Секунда между нами - Эмма Стил

был прозреть – пусть и таким невероятным образом.

Теперь это очевидно.

– Я тоже по тебе скучала, Робби, – тихо произносит Дженн. – Но я не уверена, что это хорошая идея – быть вместе.

– Почему нет? – говорит он, протягивая к ней руки. – Почему бы нам не провести сегодня приятный вечер? И не посмотреть, что из этого выйдет.

Она молчит, глядя куда-то через его плечо. Он не замечает, но мне с моего места прекрасно видно, куда она смотрит: там, в полумраке, Марти и Хилари все еще танцуют, прижавшись друг к другу. Марти целует ее. И очевидно, что Хилари для него самое дорогое существо на свете.

Дженн переводит взгляд на Робби.

– Прости, – шепчет она. – Ничего не получится.

Она разворачивается и уходит, оставив его в полном замешательстве. Несмотря на то что мне очень больно переживать все это снова, я должен сосредоточиться. Это мой шанс поговорить с ней.

Вот так.

Я иду за ней, не упуская из виду сиреневое платье, которое с шуршанием удаляется прочь. Уже у самого выхода я слышу хорошо знакомый голос:

– Дженн!

Я оборачиваюсь и вижу свою маму, которая направляется к Дженн с приветливой улыбкой.

Дерьмо.

– Джилл, – говорит Дженн и останавливается. Она явно нервничает. – Как поживаете?

– Лучше скажи, как поживаешь ты, милая? – отвечает мама и берет ее за руки. – У тебя новая прическа! Такие длинные волосы. Просто великолепно!

Дженн выглядит немного растерянной, но улыбается в ответ.

– Спасибо, у меня все хорошо. – В ее глазах появляется проблеск какого-то чувства. – Простите, что не выходила с вами на связь.

Мама вздыхает:

– Это ты прости меня за Робби. Ты достаточно долго его терпела.

Я замираю на месте. Внутри все сжимается. Значит, она окончательно разочаровалась во мне.

Хотя я и сам считаю «прежнего» Робби безнадежным. Именно поэтому Дженн должна быть с Дунканом.

«Я все исправлю, – хочется сказать маме. – Я все исправлю, обещаю. Я стараюсь изо всех сил».

Тут появляется отец. При виде Дженн его лицо светлеет.

– Привет! Очень рад тебя видеть.

– И я вас, – отвечает Дженн.

Я смотрю на его измученное лицо, испещренное морщинами, добрая часть которых появилась благодаря мне. Это невероятно, но я даже не извинился за то, что испортил ему юбилей. Я просто перестал приходить к ним после этого.

– Как дела у Кирсти и Фай? – спрашивает Дженн.

Мама с папой переглядываются.

Что происходит?

– У Кирсти все хорошо, – отвечает мама. – Но Фай и Макс, боюсь… они разводятся.

Какого черта?

– О, мне так жаль, – произносит Дженн.

– Ну, по правде говоря, в последнее время у них все разладилось, – с грустью говорит мама. – Но все равно тяжело. И для Струана тоже.

Струан. Вспоминаю, как впервые взял его на руки в роддоме. Каким защитником я себя тогда чувствовал. И дал себе слово, что всегда буду рядом. Но когда я видел его в последний раз? Как же я, скотина, мог столько пропустить?

Все становится хуже и хуже.

– Как прошло твое путешествие? – спрашивает папа с таким видом, будто эта тема причиняет ему невыносимую боль. – Я слышал, ты была в Австралии?

Она кивает, и у меня сдавливает грудь: тот самый пропущенный месяц.

С Дунканом.

Но она будет счастлива с ним.

– Еще я слышал, там отличные условия для врачей, – продолжает он. – Ты нашла что-то интересное для себя?

Дженн медлит с ответом.

– Я еще думаю об этом.

Мама на мгновение сникла, но потом просияла.

– Я так рада за тебя! – говорит она и крепко сжимает руки Дженн. – Ты должна быть счастливой и делать для этого все, что нужно.

Боже, они ее отпускают. Мои собственные родители такого плохого мнения обо мне, что фактически отталкивают от меня любовь всей моей жизни.

Но я все еще могу что-нибудь сделать.

Я еще могу все исправить.

Еще не конец.

Тридцать пять

Один день до…

ДЖЕНН

Руки Дженн скрещены перед собой. За одну руку ее держит Хилари, за другую – брат Марти. Поднимая и опуская руки, они хором, в огромном кругу, распевают «For auld lang syne»[58]. Как же она скучала по этим милым шотландским традициям.

Даже если она переедет в Австралию, частичка Шотландии навсегда останется в ее сердце.

Это ее дом.

Музыка становится ритмичнее, все вдруг выбегают в середину круга, и она со смехом позволяет втянуть себя в общее веселье. В самом центре перед ней вдруг возникает Робби. Они смотрят друг другу в глаза.

У нее в животе все переворачивается.

Танцующие бегут обратно на свои места, и музыка смолкает – это означает, что свадьба закончилась. Но не для всех. Большинство гостей наверняка продолжат веселье в отеле или где-нибудь в городе, но у Дженн впереди важный день, а уже за полночь. Завтра ее первый рабочий день в больнице, и она должна быть на высоте.

Интересно, Робби пойдет куда-нибудь?

Не думай о нем.

Она прощается с родителями Хилари и Марти, обнимает подружек невесты и друзей жениха. Потом подходит к новобрачным. Хилари смотрит на нее сквозь слезы.

– Я тебя очень люблю, – говорит она, и ее губы дрожат от избытка чувств, от радости. – Не знаю, что бы я без тебя делала.

Дженн заметила, что Марти не отпускает руку Хилари, даже когда прощается с гостями.

– Думаю, ты бы отлично справилась, – улыбается Дженн.

Они крепко обнимают друг друга, и Хилари обещает писать ей с Маврикия.

Краем глаза Дженн замечает Робби, который тоже со всеми прощается, стараясь при этом приблизиться к ней. Но она не должна с ним разговаривать. Она отлично знает, что случится, если они проведут вместе чуть больше пары секунд, – она чувствует это.

Дженн уже собирается уходить, когда слышит его голос:

– Это твое?

У нее екает сердце. Она оборачивается. Робби протягивает ей руку, в которой лежит что-то маленькое и блестящее.

– Моя сережка, – говорит Дженн, забирает украшение и вдевает в ухо. – Спасибо.

Их пальцы соприкасаются, и у нее по коже пробегают мурашки.

– Не за что, – отвечает он, пристально глядя ей в глаза.

Пауза.

– Ну, мне пора.

Быстро развернувшись, Дженн направилась к выходу. Она спиной чувствует на себе его взгляд, но не в силах оглянуться. Не в силах видеть эти глаза. Она быстро выходит из зала, бежит по коридору к лифтам и вздыхает с облегчением, не встретив ни одной живой души. Стоя перед двойными дверями, она вызывает лифт.

И вдруг чувствует, что он идет по коридору. Они обмениваются взглядами, он подходит ближе.

О нет.

Она снова давит на кнопку.

– Дженн! – зовет он ее.

Двери наконец открываются, и она запрыгивает внутрь. С колотящимся сердцем дважды жмет кнопку своего этажа.

Двери начинают закрываться.

Последнее, что она видит, – его недоуменное лицо в стремительно сокращающемся пространстве между ними.

РОББИ

Она ушла. Хорошо. «Ты все сделала правильно», – хочется сказать ей прямо в лифте. Но она сильно расстроена. Тяжело дышит, слезы застилают глаза. У меня возникает сильное желание обнять ее, но нельзя. Нельзя рисковать и пугать Дженн, когда я так близок к тому, чтобы поговорить с ней еще раз.

Если она сейчас войдет в номер, может, мне удастся поговорить с ней через дверь?

Должен же быть какой-то способ.

Еще два этажа. Давай, думай. Лампочки в лифте загораются одна за другой, как будто отсчитывая время. Осталось всего ничего. Сейчас, наверное, около часа ночи, а значит – этот день уже наступил.

Меньше суток до того, как мы окажемся в машине.

Лифт наконец останавливается, она выходит и идет по коридору. Перед своим номером она замирает и стоит, уставившись на дверь.

Что она делает?

Просто войди внутрь.

А потом я вспоминаю. Я знаю, куда она сейчас пойдет.

Она поворачивается, смотрит на что-то и хмурится, – стол в дальнем конце коридора, на нем растение с красными лопатообразными цветами. Я узнаю его. «Это листья, а не цветы», – сказала она в наше первое Рождество. Потом улыбнулась и поцеловала меня.

Это пуансеттия. Ее «рождественская звезда».

И прежде чем я успеваю ее остановить, она резко разворачивается и устремляется к лифту в сиреневом облаке