Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву - Лея Трахтман-Палхан

Мы даже не успели заглянуть домой, когда приехали на поезде из деревни. Наш состав уходил с Казанского вокзала в тот же день, и времени практически не оставалось.

Поэтому мы направились к нашим друзьям Давидовичам, жившим недалеко от вокзала. Пробыли у них буквально час. Нас всех покормили, собрали продукты, оказавшиеся дома, какие-то вещи и игрушки для детей. Все это связали в большой узел, и мы тут же отправились на Казанский вокзал. Мы еле успели; к платформе уже подали состав с оборудованием и пассажирскими вагонами, где разместились семьи работников завода с самими необходимыми вещами. Мы с трудом протиснулись в вагон, и буквально минут через десять или двадцать поезд тронулся.

Мы ехали на восток, в незнакомую холодную Сибирь, и тогда никто из пассажиров этого растянувшегося на полкилометра эшелона не знал, что вернуться в Москву мы сможем только через невероятно тяжелые пять лет и, что еще трагичнее, не все доживут до этого счастливого момента.

Наша жизнь в Томске была сплошной борьбой за выживание в жесточайших условиях сибирского климата, когда порой нечем было покормить детей, не во что их одеть и нечем хоть как-то согреть комнату в пятидесятиградусный мороз. Когда мы приехали в Томск, мне было уже 28 лет, а Мише 31. Возраст в общем-то достаточно зрелый, но по большому счету мы оба тогда были очень наивны, и жизненного, а точнее, бытового опыта у нас не хватало. Наше имущество было нищенским, так как мы не успели абсолютно ничего захватить из дома, а купить что-либо было не на что, да и негде. Вдобавок в первые месяцы нашего пребывания в Томске Михаил находился в командировке на Куйбышевском подшипниковом заводе. Готовил какое-то оборудование для нашего завода.

Нам выделили малюсенькую комнату в двухкомнатной квартире. Еще одна семья занимала комнату побольше, но проходную, через которую нам постоянно приходилось ходить. Это было очень неудобно для нас и еще хуже для соседей. Когда приехал Михаил, комнату нам поменяли. Правда, от этого стало, может быть, удобней, но нисколько не легче. Миша работал очень тяжело, иногда даже не приходил ночевать. Что поддерживало наш дух в этой жестокой ежедневной, даже ежечасной борьбе за выживание? Что вселяло в нас надежду? Что давало силы? Сейчас я с уверенностью могу ответить на эти вопросы.

Во-первых, вера, что война все-таки закончится и нацистов разобьют. Но в это верили все или, по крайней мере, большинство из тех, кто находился рядом, и тут мы не были оригинальны.

Главное, что давало нам силы, – это огромное желание выжить ради детей, ради данного Сале обещания сохранить Диму. И еще мы страстно верили и надеялись, что после победы наступит наконец тот долгожданный момент, когда Господь Бог услышит наши молитвы, даст нам вернуться на нашу Святую землю и я смогу опять обнять дорогих моих мать, отца, сестер и брата. Такой мотивации выжить здесь в Томске, пожалуй, не было ни у кого.

Подшипниковый завод, где работал Михаил, был единственным в Советском Союзе заводом, производившим какие-то особенные подшипники для авиационных двигателей, поэтому работал он круглые сутки и без выходных. В первый год эвакуации, когда шла отладка производства, работа была особенно тяжелой. Так как Михаил уже имел довольно большой опыт работы и хорошо знал технологию производства, его перевели в технологический отдел, занимавшийся наладкой оборудования. Его назначили ответственным за наладку оборудования на заводе, и он практически перестал бывать дома.

Вскоре и я вышла на работу. Работали в две смены. Дневная – с восьми утра до восьми вечера и ночная – с восьми вечера и до восьми утра. Каждую неделю смены менялись: то днем, то ночью. Это было чрезвычайно тяжело. К тому же выходные дни давали только в исключительных случаях. Электричества в домах не было, его еле хватало для завода. Мы пользовались «коптилками». Их делали из обычных стеклянных бутылок, куда наливали машинное масло. Встречались и керосиновые лампы, но так как керосин тоже был дефицитом, пользовались ими редко.

Мы прибыли в Томск в октябре 1941 года и прожили там почти пять страшно тяжелых лет до лета 1946 года. Особенно тяжелыми были первые две зимы, так как тогда мы располагали лишь теми жалкими продуктами, которые выдавались по карточкам. Если в центре Москвы еще можно было в свое время отоварить карточки на какие-то немногочисленные по ассортименту продукты, то в первые два года жизни в Томске мы получали исключительно хлеб. Иногда в заводской столовой можно было съесть тарелку супа, но достать талон на этот суп удавалось не всегда. Было так тяжело с продуктами, что, когда я просыпалась после ночной смены, первой моей мыслью было: как накормить семью.

Средняя температура зимой была -30оC, но иногда бывало даже -50оC. И дома, и на заводе ходили только в пальто. Завод располагался в бывшем военном гарнизоне: воинская часть ушла на фронт, и мы жили в офицерских домах. Работники завода, у которых не было семьи, жили в солдатских казармах.

Наш дом располагался рядом с заводским забором. Этот гарнизон был построен в 1905 году. Эта дата была выложена на фронтонах многих зданий. Кладка была из добротного красного кирпича, а стены очень толстые. Дома хорошие, прочные, но совершенно без всяких удобств. И это было проблемой.

Температура зимой опускалась ночью порой до -50оС, а один раз даже до -56оС. Мы часто обмораживали носы и щеки. На работу и домой бежали, чтобы не замерзнуть, хотя сама дорога занимала минут пять, не больше. Двенадцать часов я работала на заводе, а почти все остальное время уходило на домашние заботы, тоже требовавшие много сил. Нужно было топить печь, готовить еду, стирать, шить и т. д. На сон оставалась иногда пара часов.

Мы опускали специальную ленту в горячую воду, с нее сходил верхний слой бумаги, и оставалась довольно широкая полоска хлопчатой ткани, пригодной для шитья. У меня была швейная машинка, и я шила из этих лоскутков одежду для своих сыновей, а также женские комбинации. Михаил приносил эту ленту с завода, когда работал в ночную смену. Процесс изготовления материала из промышленного полуфабриката, описанный выше, был прост, но занимал довольно много времени. После получения материала его приходилось стирать, сушить, сортировать и утюжить. И только после этого я садилась за шитье. Готовые изделия Михаил забирал и где-то менял на картошку и зерно. Было это зимой, и мы с нетерпением ждали наступления весны, когда можно будет наконец вскопать землю и посадить эту самую картошку.

Дети были, как всегда, страшно голодные, и мы решили приготовить им картофельное пюре, что обычно делали крайне редко. Намного экономнее было просто сварить картошку в кожуре. Но в этот день мы почему-то решили устроить себе «праздник». А если честно, то причиной «праздника» послужили слова Димы, которые я хорошо помню до сих пор. Он подошел ко мне в тот день и очень жалобно попросил: «Тетя Лея, когда наступит наконец мир, мы победим немцев и вернемся в Москву, приготовь нам по полной тарелке картофельного пюре». Я еле сдержала слезы, обняла Диму и сказала примерно следующее: «Да, Димочка, когда мы вернемся в Москву, вернется в Москву и твоя мама. Я приготовлю тебе на день рождения очень вкусное пюре, а мама принесет две большие буханки белого хлеба». Белый хлеб в то время был вообще давно забытым яством, о котором лишь изредка вспоминали взрослые и мечтали дети. И уже много позже, когда Саля действительно вернулась из лагерей в Москву и они с Димой переехали в тот дом, где когда-то жили, правда, в другую квартиру, мы пришли всей семьей на Димин день рождения. Он только что вернулся с действительной службы в военно-морском флоте. В белом хлебе, естественно, тогда в Москве уже не нуждались, и он давно перестал быть дефицитом, поэтому мы принесли большую банку какого-то вкусного варенья. И тут Дима обнял меня и сказал: «Тетя Лея, а где же обещанное картофельное пюре и две буханки белого хлеба?»