Книги джунглей - Редьярд Киплинг

— Совершенно верно. Поэтому я всё проверил и позаботился об этом щенке, пока собаки были чем-то заняты.

— Они были очень заняты, — вздрогнул шакал. — Итак, некоторое время мне нельзя будет ходить в деревню за отбросами. Так, значит, в башмаке и вправду был слепой щенок?

— Он здесь, — сказал марабу, скосившись через клюв на свой полный мешок. — Существо маленькое, но приемлемое сейчас, когда милосердие мертво в этом мире.

— Ах–ха! Мир стал железным в наши дни, — подвыл шакал. Затем его неустанно рыщущий взгляд уловил чуть заметную рябь на воде, и он быстро продолжил: — У всех у нас тяжкая жизнь, и я не сомневаюсь, что даже наш блистательный повелитель, Гордость Пристани и Предмет Зависти Всей реки…

— Лжец, льстец и шакал из одного яйца вылупились, — сказал марабу, не обращаясь ни к кому конкретно, так как в случае необходимости он сам бывал отменным лжецом.

— Да, Предмет Зависти Всей Реки, — повторил, возвысив голос, шакал. — Даже он, я не сомневаюсь, находит, что, с тех пор как построили мост, хорошей еды стало меньше. Но, сп другой стороны, хотя я никогда не скажу этого ему в лицо, он так мудр и добродетелен, увы! — не то что я…

— Если шакал признает, что он сер, до чего же он должен быть чёрен, — пробормотал марабу, не видя, к чему идёт дело.

— …Что его пища никогда не иссякнет, и следовательно…

Послышалось шуршание, как будто лодку протащили по мелководью. Шакал быстро повернулся и оказался лицом к лицу (всегда лучше оказаться лицом к лицу) с созданием, о котором говорил. Это был двадцатичетырехфутовый крокодил, закованный в нечто, похожее на броню из огромных гнойников, которые вздымались и пересекались рядами, хребтами, вершинами, жёлтые концы его верхних зубов нависали над фигурными вырезами нижней челюсти. Это был тупорылый магер деревни Магер-Гот. До постройки железнодорожного моста — демон речных струй, убийца, людоед и местный фетиш одновременно, он дал деревне своё имя и был старше любого из её жителей. Он утвердил подбородок в мелкой воде, удерживаясь на месте почти незаметными колебаниями хвоста, и шакал знал отлично, что один удар этого же хвоста вынесет магера на берег с силой парового двигателя.

— Благословенно появление Покровителя Бедных! — залебезил шакал, пятясь при каждом, слове. — Моё бесхвостое нахальство и впрямь толкнуло меня на разговоры о тебе. Надеюсь, они не были услышаны.

Разумеется, шакал говорил только для того, чтобы его услышали, ибо он знал, что лесть — лучший способ добывать пропитание, и магер знал, для чего говорил шакал, и шакал знал, что магер знал, так что все остались довольны.

Старое чудовище потолкалось, поотдувалось и полезло на берег, бормоча: .

— Уважайте старых и бессильных! — Его глаза под тяжёлыми роговыми веками наверху треугольной головы горели, как два угля, всё время, пока он враскачку тащил своё цилиндрическое туловище, упористо переставляя короткие ноги. Наконец он устроился, и как ни был шакал многоопытен, но и он вздрогнул, увидав, до чего точно притворился магер приставшим к отмели бревном. Он даже озаботился тем, чтобы составить естественный угол с течением, с учётом сезона, времени и места. Это, конечно, было всего лишь привычкой, потому что магер выполз на берег просто так, но крокодил никогда не бывает полностью сыт, и если бы шакал обманулся сходством, то он не успел бы об этом пофилософствовать.

— Дитя моё, ничего я не слышал, — сказал магер, закрывая один глаз. — В мои уши налилась вода, и к тому же я ослабел от голода. С тех пор как построили мост, люди из моей деревни перестали любить меня, и это разрывает мне сердце.

— Ах, позор! — сказал шакал. — И такое благородное сердце! Но по мне, так все люди одинаковы.

— Нет–нет, они, право же, весьма различны, — мягко отвечал магер. — Одни тощие, как лодочные шесты. Другие, опять–таки, пухлые, как молодые шака… собаки. Никогда я не оскорблю людей беспричинно. Они бывают на любой вкус, и за долгие годы я убедился, что так или иначе они все хороши. Мужчины, женщины, дети — я к ним придираться не стану. И запомни, дитя, что тот, кто отвергает мир, бывает отвергнут миром.

— Лесть хуже, чем пустая жестянка в брюхе, но то, что мы сейчас услышали, поистине мудро, — сказал марабу, опуская ногу.

— Но как быть с их неблагодарностью к Сиятельному, — вкрадчиво начал шакал.

— Ну–ну, это не неблагодарность, — сказал магер. — Просто они не думают о других, вот и всё. Но, лёжа на своём месте у брода, я заметил, что старикам и маленьким детям страшно тяжело карабкаться по ступенькам нового моста. О стариках, может быть, не стоило бы и рассуждать, но я опечален, поистине опечален из–за маленьких, мягоньких ребятишек. Впрочем, я думаю, что вскоре, когда новизны у моста поубавится, мы увидим, как босые загорелые ноги моих людей шлёпают по броду так же храбро, как и раньше. Тогда старого магера снова зауважают.

— Но я, точно, видел, что как раз сегодня от пирса плыли венки из ноготков, — сказал марабу. Венок из ноготков по всей Индии служит знаком особого уважения.

— Ошибка, ошибка. Это ошиблась жена торговца сладостями. Её зрение год от года слабеет, и она бревно принимает за меня, меня — здешнего магера! Я заметил её ошибку, как только она бросила венок, потому что лежал у самого основания пирса, и, сделай она ещё один шаг, я показал бы ей, что кое–какая разница всё–таки есть. Но у неё были добрые намерения, и мы должны это учитывать.

— Что толку от венков, если ты валяешься на мусорной свалке? — спросил шакал, выкусывая блох, но не забывая одним глазом бдительно следить за Покровителем Бедных.

— Верно, только нет у них ещё такой свалки, куда бы меня выбросили. Пять раз видел я, когда вода отступала от деревни, добавляя новый кусок земли в канал улицы, — пять раз я видел, как деревня отстраивалась на этих берегах, и ещё пять раз увижу это. Я — не лишённый веры рыбоед–гавиал, я, как говорится, сегодня в Каши, завтра в Праяге, но всегда верно и неустанно сторожу брод. Ведь не просто так, дитя моё, носит деревня моё имя, и, как говорится, терпеливого награда ждёт.

— Я терплю долго, очень долго, почти всю мою жизнь, а в награду получаю только укусы и побои, — сказал шакал.

— Хо! Хо! Хо! — загрохотал марабу.

Родился в августе шакал,А в сентябре заморосило.Сказал он: в жизни не видалДождей такой ужасной силы.

У марабу есть одна малоприятная особенность. Он подвержен нерегулярным, но жестоким припадкам подёргивания или судорог в ногах, и хотя он представительнее любого из сверхреспектабельных аистов, он пускается тогда в дикие, неуклюжие воинственные пляски; наполовину расправляя крылья, он размахивает головой вверх и вниз и по известным только ему причинам к самым тяжёлым припадкам приберегает самые ядовитые реплики. С последним словом своей песенки он снова вернулся в свою обычную стойку, застыв втрое напыщеннее прежнего.