Я — матрос «Гангута»! - Дмитрий Иванович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А наше наступление, несмотря на свирепствовавший тиф, продолжалось. Стояла задача — взять Красноярск. Красноармейцы спешили, совершая марш-броски. По ротам проходили собрания, подводившие итоги того или иного перехода.
Комиссар бригады Зологин привлекал меня для работы среди населения. Мы проводили собрания, создавали ревкомы, организовывали сдачу хлебных излишков. Теперь эта деятельность была опасной: в каждом селе находились тифозные больные без медицинского обслуживания. Наши врачи и фельдшера приходили на помощь, но им и в полках работы было невпроворот.
— Соблюдай осторожность на собраниях, Митя, — говорил мне Зологин. — Держись на ногах, не присаживайся, чтоб не подхватить насекомых.
По приказу командарма Г. X. Эйхе 30-я и 35-я дивизии отбросили противника к юго-востоку от железной дороги и овладели городом Мариинск. Наша дивизия развивала наступление на юго-восток, в сторону Ачинска, который надлежало взять 6 января 1920 года. На станции Боготол захватили 90 паровозов, 800 вагонов. Без задержки двинулись дальше. Впереди шла 1-я бригада под командованием И. К. Грязнова. Она на четыре дня раньше приблизилась к Ачинску. Комбриг применил военную хитрость: связался с начальником белогвардейского гарнизона по телефону, выдал себя за полковника и потребовал доклада, где и как обороняют город от красных. Тот выложил все данные, которыми Грязнов не преминул воспользоваться. Совместными усилиями советских войск и партизан город был взят.
Отличился 262-й стрелковый полк (командир М. Д. Соломатин), который в районе села Балахтинского принудил сдаться в плен две разложившиеся дивизии — 12 тысяч солдат!
Полки и бригады словно соревновались друг с другом в смелости и отваге. Южнее железной дороги 2-я бригада разоружила 20 тысяч солдат противника, захватила много обозов. 3-я бригада разоружила четыре колчаковские дивизии и заставила их сдаться.
6 января бригада Грязнова первой вступила в Красноярск. Наши войска вышли на Енисей. Колчаковская армия была разгромлена. Дальнейшее преследование ее остатков поручалось партизанским соединениям П. Е. Щетинкина.
Мы же получили отдых для приведения себя в порядок. Было много больных и обмороженных. Я собрал сведения из рот о передовой роли коммунистов, пригласил членов полкового бюро (от него нас осталось двое: я и Василий Бойцов), а также культурно-просветительную комиссию. Составили короткий отчет о проделанной работе, и я отправился с ним в политотдел.
Шел длинной улицей с деревянными домами. То и дело встречал радостно-возбужденных красноармейцев. А мне что-то было не по себе, еще во время совещания почувствовал недомогание. В политотделе совсем расстроился: узнал, что комиссара Зологина на подступах к Красноярску свалил тиф. «Заботился обо мне, а себя не сберег», — подумал я.
На обратном пути я почувствовал себя совсем плохо. Как пуля ранила мысль: тиф! Около калитки каждого дома — лавочки, и я шел от одной к другой, присаживаясь на отдых. Еле дотащился до штаба полка. Там Вася Бойцов подхватил меня на телегу и — в госпиталь. В нем все палаты были переполнены, положили в коридоре.
А дальше ничего не помню.
На три месяца свалил меня тиф, сначала сыпной, потом возвратный. Организм выдержал. Одни кости, обтянутые кожей, остались, но я почувствовал, что оживаю. Еда еще нейдет, а интерес к событиям пробудился. Первый вопрос о дивизии: где она? Узнал, что в Иркутске.
— Еду! — объявил врачу и тотчас поднялся с койки, но меня, как пьяного, качнуло в сторону, врач успел подхватить.
— Сначала поправимся, дорогой товарищ, — участливо сказал он, укладывая меня в постель. — Нам спешить теперь некуда: Колчак разбит и расстрелян.
Горько и обидно сознавать свою беспомощность.
Узнаю еще одну новость: получена директива — всех моряков-специалистов отправить в Москву в распоряжение штаба Военно-Морского Флота.
Страшно потянуло на флот. Лежал и думал: вот ведь какую силу притяжения он имеет, наш Красный Флот. Кажется, сроднился с пехотой — с нею по Уралу и Сибири прошагал, а первый же клич «На море!» необычайно взволновал. Служба на флоте была связана с революционными событиями, когда во всем существе твоем пылал страстный огонь.
Теперь прямо из госпиталя готов был отправиться на корабль. Впрочем, этот порыв я сдерживал. Сначала, безусловно, надо явиться в дивизию, в полк.
В поезде почувствовал, насколько еще слаб. С помощью добрых людей совершил это неблизкое путешествие (более тысячи километров) — они поили чаем, угощали домашней пищей.
Неуверенно вышел из вагона в Иркутске, покачиваясь. На мое счастье, на вокзале оказался Михаил Шутылев, увидал меня, подхватил под руку, устроил с жильем. Он по-прежнему был комиссаром полка.
От Шутылева узнал новости — о том, что 30-я дивизия награждена орденом Красного Знамени и получила наименование Иркутской; что ныне полки расположились по бурятским селениям, охраняют границы от банд атамана Семенова, а в свободное время помогают крестьянам в поле.
Михаил рассказал, как был схвачен еще до прихода Красной Армии Колчак и по решению Иркутского ревкома расстрелян вместе с «премьером» Пепеляевым. Трупы их бросили в прорубь Ангары.
— Вот какой он, конец колчаковщины.
— А золотой запас? — спросил я.
— «Золотой эшелон» взят и отправлен в Москву. Дивизия выделила батальон для охраны.
Не сразу сообщил Шутылев печальное — о многих, многих товарищах, скошенных тифом. Среди них был и мой любимец — комиссар бригады Зологин, одаренный оратор и смелый воин.
Я стал поправляться. С волнением выходил на Байкал, любовался его переменчивым нравом — то тихой безбрежной гладью, то крутыми волнами, не уступающими морским.
На берегу нередко заводил с красноармейцами песню о священном Байкале.
Вологжане вспоминали своего земляка Бабушкина, где-то здесь, в этих краях, сложившего голову. Глядя на здание ревкома, невольно думалось: может быть, в нем бывал Иван Васильевич Бабушкин, отсюда уходил на опасное задание. И мы вправе были гордиться тем, что продолжили дело, за которое боролся наш выдающийся земляк-революционер, за великое дело Ленина.
Глава седьмая. По зову морской души
Встречи
Не без помощи товарищей, в числе которых был и Сергей Николаевич Кожевников, исполнявший в это время должность комиссара дивизии, я постепенно окреп, хотя худоба еще резко обозначалась.
Пора в путь. Я все откладывал разговор с С. Н. Кожевниковым и вот теперь зашел к нему объясниться. Не успел вымолвить слова, как вдруг он спросил:
— А что, если тебя, Дмитрий Иванович, выдвинем комиссаром полка? Справишься? — И, не дожидаясь ответа, начал с присущим ему пылом убеждать, как важна партийно-политическая работа и теперь, в мирное время.
Я поблагодарил Сергея Николаевича за доверие и
