Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды... - Ханс Фаллада

Беербоом тоже глядит на нее.

Она стоит у дверей, вся такая светлая, нежная, белокурая, и личико у нее такое розовое, совсем детское…

— И это рассказать?

— Обязательно. Это в первую очередь.

— Ты считаешь, что я на этом свихнулся?

— Хватит разговоров, пошли, — торопит Куфальт. — Не ночевать же тебе здесь. Я тоже не хочу иметь неприятности с полицией. Где ближайшая психбольница, Лиза?

— На Фридрихсберге, — едва слышно отвечает та. — Тут совсем рядом.

— Знаете что, фройляйн, — вдруг заявляет Беербоом. — Я пойду в психушку только в том случае, если вы сами меня туда отведете. — И уже орет: — Клянусь богом, с места не сойду, если вы меня не проводите!

Куфальт и Лиза переглядываются.

— Ну, ладно, — решает Лиза. — Я иду. Но вы обещаете, что действительно пойдете в больницу?

— Слушай, Куфальт, — говорит вдруг Беербоом. — Одолжи мне двадцать марок, и я отвалю. И никаких тебе хлопот, сможешь тут же залечь со своей милкой в постель.

— Во-первых, у меня нет двадцати марок, — мрачнеет Куфальт. — Во-вторых, я бы тебе их все равно не дал. Ты напьешься до чертиков, по пьянке чего-нибудь натворишь, и меня же притянут, потому что напился ты на мои.

— Ну, ладно, — сразу соглашается Беербоом. — Пошли! Куда, я пока не знаю. Может, и в психушку.

— Послушай, дружище… — совсем другим тоном начинает Беербоом, как только они выходят на улицу.

Как все-таки удачно, что им удалось вытащить его из дома. Тут тебе и ветерок, и прохожие, и фонари, и ты понимаешь, что все это — реальность, нормальная, человеческая жизнь, а то, что произошло наверху, в полутемной комнате, и что все больше и больше от тебя отдаляется, кажется уже нереальным.

Лиза взяла Куфальта под руку, пальцы их переплелись, и внешне они вполне могут сойти за влюбленную парочку.

Беербоом плетется рядом. Там, в комнате, они его боялись, а что же здесь, на улице? А здесь можно подозвать такси и укатить без него, а можно и подойти к полицейскому, — тогда он сам удерет. Тут Беербоом не так неотвратим, он здесь временно и случайно, этот неприятный, вздорный человечишка, которого тюрьма доконала… Тут от него запросто можно отделаться. И тогда они с Лизой останутся вдвоем. И в его жизни будут любовь и работа, работа и любовь…

Беербоому на улице тоже как-то полегчало. Совсем другим тоном начал он разговор, как только они вышли из дома:

— Послушай, дружище, с тобой тоже не все ладно. Тебя они тоже взяли на заметку. Нынче утром в приют нагрянули Марцетус с Яухом и долго совещались с Волосатиком. Причем речь шла в основном о тебе…

— Ты-то откуда знаешь? — недоверчиво спрашивает Куфальт.

— Подслушал, — с гордостью заявляет Беербоом. — Пошел в уборную, а потом постоял под дверью у Волосатика. Ну, у них тоже ушки на макушке: не прошло и трех минут, как меня саданули дверью по башке.

— И что же?

— Набросились на меня всем скопом и давай отчитывать, то один орет, то другой. Потому я после и взбесился!

— Что же они обо мне сказали?

Беербоом задумывается. И вдруг скороговоркой выпаливает:

— Дашь двадцать марок, если расскажу?

— И полмарки не дам, — смеется Куфальт. — Чем напиваться, отправляйся уж лучше в психушку.

— Но ты загремишь, если я не скажу, что они задумали. Говорили и насчет того, что надо обратиться в полицию.

— Да знаю я, о чем речь, — опять смеется Куфальт. — Могу себе представить. Ведь я с «Престо» расплевался.

— Ну, и что тебе будет?

— Думаю, ты и сам знаешь. Ничего эта шайка-лейка не может мне сделать, ни самой малой малости.

— Ну что ж, не хочешь — не надо! — злится Беербоом и снова погружается в угрюмое молчание.

— А что же ты делаешь целые дни, раз в бюро не ходишь? — вмешивается в разговор Лиза.

— Новую работу нашел, куда лучше прежней! — шепчет ей на ухо Куфальт.

— Знаю, знаю, у Куцмана или вроде того, — вставляет Беербоом.

— Что-о?! — вырывается у Куфальта, и он сразу настораживается: — Что ты знаешь о Гнуцмане?

— Двадцать монет, — отвечает Беербоом.

— Ни за что, — стоит на своем Куфальт. — И не только потому, что двадцать марок — большие деньги, но именно потому, что ты черт те чего натворишь и меня же подведешь под монастырь.

— А я, может, и так натворю, — говорит Беербоом.

— Но тогда я ни при чем. Ну, пожалуйста, Беербоом, будь другом, скажи, о чем они говорили!

— С приятелем так не поступают, — подает голос Лиза. — Вилли вам тоже помогает.

«Вилли! Она назвала меня Вилли!» — поет в душе у Куфальта.

— Ничего себе помощь — тащит меня в психушку! Тоже мне приятель. Нет уж, ничего вам не скажу.

— Ну и кончим об этом! — рявкает Куфальт.

А сам ворчит себе под нос:

— Если они что и пронюхали, все равно ничего нам не сделают! Мы просто их конкуренты, все по закону, да и Бер не таковский. Попросим его как следует, он и оставит работу за нами, хоть мы и сидели в тюряге.

— Вот и Фридрихсберг, — говорит Лиза.

Большую часть пути они прошли парком. Кусты, подстриженные лужайки, розарии. Небольшой прудик.

А ночь такая тихая, теплая, на всех скамейках парочки. Сквозь ветви доносится шепот, шелест, тихие голоса, влажный воздух прямо-таки напоен жизненными соками…

За парком тянется низкое мрачное здание с порталом — психиатрическая больница Фридрихсберг. В окнах темно.

— Они там все спят, — говорит Беербоом и останавливается. — Ну дай мне хоть пять марок!

— В любой психушке так же, как в тюрьме, дежурят и ночью. Идем! — говорит Куфальт.

— И внутри у них тоже как в тюрьме, — криво усмехается Беербоом. — Фройляйн, подарите мне три марки. Ну, две. Или хотя бы одну.

Но тут Куфальт взрывается:

— Ах ты, сволочь, дерьмо вонючее! Только и знаешь, что другим жизнь портить! Загубил мне весь вечер. Так идешь или нет?!

Он хватает Беербоома за руку и силой тащит к порталу.

— Ну зачем же так! — испуганно вскрикивает Лиза. — Зачем так!

Но Беербоом вдруг вполне миролюбиво смеется:

— Ты меня лучше не хватай, Вилли, ведь если я врежу, полетишь вверх тормашками…

И, освободившись из рук Куфальта, он поворачивается спиной к больнице и глядит в глубь парка.

— Расселись по скамеечкам и обжимаются досыта, а наш брат… — И, кивнув на Куфальта, спрашивает: — А с вами он как, фройляйн, — досыта? Строит из себя порядочного, а самому небось все мало.

— Кончай трепать языком, — обрывает его Куфальт. — Так ты идешь или нет? Если нет, мы уходим.

— Ясное дело, иду, а что мне еще остается? Денег-то вы не даете! — вдруг опять подпускает слезу Беербоом.

Но с места не трогается. Только теперь он не глядит в глубь парка. Не глядит он и на спутников. Он что-то ищет. Руки его обшаривают карманы, осторожно общупывают все тело и откуда-то вытаскивают — Лиза даже тихонько вскрикивает, — бритву, открытую опасную бритву!

Беербоом держит ее в руке, слегка приподняв, а бритва не складывается, он, видимо, чем-то ее обмотал, прежде чем спрятать…

Куфальт и Лиза не отрываясь глядят на него, глядят на это старое, злое и обиженное лицо — лицо ребенка, которому не дали пирожного, — на его темные волосы и кустистые брови…

— К черту eel — вдруг говорит Беербоом и швыряет бритву куда-то в кусты. Блеснув в темноте светлой серебристой полоской, она с легким стуком падает на землю.

— Размазня! — говорит Беербоом, глубоко вздохнув. — А я-то думал, что смогу. Даже на это неспособен. Совсем меня доконали! Так что идем.

Они молча подходят к темному зданию. Лиза крепко прижимается к Кульфату. Он чувствует, что она буквально висит на его руке, чувствует, что она вся дрожит от страха, что нуждается в его защите.

В больнице, как и следовало ожидать, есть звонок. Они звонят. Но ни в одном окне не вспыхивает свет. Они звонят еще раз. По-прежнему темно…

Но Беербоом не принимается за старое — не уговаривает их уйти, не просит денег, он стоит и терпеливо ждет.

После третьего звонка загорается свет, заспанный сторож, шаркая, подходит к двери и спрашивает сквозь решетку:

— Чего надо?

— Извините, пожалуйста, — захлебывается словами Куфальт. — Вот это — мой шурин, сегодня вечером у него был приступ буйного помешательства. Все в доме переколотил и нас тоже хотел прикончить. Теперь он успокоился, но чувствует, что припадок может повториться. Нельзя ли ему остаться здесь не одну ночь? Ну, пожалуйста!

Сторож этот — долговязый, нескладный дядька с испитым, изможденным лицом — кожа да кости. Он похож скорее на здешнего больного, чем на сторожа.

— Не давайте ему больше пить, — советует он, подумав. — Пускай протрезвится.

— Да он и не пил вовсе, — возражает Куфальт. — И вдруг ни с того ни с сего начал буянить.

Беербоом стоит рядом и не произносит ни звука.