Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Курт Давид

— Ты все еще сомневаешься? — негромко спросил Мухули.

Хан стоял совсем рядом с ним, высокий и грозный.

— Почему ты сказал «все еще», дорогой Мухули?

Стоящие рядом с Джебе сыновья хана, Джучи и Тули, посмотрели на Мухули так, будто втайне обрадовались, что этот вопрос задали не они.

— Прости, — проговорил военачальник. — Мне почудилось, будто я прочел это на твоем лице.

Чингис улыбнулся:

— И давно?

— В те самые дни, когда ты принял решение.

— Мухули, Мухули! Неужели ты так плохо знаешь своего хана, что все еще не понял: на его лице всегда написано прямо противоположное тому, о чем думает его голова?

— Конечно, знаю, мой хан, но именно поэтому…

— Коня! — потребовал хан. Но прежде чем властитель сел в седло белого жеребца, он снова обратился к Мухули: — Меня никак не отпускает мысль, все ли мы подготовили как следует? Ни о чем не забыли?

— Отец! — воскликнул пылкий Джучи. — Ты предусмотрел все! Главный удар мы нанесем там, где двойная стена прогибается вперед и снова превращается в обыкновенную Великую стену. Там мы будем ближе всего к Йенпину с его вонючими драконами!

Чингисхан с досады даже рукой рубанул, словно желая разрубить речь Джучи. Оседлав жеребца, хан успокоился и сказал, что разработанный им план, конечно, хорош: китайские полководцы никогда не догадаются, что «вождь варваров с севера», как они его называют, решится пересечь всю пустыню Гоби, чтобы нанести удар по «шву» в стене.

— В том-то и дело: из них никто бы на это не осмелился! Никто! А я — да! Я с моими всадниками пройду по морю вечных песков и желтого ветра! Но сейчас не об этом речь. Наш план хорошо продуман, но не упустили ли мы за главным каких-нибудь мелочей? Кедр — это не только голый ствол, разве кто-нибудь назовет голый ствол кедром? Нет, кедр состоит из корней, ствола, крепких и слабых ветвей и бесчисленных иголок. Когда корни подгнивают, буря свалит дерево. А если отмирают отдельные ветви — кто назовет дерево здоровым? Что нужно человеку, который ловит рыбу? Уда, крючок, наживка. Тогда он поймает рыбу. А вытащит он ее из реки, если не загнул как следует маленький крючок или если он не крепкий? Вот почему я день и ночь думаю о том, не забыли ли мы о мелочах, без которых не сделать главного, большого дела? Так ли дотошны были мы в малом, как в большом? Все поэтому, Мухули, все поэтому. Хорошо ли будет, если мы увидим Сына Неба смеющимся, но не получим его головы?

Чингисхан огрел жеребца плеткой, и снег брызнул из-под его копыт. Телохранители с превеликим трудом поспевали за своим ханом. Несмотря на образные сравнения, которые употребил властитель, чтобы рассеять сомнения Мухули, одна истина стала понятной всем, кто был рядом с ханом на заснеженном берегу Керулена: до самого наступления зимы Чингисхан вынашивал в лагере у Онона самое важное решение в своей жизни — идти или не идти войной на могучую империю Хин? Долгими ночами он не единожды сокрушался, что поспешил объявить о своем намерении. А потом началась подготовка к походу, и он вопрошал Небо и взывал к богам, которые через три дня его молитв объявили ему, что монголам будет дарована победа. Он хорошо обдумал, где и как нанесет врагу коварные удары. Но все предвидеть невозможно, и несколько дней назад это подтвердилось вновь: вернулись его лазутчики, которых он послал в Йенпин, и доложили, что в империи Хин живет пятьдесят миллионов человек. Неужели он так просчитался? Пятьдесят миллионов? Прежде он лишь недоверчиво ухмылялся, когда ему доносили, как много подданных у Сына Неба. Пятьдесят миллионов? Представить невозможно! Ему случалось с пятьюдесятью тысячами воинов победить стотысячное войско врага, сто тысяч его воинов наголову разбивали двухсоттысячное войско противника, но как ему с двумястами тысячами всадников победить пятидесятимиллионный народ? Да, на берегу реки он стоял, охваченный сомнениями. Мухули был прав, хотя сам он, хан, этого не признал и никогда не признает. Однако на другое утро, когда Чингисхан в сопровождении своей свиты поскакал к Бурхан-Калдуну, он у подножия горы придержал коня и сказал, чтобы все оставались на месте, все, в том числе и самые славные из его полководцев, которых он называл «солнцеликими». И Мухули понял: он все еще во власти сомнений! Лишь шести телохранителям было позволено сопровождать его, трое поскакали вперед, а трое других держались сзади. Мухули вместе с остальными наблюдал издали, как он поднимался вверх по заснеженной тропе. Чуть впереди него, забавно задирая ноги, подскакивали дикие горные козлы — и вот они уже скрылись в каменистой теснине. Когда хан развязал свой пояс, чтобы возблагодарить богов, и повесил его на шею, ветер распахнул его длинную соболиную шубу и раздул ее. Властитель сразу как бы вырос в размерах, и издалека его можно было принять за большого медведя, карабкающегося вверх по склону. Не оглядываясь, Чингисхан и трое телохранителей скрылись в тумане. Над вершиной тянулись дымчатые облака. Молчаливые белые деревья клонились в сторону замерзшей реки.

Тули сказал:

— Эта гора богов всегда была его лучшим другом и советчиком; она его никогда не предавала, и все ее советы всегда были хорошими. Могло ли быть иначе, если ты ближе всего к небу, когда достигнешь ее вершины? Где найдешь тишину тише, а одиночество более одинокое, чем на вершине Бурхан-Калдуна, по соседству с богами?

Они сгрудились у костра, который разложили и подпитывали березовыми сучьями слуги и воины, и лакомились гусиной печенкой, нанизывая ее на прутья и поджаривая над огнем.

Около полудня сквозь облака пробились лучи солнца, а вскоре ветер унес эти облака прочь. Туман тоже рассеялся. Бурхан-Калдун гордо задирал свою старую каменную голову к небу. Обрадованные теплыми лучами, у реки копошились в снегу красноногие куропатки, пытаясь выцарапать из-под снега вялые травинки.

— Снег стаивает! — воскликнул Мухули, указывая на валун, с которого капала вода.

Но вот вновь показался Чингисхан с телохранителями. Они сразу узнали его — в одной руке у него была волчья шапка, в другой пояс. Он помахал им. По тому, как внушительно он выступал, какими размеренными были все его движения, они поняли, что окончательное решение принято. Мухули удовлетворенно улыбнулся. Свита неспешно направилась навстречу своему властителю.

— Мне все удалось, — сказал им хан. — Все!

Он утер пот со лба, обнял Тули и Джучи, бросил несколько признательных слов Мухули и оседлал своего белого жеребца.

— Снег тает, братья! Не позднее чем через три дня начнется ледоход на Керулене, и пустыня Гоби напьется воды. Боги с нами!

— Значит, мы зададим жару пятнистой желтой собаке в Йенпине? — воскликнул Джучи.

— Да, мой сын!

Тули, Джучи и другие военачальники вырвали свои мечи из ножен, взметнули их в небо и вскричали:

— Пусть страх и ужас бегут впереди нас! Мы победим!

— Джебе, — приказал хан, — вели привести маленького китайского полководца. Я хочу дать ему золотой ключ, которым он откроет ворота Великой стены.

— Слушаю и повинуюсь, мой хан!

— Мухули, — приказал хан, — передай всем тысячникам, что я желаю их видеть.

— Слушаю и повинуюсь, мой хан! — И Мухули умчался на своем гнедом жеребце вслед за Джебе.

После этого властитель со своей свитой вернулись в главный лагерь. Повсюду перед юртами стояли воины, женщины и старики. Они знали, что хан побывал на горе, на святой для всех них горе, чтобы в последний раз поговорить с богами.

Он крикнул им:

— Будьте наготове!

И люди ответили ему, все как один:

— Все во имя нашего хана!

Они не сомневались больше в том, что им предстоит. А о великой империи Хин им было известно только то, что земля эта сказочно богатая и что оттуда можно вернуться с такой добычей, о которой в прежних войнах и мечтать не приходилось.

Той же ночью китайский полководец вместе с девятнадцатью другими китайцами, переметнувшимися к Чингисхану, поскакали во главе одной тысячи монгольских воинов по направлению к пустыне Гоби. День спустя за ними последовал основной клин войска: сто тысяч всадников, сто тысяч запасных лошадей, тысячи вьючных верблюдов, тысячи повозок, тысячи женщин. В хвосте этого огромного червяка тянулись и большие стада овец: надо же воинам чем-то кормиться, пока они достигнут границы. А еще день спустя выступили и оба крыла войска — с каждой стороны по пятьдесят тысяч всадников, еще сто тысяч запасных лошадей, повозки и все, что положено.

Чингисхан возглавил основной клин. Его высокая дворцовая юрта стояла на огромной двухколесной повозке, которую тянули двадцать пять могучих яков. Властитель отдал приказ брать в плен, допрашивать и убивать любого встречного, будь он разведчиком из империи Хин или простым охотником. Если кому-нибудь удастся улизнуть, доносить ему лично, чтобы он успел внести изменения в свой план.