Воспоминания о Корнее Чуковском - Коллектив авторов

— Что бы такое придумать? Ну, хотя бы вот:

Плеть травы сменятся над капищем волненьяИ восковой в гробу забудется рука,Мне кажется, меж вас одно недоуменьеВсе будет жить мое, одна моя Тоска.

Мне не пришлось дочитывать, потому что Чуковский подхватил:

Нет, не о тех, увы! кому столь недостойно,Ревниво, бережно и страстно был я мил…

— Анненский! Но вы тоже, значит, ели в детстве сорочьи яйца?

— Какие сорочьи яйца?

— Ну вот и сплоховал. Это тоже из Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Примета такая: чтобы иметь хорошую память, нужно есть сорочьи яйца.

В ноябре предисловие было наконец закончено. Запись в моем дневнике:

«10. XI. Ездил к К. И. Чуковскому за предисловием. Всего 9 страниц на машинке, К. И. находит, что еще много осталось шероховатостей, которые он надеется выправить в корректуре».

Ну вот, и сам я вступил в девятый десяток своей жизни и знаю теперь, как короток становится день в эти годы и как дорог каждый час рабочего настроения. Оттого теперь с каждым прожитым годом растет моя благоговейная признательность к памяти К. И. Чуковского за все часы наших встреч и за то, что он так расточительно тратил на меня свое дорогое стариковское время.

Он был многолик и многогранен. Поразительна широта его интересов. Он был, в сущности, автодидактом. В последней главе и эпилоге его автобиографической повести «Серебряный герб» мы расстаемся с героем книги на распутье. Он только что сдал экстерном после двух неудачных попыток экзамен на аттестат зрелости, он, научившись по самоучителю английскому языку, читает «Аннабель Ли» и с удивлением убеждается, что понимает почти каждое слово, его рассказ впервые напечатан в одесской газете. Это было в 1901 году. А уже в 1904 году мы читаем его статьи в «Весах» — он пишет об английском художнике Дж. Уотсе, о Ст. Пшибышевском, и среди эрудитов и полиглотов, которыми блистала тогда редакция «Весов», этот юный одессит вовсе не кажется провинциалом, — наоборот, поражает ранней зрелостью своих суждений и изысканностью своих эпиграфов и цитат.

Он учился всю жизнь, но в его учености не было ни капли педантизма, а в житейском поведении ничего от профессорской важности, тяжеловесной маститости. Все художники, рисовавшие на него шаржи, непременно отмечали его непокорные вихры; волосы поредели, но что-то мальчишеское, задорное, неуемное оставалось в нем до самых последних лет его жизни.

Он дожил до преклонного возраста, но умер молодым.

С. Маршак

ПОСЛАНИЕ

75-летнему К. И. Чуковскому от 70-летнего С. Маршака

Корней Иванович Чуковский,Прими привет мой маршаковский.

Пять лет, шесть месяцев, три дняТы пожил в мире без меня,А целых семь десятилетийМы вместе прожили на свете.

Я в первый раз тебя узнал,Какой-то прочитав журнал,На берегу столицы невской.Писал в то время Скабичевский,Почтенный, скучный, с бородой.И вдруг явился молодой,Веселый, буйный, дерзкий критик,Не прогрессивный паралитик,Что душит грудою цитат,Загромождающих трактат.Не плоских истин проповедник,А умный, острый собеседник,Который, книгу разобрав,Подчас бывает и неправ,Зато высказывает мысли,Что не засохли, не прокисли.

Лукавый, ласковый и злой,Одних колол ты похвалой,Другим готовил хлесткой браньюДорогу к новому изданью.

Ты строго Чарскую судил.Но вот родился крокодил,Задорный, шумный, энергичный,Не фрукт изнеженный, тепличный.И этот лютый крокодилВсех ангелочков проглотилВ библиотеке детской нашей,Где часто пахло манной кашей.

Мое приветствие прими!Со всеми нашими детьмиЯ кланяюсь тому, чья лираВоспела звучно Мойдодыра.С тобой справляют юбилейИ Айболит, и Бармалей,И очень бойкая старухаПод кличкой «Муха-Цокотуха».

Пусть пригласительный билетТебе начислил много лет,Но, поздравляя с годовщиной,Не семь десятков с половинойТебе я дал бы, друг старинный.Могу я дать тебе — прости!От двух, примерно, до пяти…

Итак, будь счастлив и расти!

Вера Панова

ПРОСТОТА И АРТИСТИЧНОСТЬ

Я помню, как десятилетней девочкой прочла «Крокодила» и навсегда пленилась талантом, с каким написана эта сказка. Как позже наткнулась в каком-то альманахе (кажется, в «Шиповнике») на статью К. И. Чуковского об Игоре Северянине и как эта статья разрушила для меня влияние дешевых северянинских «красот» и привила вкус к поэзии высокой и чистой. А потом я читала сказки Чуковского своим детям и внукам.

А один раз, незадолго до его восьмидесятилетия, я побывала у Корнея Ивановича в Переделкине. Видела устроенную им детскую библиотеку и его рабочую комнату и его самого в домашней обстановке, такого молодого и легкого в столь преклонные годы, такого удивительно трудоспособного, такого неожиданного.

Он не был прост в том предельно упрощенном смысле этого слова, в каком иногда любят ханжески похваливать большого человека. Он был слишком артистичен и тонок, чтоб быть банально простым. Проста была обстановка его жизни, прост костюм, прост был доступ к нему людей с их нуждами и просьбами, но не прост он сам. Сколько артистического восхищения было в его добром лице, когда он показывал мне головной убор индейского вождя, великолепное сооружение из голубых и белых птичьих перьев. Он надел этот убор и пощеголял в нем, не рисуясь и не смущаясь, но явно в восторге от столь необыкновенного своего наряда. И прекрасна была доверительность и детская пламенность этого восторга. Он верил, он знал, что люди поймут и разделят с ним его удовольствие от красивого подарка.

Не эта ли человеческая раскрытость больше всего притягивала к нему людей? Не эта ли раскрытость дала ему возможность задумать и совершить такой труд, как книга «От двух до пяти»? И разве не проникнуты прекрасным артистизмом все его детские сказки?

Бутерброд-сумасброд!Не ходи от ворот!

Какой нужен талант, чтобы столкнуть эти два столь далеких слова «бутерброд» и «сумасброд»? Разве это не подобно громовому столкновению двух поездов? А он это делал играючи. И своим примером учил нас, как это делается.