Ответы на вопросы православной молодёжи - диакон Андрей Кураев

— Но тем не менее когда же церковь избавится от этого налета «совка»? Когда я на простую человеческую просьбу перестану слышать: «Нет благословения»?

— Понимаете, церковная среда устроена иерархично. И особенно в монашестве, там идеи послушания и благословения очень важны.

— Не совсем понимаю отношения человека с церковью в монастыре. Должна ли церковь удовлетворить и обслуживать нас, как, скажем, духовный McDonalds?

— Задача церкви и монастыря не в том, чтобы удовлетворять «религиозные потребности», а в том, чтобы их пробуждать. Чтобы уйти в монастырь, нужна серьезная решимость. Современный мир страдает от собственной нерешительности и поэтому способен лишь со стороны любоваться людьми, умеющими принимать решения: экстремальщиками и экстремистами. А стать монахом — очевидный риск. И чем более жестко закрыты ворота монастыря, тем больше это оплеуха обществу.

— Уйти в монастырь — это выход из проблемы или побег от нее?

— В православной традиции это не уход от проблемы. Это сродни «иду на вы» Святослава. Человека, идущего в монастырь за убежищем, не примут. В монастырь нельзя идти отталкиваясь, должно быть притяжение.

— Что спасет Россию?

— Все зависит от того, от чего вы хотите спасаться.

— Смирение?

— По крайней мере я знаю, что церковь Россию не спасет. В истории страны были случаи, когда церковь спасала Россию в смутное время. А были ситуации, когда Россию спасали генералы — Кутузов — и экономисты — Столыпин. На сегодня церковь слишком больна. Если честно; то это доходяга, который вышел из зоны. Срок отмотал и дай Бог, чтобы не упал. На церковь нельзя возлагать глобальных задач.

— А выздоровеет?

— Хотелось бы. Но мне кажется что из того кризиса, в котором Россия сегодня, ее выведут люди не в рясах, а в погонах.

Полемичность православия

— Вы не отказываетесь, если Вас называют инквизитором и ретроградом. Вас можно считать сторонником консерватизма в обществе. Есть ли у вас ощущение, что идеи консерватизма восторжествовали? Есть ли ощущение победы?

— Я скорее горжусь тем, что в либеральной прессе меня считают ретроградом и мракобесом. Для меня это — как церковный орден. А работу инквизитора я считаю весьма достойной. При одном условии — чтобы за спиной у инквизитора не маячило государство. Слово инквизиция по латыни означает «исследование» (inquisitio). Задача инквизитора — проверить, соответствует ли то, что рассказывается о христианской вере и от ее имени действительному христианству. Когда рядом нет государственного суда, готового при обнаружении этой разницы арестовать и казнить еретика, то в деятельности инквизитора нет ничего опасного или недостойного.

Это всего лишь призыв к ясности, честности и отчетливости. Одно дело, когда человек говорит не от имени Церкви и высказывает свои суждения о ней, в том числе критические. Его суждения могут не соответствовать исторической действительности. Но он же говорит от себя — значит, имеет право. Если ты не христианин — это твое дело. Но не надо свой собственный творческий продукт выдавать за «учение Христа».

«Инквизитор» — тот, кто не мешает обманывать людей; он мешает принять принять за церковный голос или церковную веру то, что на самом деле не явлляется ни тем, ни другим. Своего рода «защита прав потребителя».

А вот если человек хочет говорить не только о Церкви, но и от имени Церкви, возникает вопрос, узнает ли Церковь себя в его словах и узнает ли через его слова читатель — веру Церкви. Вот тут и уместна церковная цензура или инквизиция. В грамоте, данной царем Федором Алексеевичем на учреждение в Москве Славяно-Греко-Латинской Академии, было сказано: «А от церкви возбраняемых наук, наипаче же магии естественной и иных, таким не учити и учителей таковых не имети. Аще же таковые учители где обрящутся, и оны со учениками, яко чародеи, без всякого милосердия да сожгутся»[161].

Не сочувствуя идее сожжения чародеев, все же не могу не заметить, что функции инквизиции были возложены на первый российский ВУЗ — Славяно-греко-латинскую академию, из которой потом выросли, с одной стороны, Московская духовная академия, с другой — Московский императорский университет. Не самые темные, а самые просвещенные христиане были инквизиторами. Так что в этом смысле инквизиция стояла у истоков российской науки.

Инквизитор просто взывает к дисциплинированности мысли. Как «инквизитор» я говорю: если ты не импрессионист и не пишешь эссе в жанре «мои впечатления от православия» (тут — то каждый волен впечатляться как хочет), то просто поработай с источниками.

— Вы не боитесь, что некоторая категоричность может обидеть людей? Ведь Вы — пастырь, и они должны чувствовать тепло, любовь. А от Ваших слов иногда тоном ударяет…

— И пусть ударяет. Я вовсе не стремлюсь создать перед слушателями такой сентиментальный образ — «Ах, Христос, ах, терпимость, ах, милосердие». Вы помните, как обращался Сам Христос к тем, кто исказил веру отцов: «гробы окрашенные, красивые снаружи, но полные нечистот», «порождения ехиднины!» Христос говорил жестко.

Истина — совсем не то, что должно всем нравиться. Ведь Христос назвал христианство «солью земли». Соль высыпается на здоровую землю или на больную? Человечество в духовном смысле несомненно больно. Вы сами понимаете реакцию больного организма, когда на его больное место соль еще сыплют. Так что нет ничего удивительного в том, что почти все апостолы кончили жизнь мученически.

Проповедник всегда вносит разделение. Я, входя в каждую аудиторию, вношу туда разделение. Почитайте «Деяния Апостолов». Там все по одному сценарию происходит. Приходит апостол Павел в какой-нибудь город, идет в иудейскую синагогу и начинает там проповедовать о Христе. Евреи берут камни, избивают его, изгоняют, стремятся убить. В общем, переполох страшный. Потом часть из них задумывается: подождите, в проповеди этого Павла что-то есть, что-то необычное было в этом Иисусе, Которого проповедовал этот странник. И они тайком ищут Павла, идут к нему, беседуют и отходят от синагогального большинства. Так потихоньку основывалась христианская Церковь. Затем Павел идет в следующий город, там все повторяется. То есть проповедь — это почти всегда разделение. Когда я вхожу в аудиторию, я вполне понимаю, что там, может быть, всего несколько душ, которые могут раскрыться.

— И все же на Вас смотрят как на представителя Православной Церкви…

— Я всегда подчеркиваю, что я — это просто диакон Андрей Кураев. И если у вас аллергия на меня, то Церковь здесь не при чем. Но если то, что я говорю, вам понравилось, то благодарите не меня, а идите в Церковь. А я поехал дальше.

— Вы говорите: меня не нужно отождествлять с Церковью. А с кем же? Вы не боитесь, что такие резкие приемы могут сразу оттолкнуть человека?

— Я не апостол Павел. Апостол Павел говорил: «Я был всем для всех», Я не умею быть «всем для всех». У меня своя аудитория, университетская, молодежная. Если я их все время буду гладить по головке, призывать елейно к смирению, послушанию, они знаете как прореагируют?

— А какие светские стереотипы Вас раздражают более всего?

— Самое занятное из нецерковных, светских предубеждений — это уверенность неверов в том, что нам, христианам, ничего нельзя осуждать. Таков стандарт христианского поведения, придуманный для христиан нехристианами. Мол, раз вы христиане, то должны всегда подставлять вторую щеку, перед всем смиряться, всем кланяться, и вообще если вас ваше Евангелие учит любви, то вы должны с любовью признаваться, что всею душой, например, обожаете культ вуду и не имеете права сказать о нем что-то резкое.

А христианство просто сложнее: наш принцип — люби грешника и ненавидь грех. Это значит, что надо уметь отличать свое отношение к злому поступку (или ошибочному мнению) от отношения к человеку, совершившему этот поступок.

В порядке борьбы с этим стереотипом я, наверно, скоро буду выходить на лекцию с табличкой «Осторожно! Я — плохой христианин!» В смысле — могу дать сдачи (полемически).

— Полемический стиль общения, преобладающий в Ваших статьях, является ли данью древней святоотеческой традиции или это просто присуще Вашему характеру?

— По своему характеру я довольно тихий человек. Жажда полемики меня не снедает. Действительно, постоянное чтение древнейших отцов какой-то отпечаток наложило. У них полемизм, по современным меркам, даже чрезмерный, методы ведения дискуссии удивительные. Тогда и в Церкви, и в миру была совершенно иная культура ведения полемики.

От античной культуры они унаследовали определенные нормы речевого и полемического этикета, довольно решительно отличающиеся от современных. Умение пронести по всем кочкам своего оппонента специально преподавались в античных школа риторики[162]. В ход разрешалось пускать самые обидные сравнения и эпитеты, вполне нормальным считалось переходить от критики взглядов к критике самого оппонента — вплоть до критики особенностей его фигуры: «Как же быть правой мысли у тех, у кого и ноги кривы?» (св. Василий Великий)[163]. «А с противоположной стороны какие-нибудь жабы, моськи, мухи издыхающие жужжат православным…» (преп. Викентий Лиринский)[164]. «Выкидыши безумия, я говорю о ничтожных человечешках, недостойных и поздороваться с ними»[165].