Люди сороковых годов - Алексей Писемский

- Я человек коммерческий, - произнес насмешливым голосом Салов.

Вихрову стало уже невыносимо слушать его болтовню.

- Итак, вы решительно не можете достать мне денег? - спросил он.

- Решительно! - проговорил Салов.

Павел поклонился и пошел было.

- Постойте, Вихров! - кликнул ему вслед хозяин; ему, видно, казалось, что он мало надругался еще над приятелем. - Я могу достать вам пятьсот-шестьсот рублей, с тем чтобы вы сели с нами играть в карты.

- И проиграть вам все будущее состояние?

- Вероятно.

- Нет, я таких займов не желаю.

- Как хотите! Я вам делал предложение весьма выгодное.

- Я полагаю, весьма подлое, - проговорил Павел и ушел; он очень рассердился на Салова и прошел прямо на Кисловку к Макару Григорьеву, с тем, чтобы рассказать ему все откровенно, посоветоваться с ним, - что делать и что предпринять. Он видел и заметил еще прежде, что Макар Григорьев был к нему как-то душевно расположен.

- Ай, батюшка Павел Михайлович! - вскричал тот, увидя Павла и вскакивая с своего кожаного дивана, на котором лежал вверх лицом.

- Не тревожься, пожалуйста, и лежи; а я сяду возле тебя! - сказал Павел и сел на стул.

Но Макар Григорьев, разумеется, не лег, а встал даже перед барином на ноги.

- Я в ужасном положении, Макар Григорьич, - начал Павел.

- Что уж, какое дело, - произнес тот невеселым голосом, - возьмите покамест у меня оброчные деньги; а я напишу, что еще прежде, до получения письма от папеньки, выдал их вам.

- Да, но эти деньги весьма малые.

- Деньги пустые!

- Ну, а мне, пока я доучусь и получу порядочную службу, вдесятеро больше надобно; потому что я живу не один, а вдвоем с женщиною.

- Пустое дело - эта госпожа. Так только вы приняли на себя эту заботу.

- Ну, уж если я принял, все же должен честно выполнить свою обязанность против нее.

- Да какая обязанность! Взяли да сказали ей: чем-мо, матушка, мне содержать тебя, ступай-ка лучше к мужу, откуда пришла.

- А ты знаешь, что сказать ей это... не говоря уже, как это лично тяжело для меня... сказать ей это - все равно что убить ее.

- Отчего убить? - возразил Макар Григорьев. - Пустяки! Живущи они, проклятые, как-то на это!.. Мне ведь горничная ихняя сказывала: она не то что из нежных и деликатных барынь, а гулящая ведь.

- Ну, Макар Григорьич, ты не знаешь и не можешь своим языком говорить о женщинах нашего круга, - остановил его Павел.

- Да, известно, где уж мне, вразумить ли вас!.. По пословице: не по хорошу мил, а по милу хорош!

- Что же, где мне занять денег? - продолжал Павел своим тоскливым голосом.

Макар Григорьев подумал несколько времени.

- Что тут занимать-то, нечего! - проговорил он. - Берите у меня, сколько вам понадобится.

- Как у тебя? - спросил Павел, не понимая, что такое говорит старик.

- У меня, - повторил тот. - Я просодержу вас, пока у самих денег не будет.

- Да как же и когда я отдам тебе эти деньги? - спросил Павел.

- Да когда хотите, - отвечал Макар Григорьев каким-то легкомысленным тоном.

Павел все еще не мог хорошенько сообразить.

- Ты меня все время, пока я не поступлю на службу, будешь содержать с этой госпожой?

- Буду содержать, - отвечал Макар Григорьев, - не мотайте только больно - не миллионер же я какой, в самом деле.

- Послушай, Макар Григорьев, я не могу от тебя этого принять, - начал Павел прерывающимся от волнения голосом. - Чтобы я на свое... как, быть может, ты справедливо выразился... баловство стал у тебя деньги, кровным трудом нажитые, брать, - этого я не могу себе позволить.

- Чего - кровным трудом, - возразил Макар Григорьев, - я ведь не то что от пищи али от содержания своего стану отрывать у себя и давать вам; это еще постой маненько: я сам охоч в трактир ходить, чай и водку пить; а это у меня лежалые деньги в ломбарде хранятся.

- Но деньги все же целым веком нажитые.

- Да ведь вы мне отдадите их когда-нибудь, не зажилите.

- А если ты умрешь, и я не успею отдать?

- Ну, жене-старухе отдадите.

- А если и жена умрет?

- Ай, батюшки, все так и перемрем; ну, в церковь положите.

- Нет, я не могу так! - произнес Павел, подумав немного, и потом прошелся несколько раз по комнате и, как видно, что-то придумал.

- Вот на что я могу согласиться, - начал он, - я буду брать у тебя деньги под расписку, что тотчас же после смерти отца отпущу тебя и жену на волю.

- Да пошто нам на волю-то... не пойдем мы на волю...

- Хорошо, если ты не хочешь, так я отпущу родных твоих на волю за ту твою услугу; деньги отдам тебе, а за услугу родных отпущу.

- Вот как, и деньги отдадите и родных на волю отпустите, - что-то уж больно много милостей-то будет. Нечего тут заранее пустое дело болтать. Есть у вас теперь деньги или нет?

- Мало.

- Ну, вот вам - двести рублей. Живите поаккуратней! - проговорил Макар Григорьевич и подал Павлу деньги.

Тот принял их от него; у Павла при этом руки и ноги дрожали, и сам он был чрезвычайно сконфужен.

- Благодарю, благодарю! - пробормотал он несколько раз.

- Не меня благодарите, а маменьку вашу, - сказал с некоторым чувством Макар Григорьевич, - не вам еще я пока теперь служу, а покойнице - за то, что она сделала для меня...

Павел вышел от Макара Григорьевича до глубины души растроганный, и, придя домой, он только и сказал Фатеевой:

- Ну, мой друг, мы обеспечены теперь совершенно в материальном отношении.

- Каким же образом ты это устроил? - спросила она с удовольствием.

- После как-нибудь расскажу, - отвечал Павел, и, ссылаясь на усталость, он ушел и лег на постель.

Слезы умиления невольно текли у него из глаз при воспоминании о поступке с ним Макара Григорьевича.

XVI

ЕЩЕ СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

В одно воскресное утро Павел сидел дома и разговаривал с Клеопатрой Петровной.

- А что, друг мой, - начал он, - ты мне никогда не рассказывала подробно о твоих отношениях к Постену; поведай мне, как ты с ним сошлась и разошлась.

Клеопатра Петровна немного покраснела.

- Тебе это, я полагаю, не совсем приятно будет слушать, - проговорила она.

- Это почему?

- Потому что в тебе все-таки при этом должна будет заговорить отчасти ревность.

Вихров подумал немного.

- Пожалуй, что и так!.. - произнес он. - Но по крайней мере скажи мне, что он за человек.

- Человек он - положительно дурной. Знаешь, этакий высохший, бессильный развратник, - отвечала Клеопатра Петровна.

- Как же он тебя любил?

- Он меня любил как хорошенькую женщину, как какой-нибудь красивый кусок мяса; со всеми, знаешь, этими французскими утонченностями, и так мне этим омерзел!.. Потом, он еще - скупец ужасный.

- Это сейчас видно было.

- Ужасный, - повторила Фатеева. - Когда мы с ним переехали в Петербург, он стал требовать, чтобы я вексель этот представила на мужа - и на эти деньги стала бы, разумеется, содержать себя; но я никак не хотела этого сделать, потому что вышла бы такая огласка... Тогда он перестал меня кормить, комнаты моей не топил.

- Негодяй какой! - воскликнул Павел.

В это время раздался звонок в дверях, и вслед за тем послышался незнакомый голос какого-то мужчины, который разговаривал с Иваном. Павел поспешил выйти, притворив за собой дверь в ту комнату, где сидела Клеопатра Петровна. В маленькой передней своей он увидел высокого молодого человека, блондина, одетого в щегольской вицмундир, в лаковые сапоги, в визитные черные перчатки и с круглой, глянцевитой шляпой в руке.

Павел, вглядевшись в него, произнес:

- Боже мой, кого я вижу - Плавин!

- А вы - господин Вихров? - спросил тот.

- Так точно, - отвечал Павел, и приятели подошли и поцеловались друг с другом.

- Как я рад с вами, Плавин, встретиться! - говорил Павел, но не совсем искренно, потому что, взглянув на одну наружность Плавина, он уже понял, какая бездна существует между ним и его бывшим приятелем.

- Я, приехав в Москву, нарочно зашел в университет, чтобы узнать ваш адрес... Как не стыдно, что вы во все время нашей разлуки - хоть бы строчку написали, - говорил Плавин, видимо желая придать своему голосу как можно более дружественный тон.

- Писать-то, признаться, было нечего, - отвечал Павел, отчасти удивленный этим замечанием, почему Плавин думал, что он будет писать к нему... В гимназии они, перестав вместе жить, почти не встречались; потом Плавин годами четырьмя раньше Павла поступил в Петербургский университет, и с тех пор об нем ни слуху ни духу не было. Павел после догадался, что это был один только способ выражения, facon de parler, молодого человека.

- Вы уж чиновник, на службе царской, - говорил Павел, усаживая Плавина и все еще осматривая его щеголеватую наружность.

- Да, я столоначальник министерства внутренних дел, - отвечал Плавин не без ударения.

- Вот как-с! Столоначальник департамента. Это уж ранг не малый! говорил Павел и сам с собой думал: "Ну, теперь я понимаю, зачем он приехал! Чтобы поважничать передо мною".