Закон Мерфи. Том 2 - Елена Янова

Неприметное настолько, что его можно было тут же забыть, просто выйдя из комнаты. И, сколько Алан его помнил, Безымянного эта его неприметность всегда жутко бесила, пока тот не нашел выход — надевать броню-«хамелеон» каждый раз, когда он намеревался привлечь к себе внимание кровавой выходкой. Словно, когда он надевал броню, вместе с ней на свет мгновенно появлялась темная сторона его души, или, скорее, демон во плоти, потому что Алан здорово сомневался, что такое образование, как душа, у Безымянного есть в наличии. А потом он и вовсе «хамелеон» снимать практически перестал, с возрастом окончательно мутировав в сволочь, садиста и психопата, отмороженного настолько, что в определенный момент Алан предпочел перейти из партнерства с ним под крылышко Джефферсону.

Главе Совета Синдикатов это было на руку, он быстро позволил выдающемуся экономисту сделать карьеру и назначил Алана своей левой рукой, а Безымянного — правой, предпочитая держать опасного гада при себе максимально близко. Видимо, чтобы пристрелить лично, если окончательно взбесится.

А бесился он в последнее время все чаще и масштабнее — аккурат после неудачи на Шестом, когда его дорогущий план — нанять почти весь Корпус, чтобы потом взять в заложники, оперативников ликвидировать, ученых прибрать к рукам, как и лютеций — с треском провалился. А тщательно спланированная тонкая и точная схема Алана с подкупом сотрудника, вычислением координат поставок ценной руды и точечным пиратством — трещала по швам только сейчас, спустя год.

Это по его инициативе Честера целенаправленно сводили с ума, потому что Безымянному очень хотелось опозоренного и психически нестабильного оперативника окончательно сломать и подчинить себе. А простую и легкую схему с подставой от Алана Джефферсон выслушал, кивнул, и отрядил экономиста заниматься другими делами, а потом и вовсе отправил восвояси координатором проекта по освоению Седьмого. Впрочем, насколько Алан, понял, на Шестом и без их вмешательства Честером занялись. Экономист совершенно не удивился — такая незамутненная дурь про честь, совесть и человечность кому угодно могла поперек глотки стать. Но после этого Алан несколько месяцев целенаправленно собирал на Безымянного компромат, так, на всякий случай. И понял несколько пугающих вещей.

Во-первых, лица Безымянного и его имени в настоящий момент не знал практически никто. Те немногие, что могли теоретически знать, либо на него же и работали, либо пускали слюни в психиатрических клиниках, изувеченные до нечеловеческого состояния. А вот Алан его внешность помнил. И Честер, похоже, тоже мог видеть, потому что ни в одном из миров Безымянный в тот момент, когда в колонии вспыхнул приступ внезапной паники, не появлялся. Мог и лично на Шестой полететь, с него бы сталось.

Во-вторых, Безымянный, похоже, медленно создавал фундамент для переворота: наркотиками Совет Синдикатов занимался редко и неохотно, это была целиком и полностью вотчина Безымянного. Но там деньги делаются хоть и грязные, но легкие и крупные, поэтому то, что внезапно больше половины членов Совета проголосовали за эксперимент с Седьмым и вложение сюда финансов, отдавало неприятным запашком.

В-третьих, Алан отчетливо видел по кругам на воде, как Безымянный копает яму под него самого. Даже это назначение с его подачи — уже риск. Если экономист опростоволосится, то должности левой руки Джефферсона он лишится. А если попутно Безымянному вручат перевязанных ленточкой идиота-идеалиста и одного из величайших гениев современности, и он сможет их искалечить под себя и свои нужды, то… Жить Джефферсону потом останется недолго. Как и Алану. И, возможно, всему человечеству.

Хотя, откровенно говоря, на гения, идеалиста и человечество экономисту было плевать. А вот на устоявшийся вокруг него порядок во главе с Джефферсоном, капельку власти, толику денег, всякие излишества и собственную шкуру — совсем нет.

Да и было в неуемной парочке что-то… Не улыбалось Алану их везти ни Совету, ни Безымянному. Нет, не жалость это была, но и не совсем расчет, скорее, что-то сродни привычке. Да и не хотелось, если по-хорошему, любого живого человека в здравом уме Безымянному отдавать. Поэтому Алан и старался выслужиться, и Честеру с Тайвином предоставлял послабления и время.

Если все получится с Седьмым — он докажет Томасу Джефферсону и Совету Синдикатов, что здоровое тщательно выверенное стратегическое планирование намного надежнее планов подобия человека, которого давно пора показать квалифицированному психиатру.

* * *

После выходки Герыча и откровений Райса я порядком приутих и три дня подряд занимался только муштрой: гонял подопечных по наметкам справочника, по виртуальным тренировкам, а заодно — перекраивал их эгоцентризм под жесткую командную сцепку, не стесняясь иной раз надавить на эмоциональный фон. Где польстить, где окоротить, а где и беззастенчиво поугрожать. Мне было действительно стыдно и противно давить на их эмоциональный фон, но, когда я убедился, что по-другому не работает, я стиснул кулаки и установил для себя жесткие моральные границы. Так — никогда больше нельзя. Даже если очень захочется. Но конкретно сейчас — надо.

Спустя еще неделю я, скрепя сердце и скрипя зубами, позволил разношерстной еле-еле оперившейся команде натянуть на себя тяжелую экзоброню и впервые выглянуть за пределы маленького криминального гнездышка в большой и страшный внешний мир. Накануне я не стал церемониться. Пинков и ценных указаний было роздано раза в три больше, чем на тренировках, и точно на несколько порядков степень нравоучительности я перегнул. И ничуть об этом не жалел: дело-то приходилось иметь не с опытными первопроходцами. Да и планета незнакомая.

Честно сказать, я был очарован сиреневой красавицей в полной мере. Не столько здесь было опасностей, которые могли бы пробить усиленные защитные костюмы, как на Шестом. Но менее опасным и менее интригующим мир от этого отнюдь не становился! Взять хотя бы ту же крылатку: ну и что, что место ее лежки аккуратно очерчивает синяя и лиловая листва, здешние звери полагаются на эмоциональный фон, а не логическое восприятие красоты. А прятать чувства хищник умеет, в этом по многочисленным голограммам я успел убедиться.

Единственное действенное оружие для человека здесь — это внимательность и логика, логика и