Чёрные лебеди (СИ) - Ларсен Вадим

Старик держал молодого спутника под руку, и тому казалось, что сухие костлявые пальцы тисками сдавливают его локоть.

— Я хорошо знал вашего отца, друг мой Альфонсо, — продолжал старик, словно в забытьи, — и замечу, если вам передалась хоть частица его характера, а я уверен, так оно и есть, то вы без сомнения человек, заслуживающий доверия.

— Вы хотите сказать, верный человек? — уточнил советник. Он с детства помнил старика Иеорима, который, казалось, уже тогда был ветхим старцем. Покойный отец считал религию шарлатанством, тем не менее, часто предоставлял монаху кое-какие услуги, за что при жизни был причислен к лику праведников.

— Да-да, именно, — прошамкал вышедший из полудрёмы Иеорим и сухо пожевал сморщенными губами весенний воздух. — Вера — это состояние души, с которым рождаются.

— Уверен, каждый монах, выходец из пустыни Джабах, с появлением на свет уже наделён ею. Я же всего лишь скромный мирянин, и могу только позавидовать силе вашей веры.

— Не скромничайте, Альфонсо. Вы, как и когда-то ваш отец, много совершаете во благо Единого, и он непременно возблагодарит вас за труды ваши.

Смиренно глядя в глубоко неприятное морщинистое лицо священника, советник почтительно произнёс:

— Для меня самая желанная благодарность — ваше благословение. В свою очередь я безмерно признателен Господу, что он послал мне вас, мудрейший Иеорим, в учителя и наставники. Но моя благодарность меркнет в сравнении с благодарностью от вашего первейшего почитателя на этой земле. Речь идёт об оманском наместнике Монтие, и в знак его признательности вы в своём шатре найдёте немного скромных подношений: сундуки с дарами от смиренного Монтия Оманского — знак почтения за вашу безмерную благосклонность к его скромной особе.

— Передайте достопочтенному наместнику, что все его деньги до последнего медяка пойдут во славу веры.

— Без сомнения, святой Иеорим.

Старец чуть замедлил шаг:

— Кстати, сколько там?

— Ровно столько, сколько вы и просили.

— Альфонсо, меня радует ваша щепетильность в финансовых делах. Больше того, меня радует порядочность Монтия. Кстати, юноша, кажется, вы обещали, когда случится всё, о чём мы договаривались, уважаемый наместник безоговорочно примет нашу великую веру. Что ж, всё случилось — королева под замком, армия на пути в Отаку. Оттого хотелось бы знать, когда произойдёт сие богоугодное мероприятие?

— Может, совместим принятие наместником веры с его триумфальным въездом в Оман? Как говорится — дома и стены помогают. Насколько я знаю, город, учитывая его новых обитателей, уже практически стал отакийским и по вере, и по укладу. Так почему бы на торжественном помазании не представить Монтия городскому Собранию как истинного служителя и ставленника церкви в этой стране, и как продолжателя её дальнейшей экспансии на север?

— Вы как всегда правы, дорогой друг, — прошепелявил старик, даже не пытаясь прикрыть меркантильно-пренебрежительное недовольство. — И всё же принять веру нашему ставленнику надо как можно скорее. Как, впрочем, и начать строительство оманского храма Единого Бога. Оман обязан стать в Герании средоточием веры. К тому же её принятие местной знатью поможет скорее приблизить к ней и безбожную чернь. Наивно полагать, что лишь кнут заставляет полюбить Всевышнего, иногда требуется пряник. И ещё, мы предадим огню этот город как пристанище старой змеиной веры. Сравняем прежнюю столицу с землёй. От Гесса с его склонившимся над троном Змеиным не останется камня на камне.

— Провозгласить Оман геранийской столицей — мудрое решение.

— И воздвигнуть на её главной городской площади первый храм. Новая столица обновлённой страны должна стать столицей веры.

— А не назвать ли этот первый храм… — Альфонсо выдержал многозначительную паузу, ровно на столько, чтобы придать следующим словам наибольшей весомости, — …назвать его Храмом Святого Иеорима?

В тусклых глазах старика мелькнуло воодушевление:

— Если на то будет воля Господа нашего.

— Не сомневаюсь, что всевышний возжелает именно этого. — Советник прокашлялся в кулак, пытаясь скрыть улыбку, тронувшую его безусый рот. — Так что передать Монтию?

Старец протянул к небу худые руки:

— Передайте, что Единый благосклонен его праведным деяниям, а мы вместе с ним надеемся, что с божьей помощью и нашими молитвами Монтий Оманский, новый отакийский наместник в Герании, станет для этой страны проводником подлинной веры и преданным слугой юному королю Брусту. Ну и, конечно, спасибо за щедрые дары. Монахи всё тщательно пересчитают, сделают опись и отчитаются за каждый грош…

— О, какие отчёты! — махнул рукой советник. — Этого не стоит, ваше святейшество!

— Нет-нет, богоугодное дело требует трепетного отношения и аккуратности.

— Это ваше право, как вы решите поступить с деньгами. Теперь они ваши, и поверьте, мы нисколько не сомневаемся, что деньги пойдут во благо веры. — Советник сделал короткую паузу. — Позвольте уточнить, стоит ли Монтию ждать и от принца, как бы это выразиться…

— Благосклонности? — перебил его старик. — Не беспокойтесь, ваш протеже угоден Брусту. Принц — мальчик набожный, и пока ваш покорный слуга исполняет роль его духовного наставника, пусть богопослушный Монтий спит спокойно. Так что…

От советника не скрылось то, как злорадно сверкнули блёклые стариковские глаза.

— Спасибо за участие, — кивнул он.

— …так что повторюсь, — служитель пропустил реплику мимо ушей, и советнику показалось, что в его болезненно натужном кряхтении мелькнули угрожающие нотки. Алые прожилки на старческом крючковатом носу побагровели, губы вытянулись в тонкие ниточки, голос принял резковатый оттенок: — Повторяю и надеюсь, что вы правильно понимаете меня, друг мой. Подношения необходимы и угодны для укрепления веры, но не забывайте главного, наместник обязан окончательно и как можно скорее встать на путь к богу и сделать всё, что обещал Единому… и мне. Нет, за него мне обещали лично вы, уважаемый Мышиный Глаз… — лицо старца исказила презрительная гримаса. — И прошу вас, Альфонсо, избавьтесь от этого мерзкого прозвища. От него несёт безвкусицей и старообрядничеством.

Быстро подавив раздражение, Иеорим вновь нацепил маску добропорядочности. Посмотри он внимательнее в лицо собеседнику, понял бы, что только что произошло на самом деле. Полукровка достиг своей цели и праздновал победу над жалким старым маразматиком, возомнившим себя умелым кукловодом.

Некоторое время они шли молча. Затем советник спросил:

— А королева?

— Что королева? Надеюсь, скромная жизнь монахини придётся ей по душе.

— Возврата не будет?

— Милый Альфонсо, запомните, женщины никогда и ничего не прощают. Кстати, как вам удавалось одновременно угождать таким двум опасным себялюбцам как Монтий и Гера?

Советник подумал о том, как же ему противен и мерзок этот хитрый скользкий старикашка, ошибочно считающий себя вершителем человеческих судеб. Он замедлил шаг, и его лицо стало непроницаемым. Челюсти плотно сжаты, холодный взгляд устремлён вдаль, руки оборонительно скрещены на груди. С трудом подавив приступ тошноты, вслух произнёс следующее:

— У меня были хорошие учителя. Вы не зря упомянули моего отца, стало быть, мне передалась частица его характера, и как видно, довольно немалая.

Скрипнули несмазанные дверные петли, и тёмная человеческая фигура склонилась так низко, что сбивчивое дыхание коснулось изуродованной клеймом щеки. Тень прислушивалась, водила ладонью над лицом, шептала что-то невнятное.

— Хвала Земле, жив, — наконец произнесла она голосом Знахаря.

Меченого била мелкая дрожь. Пот ручьями катил по спине, лёгкие просили воздуха, сердце билось в висках, отдаваясь редкими тяжёлыми ударами.

Он поднял голову и осмотрел обожжённые стены. Кожей почувствовал запах обугленной человеческой плоти вперемешку с тлеющей древесиной. Спёртая вонь немытых ног, дух подсыхающей крови, едкий аромат разлитых по полу настоек, всё перебил сладковатый запах жареного человеческого мяса.