Интервью со смертью - Ганс Эрих Носсак

дорогу. Из-за угла выехала машина, и, чтобы не наехать на него — он не обратил на автомобиль ни малейшего внимания, — водитель резко повернул руль. Завизжали тормоза, но было слишком поздно. Девочка попала под колеса.

Я закричал и бросился туда. К месту ужасного происшествия бежали и другие люди. Водитель вышел из машины, белый как мел. Люди приняли меня за отца.

— Вон он! Там! — кричал я, тыча пальцем вслед виновнику, который тем временем крадущейся походкой шел в своей солдатской шинели по улице так невозмутимо, словно ничего не произошло. Улица эта сильно пострадала от бомбежек. От выгоревших домов остались одни фасады. Чем дальше он уходил, тем выше казался. Наконец он растворился в майском мареве.

Маленький красный мячик уцелел. Он просто закатился в придорожную канаву. Я наклонился, поднял его и сунул в карман плаща.

Подошел шуцман и похлопал меня по плечу.

— Вы нужны мне как свидетель.

Я стал свидетелем того, как мертвого ребенка отдали родителям. Здесь не помогут никакие слова и никакие стихи.

Тем временем незаметно миновал полдень. Я пошел домой. Тебе надо поесть, повторял я себе. Но я не мог затолкать в себя ни кусочка.

Это дитя родилось во время войны. Возможно, в это время был налет и вокруг падали бомбы, когда мать в муках рожала дочь. То была чистая случайность, что бомбы пощадили родильный дом.

Потом этому ребенку пришлось пережить ужасную зиму. Это было нелегко. Семье пришлось распродать вещи, чтобы купить уголь для отопления и что-то питательное для еды. Родители были небогатыми людьми. Мать сняла с себя брошь и пошла к спекулянту. Эта вещь недорого стоит, сказал он. Они всегда так говорят. Дайте за нее сколько сможете, сказала мать. Своему мужу, который подарил ей эту брошь по случаю помолвки, она сказала: не злись на меня из-за этого; самое главное теперь — пережить зиму.

Из этого ребенка выросла бы красивая девушка, если бы ей суждено было стать взрослой. Несмотря ни на что.

На что было потрачено столько усилий?

Я тупо стоял перед шкафом, старым дощатым шкафом красного дерева, унаследованным от моих родителей. Справа висит моя одежда и занимает там очень мало места. Слева, за перегородкой, я храню мои запасы.

Я начал перебирать бутылки, стоявшие там, нюхая их одну за другой. В одной были остатки уксусной эссенции, в другой средство от моли. Этим средством я заправлял керосиновую лампу, когда отключали электричество. Горела эта дрянь плохо и воняла на всю комнату. Однако знакомые мне завидовали.

Все другие бутылки были пусты.

Где бы мне раздобыть выпивку?

Я покрутил диск телефона, но он снова не работал. В трубке слышались лишь частые гудки. В раздражении я бросил трубку на рычаг и поехал к моему издателю. Путешествие мне предстояло дальнее — он живет за городом.

— Вы должны заплатить мне аванс, — сказал я ему. — Мне срочно нужны деньги, и не спрашивайте зачем. Позже объясню.

Он дал мне денег, ибо понимал, что авторы иногда приходят в возбуждение, и знал, как поступать в таких случаях.

В город я приехал последней электричкой, но было уже слишком поздно. Люди, которые, как было мне известно, приторговывали шнапсом, давно мирно спали в своих постелях.

Что же мне делать с деньгами? И зачем вообще наступил май?

Тут я вспомнил об одном ночном кабаке, о котором мне рассказывали. Говорили, что у кельнера там всегда есть выпивка, правда, очень дорогая и только для спекулянтов, предупреждал меня друг.

Я отправился туда и на самом деле получил свою бутылку. Усевшись в углу за столик, я принялся за выпивку. Штука оказалась весьма забористой.

В центре зала была устроена танцплощадка: танцевали под граммофон. Думается мне, это были те же люди, что утром предлагали сигареты на черном рынке. Правда, здесь они были лучше одеты и щеголяли стрелками на отутюженных брюках. Однако это меня интересовало мало. Я пил, и с каждой рюмкой мне становилось все лучше и лучше. Кто-то тронул меня за плечо, и я обернулся.

— Я так и думала, что мы непременно снова встретимся.

Передо мной стояла его сестра.

— Это просто великолепно. Прошу вас, присаживайтесь. Обер, принесите еще один стакан. Да, мне, знаете ли, хотелось с вами поговорить. Ваш брат — подлый пес. Гангстер!

Я употребил и другие слова подобного рода.

— Не так громко, — попросила она.

— Ну вот еще! Об этом должны знать все. Я не понимаю, как вы вообще живете с ним под одной крышей. А ваша мать! Какая восхитительная пожилая женщина! И она штопает ему свитер. Оставьте его одного, чтоб он сдох.

— Зачем вы пытаетесь его понять? От этого одно расстройство, — сказала она. Она села напротив меня. Пахло от нее точно так же, как утром. Нет, лучше. Была только полночь, и она танцевала еще не очень долго.

Один из кавалеров стоял рядом с моим столиком и ждал.

— Я сейчас, — она помахала ему рукой.

— Прогоните этого пустоголового юнца, — обратился я к ней. — Все это не для вас. Жалко видеть вас в этом кабаке. Садитесь, мы выпьем! Или давайте уйдем отсюда куда-нибудь? Возьмем с собой бутылку. Можем пойти ко мне, я живу один.

На ней было все то же черное платье. Оно чертовски ей шло. Ни у одной другой женщины здесь не было такого платья. Уверен, что мне никогда в жизни не приходилось видеть более красивой женщины.

Она некоторое время смотрела на меня в задумчивости, а потом отрицательно покачала головой.

— Может быть, в другой раз.

— Нет, сегодня. Подумайте.

— Прекрати, — сказала она и поднялась.

Если она обратилась ко мне на «ты», то, значит, есть надежда на следующую встречу. Но, может быть, у нее просто такая привычка, а у меня слишком живое воображение.

— Прекрати и не кричи так громко! Ты отнюдь не влюблен в меня. Ты это просто вообразил, потому что с тобой случилось что-то нехорошее. Может быть, в другой раз; кто знает, как все обернется?