Рудольф Нуреев. Я умру полубогом! - Елена Обоймина

В гримерку к Нурееву обычно приходили многие друзья, и, как правило, он высвобождался от приема лишь через час, чтобы покинуть театр. Но фанаты терпеливо ожидали его, несмотря на дурную погоду, дождь, снег или ветер. По словам Линн, «Рудольф никогда не избегал общения со своими фанами. Он прекрасно знал, чего от него ждала его публика. Он терпеливо раздавал автографы, глядя в лицо каждому».

Правда, известно, что если Нуреев пребывал в дурном настроении или торопился на важный ужин, то мог пройти мимо ожидающей его толпы быстрым шагом…

Но бывали случаи, выказывающие его доброту и расположение к тем, кто поддерживал его многие годы. Один из них особенно показателен. Как-то группа американских фанатов приехала в Париж на его выступление именно 17 марта, в день рождения танцовщика. «Я позвонила ему по телефону, чтобы поздравить, — рассказывала Сэнди, — и он сказал: «Приходите ко мне после спектакля!». — «Но нас 80 человек!» — ответила я ему. «Ничего страшного. Приходите все!». И мы все, совершенно смущенные, отправились к нему на набережную Вольтера, в эту потрясающую квартиру».

Известно, что Рудольф был очень радушным и гостеприимным хозяином. Он только предупреждал своих многочисленных гостей: «Делайте что хотите, но никаких наркотиков в моем доме!». Сам он никогда не пробовал наркотики и не советовал делать это другим. Существует, правда, противоположное высказывание об этом его приятеля Ролана Пети, но к нему мы вернемся в конце книги.

Говоря о поклонниках Нуреева, хотелось бы отметить еще один важный момент. Для многих из них обоих полов Рудольф являлся очевидным объектом сексуальных мечтаний. Но в отличие от других звезд, которые порой позволяли себе легкие интрижки с фанатами, он избегал интимных отношений с поклонниками. Рудольф всегда стремился сохранять дистанцию в отношениях с ними и остаться на определенной высоте.

«Когда он покидает театр, — писал о Нурееве журнал «Тайм», — орды женщин всех возрастов со сверкающими глазами окружают его автомобиль и падают на колени, распевая хором: «Спасибо, спасибо!».

Мы уже рассказывали о том, как, раздраженный неверным темпом, взятым оркестром, Нуреев мог покинуть сцену во время спектакля, предоставив потрясенной балерине импровизировать в одиночку финал их совместного па-де-де.

Придя в ярость по какой-то причине, Рудольф был в состоянии, не задумываясь, влепить собеседнику пощечину. Что однажды испытал на себе один из его лучших друзей, известный балетмейстер Ролан Пети. Впрочем, не он один…

Что касается сложного характера Рудольфа, то об этом упоминали многие. С руководителем знаменитого танцевального ансамбля Игорем Моисеевым они даже не доехали до ресторана, где собирались вместе поужинать. В машине Игорь Александрович заметил, что у Нуреева резко изменилось настроение, в конце одной из фраз он нецензурно выругался. Объяснить причину его недовольства Моисеев не мог. Впрочем, он был уже наслышан о несносном нуреевском характере. Через некоторое время танцовщик выразился еще резче. Тут интеллигентный Игорь Александрович не сдержался:

— Неужели это все, что у вас осталось от русского языка?!

Эта фраза привела Нуреева в бешенство. Так и не успев подружиться и по-человечески поговорить, они расстались.

Конечно, нецензурная брань — далеко не все, что Нуреев помнил из русского языка. По утверждению друзей, хорошо его знавших, Рудольф на протяжении всей своей жизни сохранял способность неплохо говорить по-русски. Интервью, киносъемки, общение с большинством людей — все это было, разумеется, на английском. Он неплохо говорил на французском и итальянском, более или менее справлялся с немецким и испанским, знал кое-что по-датски. Но русский язык сохранился в его багаже без изменений. Уже упомянутая балерина Наталья Макарова, как говорят, так и не осилила английский и умудрилась подзабыть родной язык. У Рудольфа же русский язык оставался хорошим, литературным, из чего нетрудно было сделать заключение, что он много читал, и это действительно было так (когда только время находилось?!).

— Я бы так хотел почитать Булгакова, «Театральный роман», знаешь его? — спрашивал он у своего приятеля Руди ван Данцига.

Руди и рад был помочь, но сложность заключалась в том, что Нуреев мечтал прочесть Булгакова именно на русском! А где его взять в Париже?

Тем не менее в Амстердаме книги Михаила Булгакова все-таки нашлись и были преподнесены Рудольфу в подарок: целое собрание сочинений на русском языке!

Правда, ни книги, ни роскошь, которой он себя окружал, ни общество, в котором вращался, не избавили танцовщика от врожденной грубости. Находясь на великосветском фуршете, он мог в ярости швырнуть фарфоровую тарелку на дорогой паркет исключительно потому, что внезапно понимал: здесь полагается самому накладывать себе закуски. Его протест был преисполнен гордости и гипертрофированного чувства собственного достоинства:

— Я — Нуреев! Я не занимаюсь самообслуживанием!

Как-то, явившись с опозданием на обед, устроенный в честь лондонского Королевского балета, Рудольф обнаружил, что все съедено до него, и устроил красочный спектакль с битьем фужеров о стену. Вообще же по числу устроенных скандалов он мог сравниться разве что с Сергеем Есениным, привезенным женой-босоножкой Айседорой Дункан в буржуазную Европу еще в 1920-е годы.

Впрочем, порой слухи об устроенных Нуреевым безобразиях оказывались сильно преувеличенными. Еще в 1965 году западный мир облетела история о том, что на приеме в итальянском городе Сполето Нуреев швырнул бокал с вином и залил им белую стену. Одни журналисты писали, что это было не вино, а виски, стакан с которым танцовщик в раздражении бросил на дорогой ковер; другие подробно описывали, как была залита стена. А на самом деле, по свидетельству очевидцев, Рудольф уронил бокал совершенно случайно…

Рудольф Нуреев, Руди ван Данциг и Турван Схайк изучают светскую хронику

В особую ярость приводили танцовщика случаи небрежного исполнения своих профессиональных обязанностей со стороны его коллег по сцене или обслуживающего персонала труппы. В таких случаях гнев его становился страшным, а виновные оказывались в эпицентре действия самого настоящего эмоционального смерча. «Рудольф был в коридоре, ведущем к гримуборным. Он кричал, все крушил, срывал со стен рамы, — рассказывал массажист Луиджи Пиньотти. — Ворвавшись в свою гримерку, он в буквальном смысле слова разгромил ее. Работники театра и артисты были в ужасе, не зная, что делать. Я вошел в уборную, чтобы успокоить его. Он кричал и в то же время рыдал. Сам он посвящал себя работе без остатка и полагал, что и другие должны делать так же. Задетый за живое, он уронил голову мне на грудь и так постепенно начал успокаиваться. У Рудольфа энергия била через край и порой приводила его в неистовство».