Легенда о втором отражении - Мария Жукова-Гладкова

Он что, ясновидящий? Или умеет читать мысли? Почему он заговорил со мной об отношениях с родителями? Почему привел этот пример? Он не может этого знать. Он никогда в жизни меня не видел. Сама я не помнила никакой куклы, но ведь отношения с родителями у меня не складываются… Я постоянно на них злюсь, не хочу видеть. А может, была кукла? Или мишка, зайка, лисенок?

– Я вижу, что вы о чем-то задумались, Лера, – продолжал врач с легкой улыбкой. – Но это был только очень-очень простой пример. Или вот еще один. Вы боитесь оставаться дома одна?

Я покачала головой.

– А многие взрослые боятся. Или могут только при включенном во всех комнатах свете. Или сразу же отворачиваются, когда по телевизору показывают фильм ужасов. Их пробирает дрожь, хотя они точно знают, что это грим, куклы, но ничего не могут с собой поделать. Их сковывает страх. А может, их в детстве часто оставляли одних дома. Родители работали и думали в первую очередь о зарабатывании денег, считая, что с ребенком, запертым в квартире, ничего не случится.

Я мгновенно вспомнила Костика. Как он там сейчас, один, в гостинице? Боже, чем это может обернуться в дальнейшем?! Я дала себе слово больше не оставлять ребенка одного – что бы он сам мне ни говорил.

– Ну а ваша… подруга… Давайте будем называть ее подругой. Она не может сдержать ни эмоций, ни порывов. Как я считаю, она воткнет нож в сердце не угодившему ей человеку – сразу, не раздумывая, если этот нож окажется под рукой, а потом будет рыдать над трупом, искренне сокрушаясь. Минутный порыв, а человека уже нет.

– Вы считаете, что ее нужно изолировать от общества?

Он пожал плечами.

– Я посоветовал бы гипноз, – сказал врач и посмотрел на меня. – Но нужен высококлассный специалист. Ни в коем случае не обращаться к кому попало. В ее случае, – он кивнул на дверь в коридор, – можно довольно быстро добиться хороших результатов.

Я вопросительно посмотрела на мужчину. Он кивнул.

– Она, например, слушается вас. Вы можете заставить ее вести себя по-другому. Значит, ей можно без особого труда внушить на подсознательном уровне другую линию поведения.

– Она никогда не согласится на лечение, – заметила я.

– Во-первых, это будет не лечение, а коррекция, – поправил меня врач. – Зомби же из нее никто делать не собирается.

– Собирались, – вздохнула я. – С этого-то все и началось.

Врач внимательно посмотрел на меня. Я кивнула.

– И она воспротивилась? Начала войну? И подрядила вас себе помогать?

Я улыбнулась в ответ.

– Ей крупно повезло, что вы были рядом. Иначе она могла бы такого наворотить… Вы оказываете на нее сдерживающее влияние. Только зачем вам это нужно?

– Пойдемте дальше, – голос Яниса прервал нашу беседу.

Мы вышли из карцера вдвоем с врачом, за нами следовали Янис, его подчиненный и бородач, по-моему чувствовавший себя счастливым, как никогда, по крайней мере, с его лица не сходила улыбка, и он что-то непрерывно радостно лопотал по-латышски, периодически хлопая по плечам двух своих освободителей.

Анька внимательно оглядела бородача, а потом попросила Яниса представить их друг другу. Бородач вылупился на Аньку, потом опять посмотрел на меня, снова на Аньку.

– Сестры? – спросил он.

– Двойники, – в который уже раз пояснила Анька. – Ты, мужик, кстати, всю жизнь должен быть мне благодарен. Потом мы с тобой еще поговорим об этом.

Бородач вопросительно посмотрел на Яниса, тот принялся за объяснения – и снова на родном языке. Анька заорала, требуя, чтобы говорили по-русски. Янис не обратил на нее никакого внимания. Тогда Анька дернула за рукав Мартыньша и велела переводить. Тот не знал, что ему делать, и в панике смотрел то на Яниса, то на Аньку. Поликарпова в очередной раз завелась и впилась ногтями Мартыньшу в физиономию. Ее стал оттаскивать подчиненный Яниса, его она хорошенько лягнула между ног, заявив, что очень надеется, что у парня никогда не будет детей. Он дико взвыл, глаза у него полезли из орбит, Анька врезала ему еще, парень рухнул на бетонный пол и теперь катался по нему, держась руками за самое дорогое. Янис не вступался за своего подчиненного, грудью заслоняя политика. Неужели этот бородач так важен, что можно спокойно смотреть, как калечат подчиненных?! Это из-за него устроили штурм клиники, задействовав такие резервы? Я внимательно оглядела вызволенного из заточения пленника, чтобы хорошенько запомнить. Может, потом узнаю на фотографии в прессе, смогу хвастать перед знакомыми, что лично встречалась… Расскажу своему политически активному родителю. А папаша мне пояснит, что делается в Латвии и каких дров успел наломать этот бородач. Или он, наоборот, персонаж глубоко положительный? Кстати, а такие бывают в политике?

Но нет, лучше никому не говорить об этом. Врач правильно советовал мне забыть об увиденном сегодня ночью.

А Анька бушевала, теперь уже осыпая ударами Мартыньша, тот слабо защищался – против Аньки ему было не потянуть. Артур спокойно стоял, сложив руки на груди и подпирая спиной стену. Мы с врачом шли первыми, так что пока оставались вне пределов Анькиной досягаемости и особо не беспокоились.

– Вы видите прямое подтверждение того, что я вам говорил, – сказал он мне тихо, прямо в ухо. – Чуть что не так, как ей хочется, – и вот вам взрыв.

– Хотите, чтобы я попыталась ее успокоить?

– Пожалуй, больше некому, – он улыбнулся мне.

Я обогнула Яниса с бородачом и, оказавшись за Анькиной спиной, рявкнула, чтобы она оставила Мартыньша в покое. Он ей еще понадобится. Анька практически сразу же перестала его лупить, оглядела плоды приложения своих рук и заявила, что я, наверное, права. Мы снова тронулись в путь по коридору.

Мартыньш утирал с лица кровь, но молчал. Что за мужики пошли, с бабой справиться не в состоянии. И чуть ли не как должное принимают Анькины выходки. Или Мартыньшу за помощь Поликарповой обещаны такие деньги, что он готов все вытерпеть, только бы не отказалась выплатить гонорар? И ведь, скорее всего, именно Мартыньш вывел ее на Яниса… Что же Анька пообещала ему за услуги?

Подчиненный Яниса не присоединился к нам, оставшись на полу, правда, он сумел принять сидячее положение. Янис ему что-то сказал, парень кивнул. Бородач смотрел на Аньку полными ужаса глазами. Артур невозмутимо замыкал шествие.

Я поинтересовалась у врача, почему между карцерами такое большое расстояние. Он сказал, что, во-первых, подземный этаж по площади значительно меньше, чем наземные, – проходы были выкопаны не под всем зданием, а во-вторых, между карцерами встроены разные системы. Я спросила, что они собой представляют. После объяснений врача мне захотелось называть карцеры камерами пыток. Да они и предназначались для этого – в них «ломали» поступающих клиентов.

В помещении можно было установить практически любую температуру – от леденящего холода до изнуряющей жары, повысить или понизить влажность и давление, сделать так, что свет, причем разной яркости, будет включаться и выключаться через определенные промежутки времени. Было еще множество мелких ухищрений, о которых врач просто не успевал мне рассказать, да и, откровенно говоря, слушать о них у меня не было ни малейшего желания.

И вот мы прибыли ко второму занятому карцеру. Оттолкнув врача, Анька сама открыла оконце, мужчина только зажег лампочку.

Из Аньки полился такой поток матерных выражений, что даже у окружавших нас мужчин на лицах появилось выражение удивления.

Я тоже взглянула в оконце. В этой камере не было даже матраса – узник спал на холодном бетонном полу. Чапая мне довелось видеть только один раз, во время посещения его дворца по приглашению хозяев, но, похоже, это был он… Да и на Аньку в данном случае можно было положиться.

Врач быстро вставил в замок вначале один ключ, потом второй. Как я заметила, использовались те же ключи, что и в первом случае.

Анька влетела в карцер и бросилась к отцу.

Мы все стали свидетелями трогательной встречи.

На этот раз в коридоре оставались Янис с бородачом и Мартыньш, а в карцер зашли врач, Артур и я. Анька с Чапаем обнимались, целовались, он осыпал ее ласковыми словами, называл ангелом-хранителем, единственной, в кого он верил, кто пошел в него самого. В общем, это была умилительная сцена встречи любящего отца с любящей дочерью, этакого добродушного старикана, души не чающего в своей ласковой дитятке. Но вскоре Чапай стал меняться – нет, не в отношении к Аньке, изменился весь его облик.

Почему-то у меня возникла ассоциация с коброй, которая вдруг оказалась в углу карцера. Кобра стала подниматься и надуваться, обвела собравшихся людей прищуренными глазками, а потом прошипела:

– Ну я им всем покажу, этим сукиным детям! Никому не будет пощады! Сто раз проклянут тот день, когда родились на свет, а еще тысячу – тот, когда пошли против меня. Меня не утопишь! – шипение перешло в визг, почти лысый череп покраснел. – Меня не сгноишь! Что мне ШИЗО? Тьфу! – Чапай сплюнул на бетонный пол. – Для меня тюрьма – дом родной. И не в таких покоях спал! Видали?