик! — весело крикнула дочь, засунув наконец руку в карман отцовской куртки. — Я нащупала его!.. Вот он, посмотри!

И действительно. Художник уже успел забыть, что утром оплачивал какой-то счет и затем рассеянно сунул бумажник в карман своей вельветовой куртки.

Милито раскрыла кошелек с такой жадностью, что отцу стало не по себе. Ох эти женские руки, которые дрожат, хватая деньги! Впрочем, это все чепуха! Он ведь нажил немалое достояние, так ли иначе оно когда-то достанется дочери и, возможно, спасет ее от опасности, которой она подвергает себя, стремясь жить среди роскоши и лицемерного блеска, быть рабыней женского тщеславия.

Милито мгновенно выхватила пачку банкнот разного достоинства, скрутила их в пучок и крепко зажала в руке.

Реновалес запротестовал:

— Отдай кошелек, Милито, не будь ребенком. Ты оставляешь меня без денег. Завтра я тебе пришлю сколько надо, а этих не трогай... Это грабеж.

Но дочь не слушала его. Она вскочила на ноги и отскочила, высоко подняв руку, чтобы спасти добычу. Милито радостно хохотала, что так легко добилась своего... Она не вернет ему ни одной бумажки! Не знает, сколько здесь, посчитает дома; сегодня как-то выкрутится, а завтра возьмет у него остальные.

Маэстро в конечном счете тоже засмеялся, заразившись ее буйной радостью. Он притворно погнался за Милито, кричал на нее с наигранной строгостью, обзывал ее воровкой, кричал: «Спасите, грабят» — и так они побежали через все три команты. На мгновение Милито задержалась в последних дверях и строго подняла палец в белой перчатке:

— Завтра остальные, чтобы не забыл. Смотри, папа, это очень серьезно. До свидания. Утром жду тебя.

И исчезла, на время развеселив отца своими шалостями.

Смеркалось. Реновалес грустно сидел перед портретами жены, созерцая эту до абсурда прекрасную голову, которая казалась ему наиболее похожий из всех портретов. Его мысли погружались в темноту, надвигающуюся из углов и окутывающую картины. Только на стеклах, испещренных черным плетением ветвей, еще дрожал тусклый вечерний свет.

Одинокий... одинокий навсегда. Может, немного любит его та девушка, которая только отсюда ушла, веселая и ​​нечувствительна ко всему, что не льстит ее женскому самолюбию, ее цветущей и здоровой красоте. Имеет он также друга, преданного ему, как старый пес, но и Котонер делит свою привязанность между ним и другими друзьями, ревниво оберегая свою богемную свободу.