Город лестниц - Роберт Беннетт

– Нет, – вдруг слышит она голос Сигруда. – Нет. Это не так.

– Сигруд? – окликает его Шара. – Ты там как? В порядке?

Ответом ей становится тихое гудение – источник звука находится всего в нескольких ярдах от нее.

– Нет! – вскрикивает Сигруд. – Это ложь!

Шара быстро идет по проходу – так, а вот и Сигруд. Стоит с противоположной стороны полки и пристально смотрит на черный полированный шарик в выстеленной бархатом шкатулке.

– Сигруд?

– Нет, – строго говорит он шарику. – Я ушел оттуда. И я… я больше не там. Не там, понял?

– Что это с ним? – беспокоится Мулагеш.

– Сигруд, послушай меня, – говорит Шара.

– Они умерли… – он пытается подыскать объяснение, – …потому что хотели меня обидеть!

– Сигруд…

– Нет. Нет! Нет, я не стану этого делать!

Черный полированный шарик слегка поворачивается на своем бархатном ложе – ни дать ни взять пес, склоняющий голову, словно спрашивая: а почему нет?

– Потому что я, – с трудом выговаривает Сигруд, – не король!

– Сигруд! – орет Шара.

Он вздрагивает и удивленно моргает. Черный шарик опускается поглубже в шкатулку – ему явно жаль терять собеседника.

Сигруд медленно разворачивается к ней:

– Что… что это было?

– Ты здесь, – говорит она. – Ты здесь, мы пришли на Запретный склад. Ты здесь, со мной.

Дрейлинг потрясенно потирает висок.

– Вещи, которые собраны здесь… они очень старые, – объясняет она. – И мне кажется, им тут скучно. И они… жрали друг друга в темноте. Как рыбы в высыхающем водоеме.

– На полках все на месте, – ворчит он. – Они аж ломятся от всякой… всячины.

– Я тоже не обнаружила недостач, – слышится из другого прохода голос Мулагеш. – Ты же не заставишь нас лезть на верхние полки по лестницам, правда?

– Их двигали? Лестницы? Посмотри на пыль на полу.

Молчание. Потом:

– Нет.

– Значит, это что-то с нижних полок.

И Шара сосредотачивается на осмотре стеллажей.

Ищем. Ищем.

Четыре латунные масляные лампы. Полированная доска безо всяких надписей. Детские куклы. Прялка с медленно крутящимся колесом, хотя что тут прясть – неведомо, ведь нет ни кудели, ни пряхи…

И тут, с самого края, буквально в шаге…

Ничего.

Возможно, что-то там и есть. Но Шара ничего не видит на этом участке полки.

Неужели нашла? Неужели здесь что-то лежало, и это забрали?

Она решительно направляется к пустующему месту. Глаза настолько привыкли к множеству разнообразных предметов на окоеме зрения, что она не особо обращает внимание на то, что у нее под ногами. Но, подходя к пустующей полке, она на мгновение задумывается: видела я или не видела что-то блестящее на полу?

Неужели провод?

И тут что-то захлестывает ее лодыжку, натягивается, рвется с тихим – дзынь!

Из следующего прохода доносится тихий металлический звон – это скачет по доскам крохотный стальной ключик.

Сигруд надсадно ревет:

– На пол! Все на пол!

И тут же расцветает оранжевое пламя, грохочет взрыв.

Справа прокатывается жаркая волна, опаляя бок. Шару вздергивают на ноги, она влетает плечом в соседние полки, с них летят древние сокровища: кувыркается в воздухе кожаная сумка, извергая из себя бесконечный поток золотых монет, бледная лента на палочке падает на землю и обращается в листья.

Вокруг нее все крутится, крутится – пыль, металл, старое дерево, она падает на пол, цепляется руками за полку, но подняться не может.

Справа бушует пламя, под потолком сворачивается, как черная кошка в лучах солнца, дым.

Слева обрушивается с полки статуя Таалавраса. Сигруд неуклюже подбирается поближе, опускается на колени.

– Ты как? – спрашивает. И дотрагивается до головы: – У тебя тут волосы сгорели…

– Что это было за чудо, разрази его гром? – выдыхает она.

– Это было не чудо, – отзывается он и оборачивается к расползающемуся пламени. – Это была мина. Зажигательная, как мне кажется. А может, не взорвалась толком.

– Что за хрень здесь творится? – слышится крик Мулагеш.

Где-то в темноте пищат тоненькие голоски.

Пламя бежит по пыльному полу, взлетает на полку и принимается поедать одеяло, в которое завернут труп.

– Нам надо уходить, – говорит Сигруд. – Здесь много сухого дерева – сгорит за пару минут.

Шара смотрит на разгорающийся пожар. Полка справа уже занялась и ярко пылает.

– Здесь ничего не стояло, – бормочет она. – На той полке впереди – не было ничего. Что-то оттуда украли.

Она пытается ткнуть пальцем в нужном направлении, палец пьяно утыкается в пол.

– Нам нужно уходить, – настойчиво повторяет Сигруд.

В темноте слышны резкие хлопки, словно что-то лопается. В огне кто-то истошно верещит.

– Да что, мать его за ногу три раза, здесь происходит?! – свирепо орет Мулагеш.

Шара смотрит на Сигруда. И кивает.

Тот поднимает ее как перышко и без усилий перекидывает через плечо.

– Мы уходим! – орет он Мулагеш.

Сигруд бежит по проходу, поворачивает направо и кратчайшим путем мчится к каменному дверному проему.

Через лес высоченных стеллажей сочится злой алый свет.

Десятилетия. Века. Хотя нет. Больше.

Все, все погибло.

И вот они снова в зале Престола мира. Сигруд осторожно опускает Шару на пол.

Та кашляет, потом слабым голосом спрашивает:

– Сильно меня обожгло?

Сигруд просит ее сжать и разжать пальцы ног и рук. Пальцы повинуются.

– Отлично, – говорит он. – Не, не особо пожгло. Бровь спалило. Волосы чуть-чуть. И лицо у тебя красное. Но это не ожог. Во всяком случае, не сильный. Повезло тебе.

И он поднимает взгляд на каменную дверь, за которой бушует адское пламя.

– Я уж не знаю, о чем думали те, кто устроил эту ловушку. Но когда я это услышал… – Тут Сигруд красноречиво качает головой. – Этот звук я узнаю из тысячи.

Мулагеш опирается на плечо солдата и разражается сухим кашлем. Между приступами она умудряется прикурить другую сигариллу.

– Это что же, значит, получается. Эти сукины дети, они что – заминировали, мать его, Склад?! Чисто на тот случай, что мы их выследим?!

Из каменного проема струится опаляющий жар.

«И всякий раз, – думает Шара, – они оказывались на шаг впереди меня».

– Так. Заваливаем туннель, – командует она. – Пора кончать с этим проклятым капищем.

Во тьме Склада умирают в пламени легенды, исчезают сокровища. Тысячи книг обращаются в кудрявый пепел. Огонь пожирает картины, выедая их изнутри. На полу лужицами собирается воск от бесчисленных свечей, разложенных на полках, затейливой бахромой капель повисает на перекладинах. Где-то в самых глубоких тенях всхлипывают невидимые голоса.

Но не все артефакты уничтожает пламя.

На полке стоит большой, пузатый глиняный кувшин, и жар не опаляет его. На его покрытой глазурью поверхности видны сложные знаки, выведенные тонкой кистью: черными чернилами прорисованы там сигилы могущества, символы сдерживания, знаки обуздания.

Но жар нарастает, и чернила пузырятся, трескаются – и блекнут. Восковая печать на пробке тает и каплями стекает на полку.

Что-то внутри кувшина счастливо рычит, чувствуя, как исчезают стены тюрьмы.

Кувшин начинает раскачиваться туда-сюда, туда-сюда, а потом накреняется, падает с полки и разбивается.

Из кувшина вырывается тьма. Она растет, опрокидывая стеллажи, подобно костяшкам домино. Узник кувшина растет, растет – до тех пор, пока голова его не касается крыши Склада.

Единственный желтый глаз обводит взглядом пламя, дым, горящие полки.

И высокий пронзительный голос визжит, злобно и радостно: «Свободен! Наконец-то свободен! Наконец-то свободен!»

Я мягок с вами, дети мои, ибо велика моя любовь.

Но знайте, что любовь и мягкость не порождают чистоты: к чистоте приходят через лишения, и назидания, и истязание плоти. Вот почему я создал этих священных существ, дабы они помогли вам не сбиться с пути и преподать вам уроки, коих не в силах вынести мое сердце:

Укму, небесного скорохода, обходящего стены дозором, нашептывающего на ухо. Он увидит слабости, скрытые от вашего глаза, и так вы сразитесь с ними, пока не возвыситесь над собой. Таков Укма.

Усину, путешественницу и странницу, проникающую в дом через окно, пепельную женщину. Оставляйте милостыню и не обижайте слабых, ибо в облике нищего может вам встретиться Усина, и месть ее будет страшна.

А к тем, кто не способен очиститься, кто не раскается, кто не знает стыда, что живет в вашем сердце, – к тем придет Урав, зверь из моря, заплывающий в реки, и пасть его полна зубов, а глаз у него один. Во тьме положил я обиталище ему, и грешников, что слепы к свету, он проглотит, и в брюхе зверя ждет их вечное страдание, и истают грешные под взором его, источающим презрение, и так познают они мою праведность, и прощение, и любовь.

Колкастава. Книга Третья