Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни - Дипак Чопра

21. Родовые муки

Дипак

Никак не предполагал, что превращусь в ходячий межкультурный конфликт. В аэропорту меня встречали лимузины и отвозили в роскошные дома на Голливудских холмах или даже в дворец какого-нибудь южноамериканского президента. Я рассеянно проводил рукой по гладким, как масло, кожаным сиденьям и размышлял, как бы объяснить ведическую мудрость тому, кто меня пригласил: актрисе, которая добилась самых больших гонораров в мире, главе Чешской республики, голливудскому боссу, премьер-министру страны, в которой я приземлился на сей раз. А я был словно двойником их всех — искателем духовных истин, который всему миру казался воплощением успеха.

Столкновение этих сущностей достигло кульминации в книге, которая стяжала мне больше внимания, чем все остальное, что я написал — «Семь духовных законов успеха». Там я отстаивал ту точку зрения, что успех следует оценивать с точки зрения самореализации, а не внешних наград. Традиции мудрости со всех концов света прокладывают дорогу именно к внутренней самореализации, и если выкристаллизовать их суть, они говорят об одном — как важно достигать исполнения своих желаний, полагаясь на дух. Это получило в моей книге название «Закона наименьшего усилия», и я совершенно сознательно отделил его от христианских идей, хотя Христос и говорил: «Просите, и воздастся вам» (Мф. 7:7). Не стал я упоминать и о Махариши, который говорил: «Чем меньше делаешь, тем больше достигаешь». Закон кармы проистекает из убеждения, которое распространено во всем мире уже много столетий: хорошие поступки приводят к хорошим результатам, а плохие — к плохим. Мне не было нужды цитировать Новый Завет: «Что посеет человек, то и пожнет» (Гал. 6:7).

Стремление одинаково уважать все духовные традиции глубоко укоренилось во мне. Я не терплю догматизма (мне очень понравилась наклейка на бампер, гласившая «Моя карма круче твоей догмы»), и когда я был маленьким, в нашем доме кишмя кишели детишки самых разных конфессий — индусы, парсы, мусульмане, христиане. Однако дело здесь не только в тяге к экуменизму. Я не хотел писать ни о чем, чего не пережил лично. В повседневной жизни не наберешься духовного опыта, который мне требовался. Общение с Махариши его обеспечивало. Дело в том, что гуру ломают границы. Гуру тебе не лучший друг, он скорее мудрый дедушка, однако от происходящего в присутствии Махариши вполне можно было не только вдохновляться, радоваться и просветляться, но и беситься, изнемогать от усталости, смертельно скучать и бороться со сном. Отношения у нас с Махариши были совершенно особые, и когда я сказал об этом человеку, пробывшему в движении несколько десятков лет, тот рассмеялся.

– Тоже мне откровение, — усмехнулся он. — Всем кажется, что у них с Махариши особые отношения, потому что здесь так и есть. — И он показал себе на сердце.

Что бы ни рассказывали о духовных шарлатанах, никто не знает, что такое наладить близкие отношения с гуру, пока с ним этого не случится. То, как это выглядит со стороны, ни о чем не говорит. Представьте себе, что надо объяснить, что такое любовь, человеку, который никогда не знал этого чувства. Хотя он, конечно, видывал влюбленных. Они рассеянны, одержимы предметом своей любви, подвержены перепадам настроения и постоянно не знают, смеяться им или плакать. Говорить с ними никакого толку — они как безумные. При этом то, что чувствуешь, когда влюбляешься, не имеет ни малейшего отношения к такому поведению. Я по личному опыту могу подтвердить, что кипучие чувства, сплавляющиеся в любовь, очень близки к той внутренней буре, которую вызывает у тебя гуру. Сердце пронзают и стрелы, не имеющие отношения к романтике.

После одной до смешного изнурительной и абсолютно бессмысленной кампании, целью которой было основать в Америке тысячу аюрведических центров — причем Махариши требовал, чтобы это было сделано за одни выходные! — один ветеран трансцендентальной медитации пожал плечами и сказал мне:

– Так было всегда. Там, где Махариши, есть место и чистому созиданию, и чистому разрушению. Это не дает затухнуть внутреннему огню.

Это перекликается с индийскими священными текстами, где говорится о том, что у учеников духовного наставника недостает равновесия: они «постоянно спотыкаются, но никогда не падают».

Когда в моих отношениях с Махариши наступил кризис, поводом к нему послужил сущий пустяк, и мне показалось, что это совершенно иррационально. Я вернулся домой из лекционного турне и обнаружил, что Махариши в ярости. Одна группа последователей трансцендентальной медитации в Австралии напечатала афишу для моего выступления, где мой портрет был крупнее портрета Махариши. И хотя я никак не влиял на полиграфическую продукцию в стране, до которой несколько тысяч миль, Махариши все равно рвал и метал. Очевидно, гонцу собирались снести голову с плеч за плохие вести.

– Пора тебе отдохнуть, — заявил Махариши. — Ты явно заработался. Побудь-ка при мне с годик.

Любой ученик из буддийской притчи или новозаветный апостол был бы на седьмом небе, если бы ему представилась возможность побыть с учителем целый год. Однако я уже много раз видел, как Махариши подобным образом изгонял из паствы того или иного важного члена ближнего круга. «Отдохнуть» — это был эвфемизм, означавший, что от человека хотят избавиться.

От подобного предложения я испугался и начал юлить. Работы у меня много, сказал я, но так было всегда с тех пор, как я стал врачом. Если я целый год буду сидеть сложа руки, не буду вести пациентов и выступать с лекциями, то на что мне жить? Махариши слушал, нетерпеливо ерзая, перебрасывая шелковый шарф с одного плеча на другое — он всегда так делал, когда волновался. Он настаивал. Я отпирался. Тогда он выдвинул ультиматум. Или я год не буду никуда ездить и останусь при нем, или могу идти на все четыре стороны. Я был потрясен — и многое стало мне ясно. Не сказав ни слова, я поднялся и вышел из комнаты. Впоследствии я узнал, что на следующий день Махариши огляделся и недоуменно спросил: «А где Дипак?» Он не понял, что я отнесся к его ультиматуму совершенно серьезно. С его точки зрения постоянные перемены настроения — это нормально. А я должен был жить, терзаясь совестью, что собрался надолго покинуть его.

У меня возникло чувство, что меня окружили. Мне нужен был выход для творческих сил, а движение хотело заполучить в моем лице выразителя официальных идей. Это и показывает, насколько я превратился в ходячий межкультурный конфликт. Индию отвергала не Америка, а американец во мне. В какой-то момент я познакомился с престарелым Лоуренсом Рокфеллером, одним из пяти легендарных братьев Рокфеллеров. Их мать была ревностной буддисткой (и собрала коллекцию буддийского искусства, не знавшую себе равных на Западе), а Лоренс, как мне показалось, сильнее прочих сыновей перенял ее духовные интересы. Когда мы встретились, он держался учтиво и приветливо и предоставил говорить мне, а сам слушал.

В то время у меня было не меньше шести встреч с новыми людьми в день, поэтому я плохо помню, о чем мы говорили. Но на прощание он сказал:

– Вы далеко пойдете. И пойдете еще дальше, если перестанете держаться за подол Махариши. Разорвите эту пуповину.

Это замечание и пугало меня, и искушало одновременно. Мне-то казалось, что у меня с Махариши чистые отношения. Они отражали классическое распределение ролей учителя и ученика, о котором я читал в древних писаниях. Гуру имел право устраивать ученику сколько угодно испытаний. В одной классической притче ученику приказывают построить каменный дом голыми руками. Он выбивается из сил, а когда работа закончена, гуру смотрит на дом и заявляет: «А теперь передвинь его на три фута влево». Я передвигал дом семь лет.

Если я никак не мог выкинуть из головы совет Рокфеллера, то не потому, что готовился совершить новый импульсивный скачок. Я стал отмечать у себя внутреннюю закономерность — и дело было не в том, чтобы разорвать все связи и бежать. Нет, я каким-то образом настроился на безмолвный внутренний голос, и когда я решался на внезапные перемены, то словно бы видел себя со стороны, видел, как я все это делаю. Мое поведение свидетельствовало, что человек дошел до поворотного пункта и ему нужна свобода. Однако внутри я ощущал полное спокойствие, и свобода, в которой я нуждался, была не просто свобода, она была непостижимой абсолютной свободой духа, вот почему Кришнамурти по справедливости назвал ее «свободой первой и последней». Парадокс заключался в том, что когда я в 1992 году ушел от Махариши, то уверился в своей духовной миссии куда больше прежнего.

Каждая личность складывается, словно мозаика, по кусочкам, однако разница, и весьма огорчительная, состоит в том, что сколько бы в нее ни вошло кусочков, представить себе цельную картину все равно не удается. Я потратил много лет на то, чтобы выстроить вариант аюрведы, подходящий для потребностей жителей Запада, а в результате сложилась картина, в которой аюрведа была далеко не главной. Эта картина была о переосмыслении строения человеческого организма. Раньше я касался этой темы лишь кратко, а теперь нужно объяснить ее подробно, поскольку мне пришлось взглянуть в лицо жестокой реальности и разобраться, что это вообще такое — медицина и исцеление, а действовал я при этом от имени движения сторонников трансцендентальной медитации или сам по себе, было уже неважно.