Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский

Борис Михайлович подумал о Вэре... Может быть, в эту минуту Вэр спокойно прогуливается по Ростову и посматривает на окна квартиры Страхова. Может быть, тень его, черная тень, ложится на ту песчаную аллею, где в солнечные дни беспечно играет Павлик, где сидит на скамейке Галя, где проходят ростовчане, не подозревая о присутствии коварного соглядатая...

По правде сказать, Борису хотелось бы поведать этим близким, почти родным ему людям о той невидимой, неизвестной широким слоям населения войне, которую ведут Леонид Иванович Павлов, он сам и его товарищи по профессии с бандой заговорщиков, с Патриджем, с натасканной, натравленной на нас стаей бешеных псов. Но...

— Почему ты замолчал, Борис? Расскажи что-нибудь о своей работе! Или это... нельзя?

— Как-нибудь в следующий раз, Галочка. Вот и у Павлика слипаются глаза... И Алеша устал. Я непременно, непременно у вас еще буду!

— Попробовал бы не прийти! А мы вот что сделаем: Страхов-старший уложит Страхова-младшего и потом сам ляжет спать. А мы с тобой пофилософствуем о жизни.

Павлик оказал слабое сопротивление, уверяя, что у него «Совсем выздоровел живот». Алексей Сергеевич унес его на руках.

— У нас так всегда. Я для Павлика — только неавторитетная мама, а Алешка — и лучший друг и высший закон. Что ты хочешь! Мужчины!

Вскоре настала особая — ночная — тишина в квартире. Галочка и Борис Михайлович вполголоса разговаривали, и Борису Михайловичу было и радостно и грустно. Он смотрел на Галю. Как все складывается в жизни! Но она, кажется, счастлива, и это очень хорошо...

— Скажи, ты счастлива. Галя?

— Почти.

— Может быть, это наше «почти» и двигает нас вперед? И без него не было бы жизни?

Было очень поздно, когда Мосальский вышел на улицу. Город спал. Но спал ли Вэр? Или он сейчас вытащил спрятанный передатчик и посылает в эфир сообщения о том, что он разведал и подсмотрел?

Пройдя до угла Почтовой, Мосальский оглянулся. Из двух окон третьего этажа — квартиры Страхова — лился мягкий оранжевый свет.

Пусть там всегда будет светло и ясно! Пусть новые скитания, тревоги и лишения не омрачат их жизнь! Пусть спокойно, сосредоточенно работает Алексей Сергеевич Страхов над своей диссертацией, пусть растет Павлик, пусть мирная жизнь идет своим чередом, не нарушаемая тревогами и опасениями. Всю тяжесть и тревогу Мосальский примет на себя...

Весь путь до гостиницы «Турист» Мосальский шел в глубоком раздумье. Вэр должен быть отыскан... и Мосальский знает, что не отступится, пока не добьется своего... Галя «почти» счастлива... А он вот остался старым холостяком... Почему Страхов? А почему бы и нет? Они живут очень дружно. Страхов — хороший человек. Мосальскому от всего сердца хочется, чтобы Галя и Алексей были счастливы. Но почему ему грустно?

3

— Располагайтесь, товарищ Мосальский. Здесь вам будет удобно.

Подполковник был крайне любезен.

— Лампа, чернила, бумага... Что вам еще потребуется?

— Спасибо, кажется, все. Остановка только за материалами, — отозвался Мосальский.

— И тут задержки не будет. Работаем четко и без перебоев.

Он подошел к своему столу и достал из ящика новенькую картонную папку с синей тесемкой, завязанной бантиком:

— Вот, ознакомьтесь. Полагаю, что собраны исчерпывающие данные.

Мосальский еще раз поблагодарил подполковника, развязал синюю тесемку и принялся за изучение материалов.

Характеристики были, впрочем, крайне лаконичны. Антонов Антон Степанович, токарь завода «Красный аксай»... Арманьянц Ашот Карпович, инструктор облпотребсоюза... Но в таких коротких сообщениях об этих людях, в самых общих чертах их биографий чувствовался горький привкус войны. Насильственный угон в чужую страну... Дети, отнятые у родителей, молодежь, загнанная в «телячьи» вагоны... Слезы, вопли, душераздирающие сцены, короткие очереди автоматов, смерть на затоптанном, липком полу... Какие нечеловеческие испытания выпали вам, родные мои соотечественники — юные украинки из Полтавщины, русоголовые псковитяне, жители Киева, Черниговщины, Белоруссии... и тебе, токарь завода «Красный аксай», тебе, Антон Степанович Антонов, и всем вам, мирным ростовчанам, и всем неисчислимым жертвам фашистского разгула!..

Склоняется над списками Борис Михайлович Мосальский, и из-за скупых строчек жизнеописаний смотрят на него измученные лица, тоскующие глаза. Барулин Дмитрий Владимирович, студент третьего курса Ростовского университета... Бережнов Иннокентий Матвеевич, мастер музыкальных инструментов... Вчера о нем рассказывал Страхов, это он потерял в Германии дочь... Бойченко Петр Иванович — состоит в инвалидной артели «Лазурь», производит синьку, щелок, стиральный порошок... Васильев Федор Никитович, рабочий железнодорожных мастерских...

В списке двадцать два человека. Двадцать два человека, вернувшихся из фашистской Германии. Нет ли среди них Вэра? И если есть, то кто же из них Вэр? Чью маску надел на себя наймит иностранной разведки?

В кабинет заходили вызванные подполковником сотрудники управления. Несколько раз подполковник говорил по телефону. Но Мосальский ничего не слышал, ничего не замечал. А что, если все-таки — один из двадцати двух?.. Есть возможность изучить каждого, приглядеться к их образу жизни, к их знакомствам. Это потребует длительных наблюдений. Нельзя забывать и того, что опытный иностранный разведчик может затаиться и долгое время ничем не проявлять себя...

Во всяком случае Мосальский хотел бы посмотреть на каждого из двадцати двух. Ему посчастливилось. Как раз в эти дни приглашали в исполком вернувшихся из Германии лиц — для выяснения вопроса о трудоустройстве каждого, об их материальном положении, для беседы о возможных требованиях с их стороны. Принимались жалобы и заявления.

Мосальский сидел за столом в этой же комнате. Он задавал вполне естественные в данном случае вопросы... о том, как жилось на чужбине, как ехали обратно, что чувствовали, побывали ли в других горо; дах или сразу приехали сюда. Такие вопросы не могли ни удивить советских людей, ни насторожить враждебное лицо, если таковое среди приехавших окажется.

И вот перед Мосальским прошла целая галерея старых и молодых, с различными характерами и настроениями репатриантов.

Некоторые из них в простых душевных словах сами, без всяких вопросов, рассказывали, как и почему очутились они в годы войны в Германии, что видели, что пережили там, как сложилась их жизнь по возвращении.

Особенно взволновала всех одна печальная история, рассказанная скупо, сдержанно, но так, что сердце сжималось у слушавших ее. Рассказала это ростовская жительница, угнанная в Германию молоденькой девушкой и теперь возвратившаяся почти старухой. Много горя увидела бедняжка там! Хватила нужды, потеряла здоровье на тяжелых непосильных работах и на всю жизнь возненавидела фашистов.

А вот шустрый, с хитрыми глазками, с.ненужной суетливостью «коммерсант», как он назвал себя, некий Суходольский, который до войны занимался