Желтый дом. Том 2 - Александр Зиновьев

— Ежику понятно: затягивайте потуже ремешки.

— Верно! Я согласен, ту же мысль выдает и мой жевательно-мыслительный аппарат, то есть метод. А между тем сейчас экономисты, политики, прочие специалисты ворошат кучи мусора-знаний в своих черепушках, производят расчеты, выдвигают гипотезы... Но они никогда не додумаются до этой простой истины.

— Отчего же они такие глупые?

— Им по должности нельзя быть умными.

— Это ты верно говоришь. У нас тут то же самое. Стоит человека начальничком назначить, как сразу же становится таким дураком, что не приведи Господи. Только мы к этому привыкли и делаем все по-своему.

— А у нас в институте, — сказал Дон, — философию преподавал страшный бухарик. Он очень любил наглядно пояснять абстрактные рассуждения. Разницу между методом и знаниями он нам пояснял на поллитровке «Московской». Знания, объяснял он, можно уподобить содержанию этой бутылки, а метод — способу ее откупоривания. Причем методы могут быть различные — штопором, карандашом или мизинцем пропихнуть пробку внутрь, ударять ладонью по дну бутылки или ударять ребром донышка бутылки об пол. Диалектический метод он ассоциировал со штопором, поскольку последний был точной иллюстрацией положения Ленина о спиралевидном развитии материи. С тех пор я предпочитаю знания методу. Были бы знания, а откупорить их мы как-нибудь сумеем сами.

Последний разговор

По поводу окончания нашего срока в деревне устроили выпивку. Матрена рыдала в три ручья. Ей было жаль расставаться с нами, ибо к нам она «всей душой привязалась». Комиссар был в приподнятом настроении, поскольку историю с их группой решили замять, и упился до бесчувствия. Плачущая Матренадура взяла его под мышки и отнесла домой на «перину. На сей раз — на настоящую перину, которую она бережет с девичества и «пользует» в исключительных случаях. Мы с МНС покинули сборище и ушли в поле побродить. Разговорились о «группе» Комиссара. Комично получается, сказал я, диссиденты подрывают основы общества, а существуют годами. Группа Комиссара хотела укрепить общество, а ее немедленно раздавили. В чем дело? Очень просто, сказал МНС. Диссиденты не угрожают благополучию членов общества персонально, а группа Комиссара задела интересы всего районного начальства. Но случай с группой Комиссара интересен вот с какой точки зрения. Существование всякой оппозиции зависит от многих обстоятельств (квартиры, телефоны, «левые» заработки...), а главным образом — от возможности физически существовать независимо от первичных коллективов или возможности лишь формально числиться на работе, будучи независимыми фактически. Меня поведение наших властей с этой точки зрения крайне удивляет. Неужели и они перестали понимать, что к чему? На местах, во всяком случае, соображают лучше, чем в центре. Давить оппозицию надо прежде всего снизу, а не сверху. Давеж сверху должен лишь одобрять и завершать инициативу масс снизу. А тут произошел крупный исторический казус: высшие власти отобрали у первичных коллективов функции подавления оппозиции, первичные коллективы начали терять способность выполнять эти функции хорошо. У них даже появилось равнодушие к такому подавлению, а порой — тайное сочувствие «критиканам». Если этот строй рухнет в силу внутренних причин, то главной из них будет именно лишение широких народных масс (то есть первичных коллективов) инициативы в подавлении инакомыслия и критиканства, заинтересованности в этом и умения это делать постоянно.

А что ты имеешь в виду, говоря о заинтересованности и умении? — спросил я. Ну, это-то вы лучше меня знаете, сказал он. Вы же через все это прошли в классическом исполнении сталинских времен. Если вас интересуют мои дилетантские соображения, они в двух словах таковы. Каждый член коллектива совершает множество поступков, в том числе — говорит. Говорение — важное дело, а с рассматриваемой точки зрения, может быть, самое главное. Часть поступков человек совершает на виду у всех, часть — в узких социальных группах, часть — в узком кругу знакомых, часть — вообще вне коллектива. Вы же знаете, не все, что говорится в секторе, становится известным уже на уровне отдела. И тем более не все, что мы болтаем на площадках и в забегаловках, доносится в руководящие инстанции и становится достоянием всего коллектива. Но все же работает негласный механизм распространения информации о поступках людей (и об их разговорах, конечно), в результате чего начальство и члены коллектива составляют более или менее правильное представление о данном индивиде. Так вот, сейчас работа этого механизма брошена на самотек, во всяком случае, ей не придается должного значения, она не закрепляется организационно и формально. Далее. Вы знаете, дела не делаются сами собой. Во всяком деле должны быть инициаторы и стимуляторы — активисты. Когда говорят об инициативе масс, это не значит, что все члены массы инициативны. Большинство членов массы пассивны. И они приходят в движение, возбуждаются к действию благодаря усилиям небольшой группы активистов. Наличие таких активистов есть элемент социальной структуры масс. Что делают активисты, вы сами прекрасно знаете. Они собирают сведения и «материальчики» на тех или иных членов коллектива, следя за их поведением, выступают на собраниях и возбуждают «вопросы» о поведении намеченных индивидов, подают «сигналы», пишут письма. Входят во всякие комиссии. Вы знаете, как это делалось в сталинские времена. Порой три-четыре таких активиста определяли всю социально-психологическую атмосферу в учреждении, держали под своим контролем все стороны его жизни. Это и был подлинный контроль масс над жизнью общества, один из рычагов подлинного народовластия. Такой актив неизмеримо эффективнее официально назначенных лиц. Но чтобы такой актив был и хорошо функционировал, требуются два условия: 1) чтобы власти сверху охраняли такой актив, давали ему видимую поддержку, воспринимали его как свою опору; 2) чтобы в самом коллективе (то есть в массах) такой актив имел поддержку и одобрение, — он должен быть выразителем интересов и воли коллектива, по крайней мере, в некоторых важных аспектах жизни, должен быть элементом реальной власти коллектива как целого над отдельными его членами. А что происходит у нас сейчас? Власти из страха возвращения сталинских времен (то есть подлинного народовластия) боятся поощрять и поддерживать такие инициативные активы в коллективах, а внутри коллективов спонтанно не выделяются такие члены их на роль активистов, которые пользовались бы доверием коллектива и выполняли бы свои функции добровольно и с энтузиазмом. И это есть не что иное, как конец народовластия. Функции реальной власти коллектива над индивидами постепенно перешли к специальным органам и лицам, и массы добровольно отреклись от своей власти, стали к ней равнодушны. Вы сами знаете, какой тип людей выталкивается на роль активистов в первичных коллективах — подонки, мерзавцы, доносчики, бездари, провокаторы, лгуны, халтурщики... Общество уже не хочет больше быть в их власти. И в этом его великая слабость. Слабость коммунизма — в улучшении его внутренних социальных условий. Считается, что коммунистический строй внутренне прочен, и если погибнет, то лишь под ударами извне. Возможно, так оно и произойдет. Но основой его гибели будет внутренняя слабость, порожденная отказом от народовластия. Только рождение сталинизма, пусть в каких-то более мягких формах, может приостановить процесс размягчения режима. Сталинизм — это не только и не столько концлагеря и массовые репрессии. Сталинизм — это ничем не ограниченная диктатура коллектива над индивидом, то есть народовластие.

Последние минуты в деревне

Потом нас разыскала Катюша и позвала МНС. И они куда-то ушли. За ними, как мрачные тени, потянулись было местные ребята, но Дон сколотил приличную «группу прикрытия» из московских ребят и затеял с ними легкую перепалку. Видя перевес сил противника, местные храбрецы поджали хвосты. У дома Матренадуры я увидал Комиссара. Он блевал с таким замогильным стоном, что все деревенские собаки в ужасе попрятались в подворотни и умолкли. Из дома доносился отборнейший мат Матренадуры, из коего можно было догадаться, что Комиссар изгадил ее девически чистую перину, что она теперь «этого хиляка» на порог своего дома не допустит.

И мне стало грустно и одиноко. Скорей бы!

Проводы

В районном центре устроили митинг. Выступали всякие руководители и представители. Переходящее Красное Знамя райкома партии вручили соседней бригаде. Назвали имена передовиков. Комиссар, естественно, в их число не попал. Зажигательную речь закатила Мао Цзэ-Дунька. Братья фронтовики! — вопила она под дружный смешок собравшихся. Да, фронтовики!!! Ибо фронт битвы за коммунизм во всем мире проходил в эти дни здесь, по нашей земле. И мы эту битву выиграли!! (Бурные аплодисменты, крики «Ура!».) Да, мы — братья, ибо мы провели с вами эти дни в одних окопах! (Опять смех.) И ели из одного котелка! (Смех, переходящий в бурные овации.) Вы знаете теперь, почем стоит картошка! Расскажите об этом там, в тылу! (Опять смех, но одобрительный.)