Глухомань - Борис Васильев

— Молчание — знак согласия. Пшло звучит, как и всякая банальность, но в данном случае — точно.

Сказал он эти слова с какой-то горькой насмешкой, но тут же вздохнул, помолчал, став очень серьезным, и продолжил:

— Я ведь Андрея просил помочь мне в лагере со строевой подготовкой и боевой учебой. Андрея, а не Федора, потому что Андрей всегда был для меня Андреем Кимом, знаменитым командиром разведотряда в Афгане, а Федор так и остался всего лишь Федором. Но Андрей меня не любил и мне не доверял, а потому я получил жадного, глупого и же-стокого инструктора вместо умницы и настоящего мужика. И это ничтожество в конце концов и угробило Андрея. И я его найду. Будешь ты мне помогать или нет — все равно найду. Федору не жить, клянусь в этом. А Андрею Киму — светлая память.

Торжественно поднял рюмку, и мы выпили столь же торжественно и молча.

— А заодно найду и его дружка и сообщника, этого кретина Вадика, — негромко добавил Спартак, вытаскивая из тарелки ломтик лимона.

Не скажи он этой фразы — все пошло бы по-другому. Не только тогдашний разговор наш, но и все последующие события. Все, убежден. Но он — сказал, и я сразу же понял, с какой целью затеян этот поминальный спектакль. Они искали Вадима, искали в поспешности и, как мне показалось, в панике. А это означало, что Вадим знал нечто такое, что представлялось им крайне опасным и что должно было с ним вместе заглохнуть навсегда. И куда-то подевалось то внутреннее, сковывающее напряжение, я мог улыбаться, отвечать шуткой на шутку и принял игру Спартака, потому что, как мне показалось, понял ее правила.

— Садись. Нормально поедим, нормально закусим. А что касается поисков Федора, я готов соответствовать тебе всеми силами.

Спартак глянул на меня несколько подозрительно — вероятно, почувствовал внезапную метаморфозу, перевернувшую все в моей душе, и занял свое место за столом.

— У тебя есть хотя бы предположения, где Федор может скрываться?

— У тебя в лагере, — сказал я, лучезарно улыбаясь. — Верю, что ты об этом можешь и не знать. Искренне верю и буду искренне рад, если ошибаюсь относительно твоей осведомленности.

— Радуйся, — он улыбнулся в ответ. — В спортлагере его нет и не было. Как, по-твоему, он мог улизнуть из нашей Глухомани?

— А почему бы нет?

— Да вроде все схвачено надежно, — вздохнул он.

— А проселки? Попутные машины? Автобусы, наконец? Скажи откровенно, у него деньги есть?

— Есть, — признался Спартак, основательно подумав перед тем, как сказать. — Ведь это он убил Хромова и забрал весь куш.

— А из чьего кармана этот куш?

— Не знаю, — буркнул Спартак, разливая коньяк. — Знал бы, так Федор давно уже жарился на том свете. Да ладно, не стоит этот подонок нашего разговора. Давай еще раз за то, чтобы наша земля пухом была для настоящего мужика Андрея Кима. А потом я тебе кое-что скажу. Не чокаясь.

Выпили, зажевали. Спартак молчал.

— Ну?

— Что? — он встрепенулся. — Прости, задумался. Так об Андрее. Его похоронят на аллее Героев, я уговорил Хлопоткина и всю его демократическую ораву. Да и не где-нибудь, а рядом с нашим первым глухоманским героем Славиком — там местечко каким-то чудом уцелело. Это нелегко было провернуть, признаюсь, но решение принято, послезавтра — торжественные похороны. Я ведь и с командиром полка договорился. Он выделяет автоматчиков и взвод для почетного марша. Вот после этих торжественных похорон мы с тобой и потолкуем, где и как искать Федора. Лады?..

Быстренько налил и быстренько чокнулся. Будто ставил точку.

А я выпил как-то машинально, что ли. Я подумал вдруг о странных совпадениях в жизни, которые иначе, как мистикой, и не назовешь. Это ведь Андрей привез в Глухомань пустой цинковый гроб, который стал для Глухомани первым «грузом-200» и отсчетом павших в Афгане и Чечне глухоманских парней. А теперь ляжет рядом с ним под номером «два». А по сути — под первым номером, потому что первый — пустышка. Как в домино…

4

Андрея хоронили через два дня, как и сказал Спартак, и таких похорон наша Глухомань не видела, пожалуй, никогда. Была масса венков (самый роскошный — от Юрия Денисовича Зыкова), троекратный салют автоматчиков и торжественное прохождение взвода при склоненном знамени. Народу было великое множество, я стоял возле Лидии Филипповны, чтобы помочь в случае нужды, хотя на соседней аллее дежурила неизвестно кем вызванная машина «скорой помощи». А Танечка — где-то неподалеку, как мне казалось (в начале церемонии я еще видел ее, но потом Танечку куда-то оттиснули, когда стали возлагать венки). И хоронили Андрея Кима рядышком с могилой, в которой был торжественно закопан пустой цинковый гроб. Который лег в основу всего нашего глухоманского геройства в чеченской войне.

А до этого было множество речей. Из Москвы приехали аж две делегации воинов-афганцев: одну прислал комитет афганцев, а вторую — воины-десантники. Уж не говорю про бывший совхоз, а ныне акционерное общество, не говорю о школьных друзьях, не вспоминаю вообще о глухоманцах, которых было, как никогда прежде. Кроме них оказалось множество официальных, общественных и всяческих иных организаций не только из области, но даже из Москвы. И когда я увидел это необычайное для глухоманских похорон многолюдство со скорбными лицами и венками, я подумал, что прощаются не просто с подло взорванным в машине хорошим, смелым и добрым парнем, но в большинстве своем исполняют чье-то указание, играют спектакль все того же неизвестного мне, но весьма даже расчетливого режиссера.

Впрочем, подумать-то подумал, но мне было не до размышлений. Лидия Филипповна еле держалась на ногах, медсестра из «скорой помощи» капала ей какие-то капли, а я поддерживал ее, потому что самостоятельно она бы не устояла.

Не устояла просто потому, что неизвестный мне режиссер расписал речи для представителей чуть ли не всех делегаций, не говоря уже о комитете воинов-афганцев и местной власти во всех ее звеньях. И это было не просто фальшиво, это было жестоко, потому что удлиняло и без того процесс мучительный. И несчастная Лидия Филипповна прилагала все силы, чтобы не потерять сознание хотя бы до того, пока не опустят гроб в яму.

Но, слава богу, сил у нее хватило. Отговорили, отплакали, попрощались — что, кстати, тоже вылилось в длинную очередь, — и могильщики наконец-то опустили гроб, наконец-то засыпали его и сформировали холмик. И опять началось долгое прощание, так сказать, прощание номер два. Люди шли и шли, чтобы возложить венки или хотя бы свой собственный скромный букетик. И это длилось мучительно, потому что очередь желающих двигалась медленно и мы не могли уйти. Многие глухоманцы уже начали покидать кладбище, я окончательно потерял из виду Танечку, а люди все еще шли с венками и букетиками…

Вот тогда я и расслышал дикий женский крик. Я никогда в жизни и представить себе не мог, что женщина способна так кричать, а потому не испугался, а насторожился, подумав, что в толпе, валом валившей с кладбища, кто-то наступил или упал на уже упавшую женщину, что образовалась куча мала, что со страху закричала какая-то особенно истеричная. Так я подумал, а если бы и не подумал, то все равно не двинулся бы с места, потому что Лидия Филипповна окончательно обессилела и я практически держал ее на весу. От этого женского вопля, полного боли и ужаса, у нее подкосились ноги, и я сказал медсестре, чтобы та бежала за врачом. Она и побежала, криков больше слышно не было — или мне тогда казалось, что их уже не было. Медсестра стала продираться к машине, очередь с цветами начала двигаться быстрее, и люди спешили к выходу куда энергичнее, чем до этого, а я все равно вынужден был оставаться на месте, поддерживая Лидию Филипповну вместе с Володей и Катюшей.

Наконец «скорая» прорвалась на нашу аллею, мы с Володькой кое-как дотащили до нее уже теряющую сознание Лидию Филипповну, и все трое — то есть я, Катюша и Володька — забрались в машину и поехали в больницу не через выход, по которому большинство покидали кладбище, а через официальные ворота.

Лидию Филипповну уложили с сердечным приступом, я поговорил с врачами, узнал, какие требуются лекарства, отвез домой осиротевших детей и только после этого вернулся домой. И очень удивился, увидев, что Танечка дома еще не появлялась.

Такое у нас случалось: Танечка всегда спешила сначала туда, где чувствовала себя особенно нужной, а уж потом, когда оказывала какую-то помощь, успокаивалась и бегом бежала домой. На похоронах подобное вполне могло случиться хотя бы потому, что много девушек были тайно влюблены в Андрея, и поэтому я не волновался. Принял душ, переоделся, приготовил ужин. А Танечки все не было и не было.

Тогда я сел на телефон и стал обзванивать всех ее подружек и знакомых. Нет, никто о ней ничего не знал. Да, ее видели на кладбище, а потом потеряли точно так же, как потерял и я. И лишь одна с каким-то странным недоверием спросила: