«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1975-1984 - Кир Булычев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каждый роман и каждая повесть Станислава Лема удивляли неожиданностью фабулы, однако ни в одном ином произведении Лема, даже в «Солярисе», модель не представала перед читателем в столь мрачном обличье, как в «Маске», которую вы только что прочитали. Такого сюжета, как приключения средневекового убийцы-оборотня, да к тому же еще и робота, кажется, никто еще не использовал. Этот образ можно сравнить, пожалуй, разве что с образом рыбника из «Тиля Уленшпигеля». Но внешность героини и декорации «готической новеллы» — всего лишь наружный, поверхностный слой повести. За ними, как и подобает современной фантастике, одна из капитальных проблем завтрашней науки — на этот раз такая: уподобится ли человечество Пигмалиону, собственными руками создавшему разумное существо, и как поведет себя новоявленная кибернетическая Галатея.
Проблема взаимоотношения естественного и искусственного разума неоднократно разрабатывалась уже литературой этого жанра, в том числе и самим Лемом, например в его сценарии «Верный робот», отрывки из которого одиннадцать лет назад были опубликованы в нашем журнале (1965, № 5). Но разумный, самостоятельный робот прежде появлялся уже в готовом виде, а в «Маске» прослеживается процесс превращения запрограммированного хода мысли в незапрограммированный — и это одна из первых попыток такого рода.
Вероятно, даже ради одной этой попытки имело смысл строить научно-фантастическую модель, названную автором «Маской». Но есть у нее и еще более глубокий, еще более весомый третий слой. На своей модели Станислав Лем исследует проблему добра и зла — вечную, но для нашего современника куда более насущную, чем для всех прошедших на Земле поколений, ибо те поколения не располагали средствами, способными уничтожить всю жизнь на нашей планете.
Итак, проблема: что сильнее — добро или зло? Буржуазная психология и социология, объявив человека «изначально греховным», «изначально агрессивным», считает идеалы добра и гуманизма неосуществимыми. А мы мыслим иначе: чем выше общественное сознание, чем выше разум, тем сильнее нравственное «поле» гуманизма, сплачивающее миллиарды особей в единую семью человечества.
Вот как говорил об этом, например, видный советский биолог, академик Борис Львович Астауров:
«Мы живем в социальной фазе эволюции человечества, в эпоху, когда научно-технический и социальный прогресс сопровождается головокружительными преобразованиями окружающей человека природной и социальной среды и соответствующими изменениям бытия изменениями самого его сознания.
И мы полны оптимизма в том отношении, что в этой социальной фазе эволюции человека сохранится и приумножится тенденция прогрессивного нарастания черт разумности и гуманности…»
Станислав Лем не просто фантаст. Он — настоящий художник, с цепкой памятью, которая помогает ему насыщать воображаемые картины точными деталями из прожитой им жизни.
И когда в повести, издалека заметив блеск металлической головы «Маски», люди бросаются лицом к стене и, словно бы кто-то им скомандовал, сплетают на затылке руки, мы знаем — автор это не выдумал, он это видел. Знаем: нет ничего удивительного в том, что польский писатель, представитель одного из наиболее пострадавших от фашистского каннибализма народов, на земле которого чадили печи Освенцима и Майданека, задался целью найти дополнительный аргумент в пользу оптимистического взгляда на человека.
Найденный Лемом аргумент можно было бы выразить примерно так: даже машина, специально изготовленная для зла, при условии наделения ее достаточно развитым мыслительным устройством сама собой должна прийти к необходимости добра.
Или, совсем коротко, так: разум неизбежно рождает добро.
Академик И. В. Петрянов-Соколов
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
№ 9
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Вит. Ручинский
«Я зверек и ты зверек…»
— …Как же теперь быть с устройством вселенной, если в ней черные дыры? — в упор спросил Зубанков.
— Никак не быть, — вяло отозвался Груздев. Скамейка, на которой они сидели в скверике, постепенно выплыла из-под тени липы, и Груздев, не выспавшийся за ночь, быстро размяк на солнце. — Никак не быть. Пока все остается по-старому.
— Нет, а все-таки? Это же форменный переворот!
«А, черт, — подумал Груздев, — дались тебе эти черные дыры!.. И на кафедре с ними все с ума посходили. В Эйнштейны ломятся…»
Ответить Зубанкову он не успел. Бросив взгляд на обнесенную дощатой загородкой площадку с песком, он увидел там одного зубанковского Вовика. Его собственный Глеб уже резво бежал по дорожке за черным догом, которого вел на поводке мужчина в кожаной шляпе. Мужчина читал на ходу газету.
— Глеб! Назад! — крикнул Груздев. В горле у него скрипнуло, отчего слово «назад» вылетело дискантом.
Мальчик остановился. Потом нехотя повернул назад. Возвращаясь, он то и дело оглядывался на собаку. Дог удалялся, грациозно переставляя длинные тонкие лапы, похожие на срезанные вишневые ветки.
— То ли дело ваш Вовик, — с завистью произнес Груздев. — Лепит себе куличи и лепит. Сразу видно, спокойный мальчик. И кушает, наверное, хорошо?
— Вовик? Нормально. Что дадут, то и ест. В садике приучили.
— А у нас Глеба по книге кормят. Английская книга. Заставила меня специально перевод сделать… Все равно, без развлечений — ни в какую.
Груздев тоскливо умолк.
— Все-таки, если вернуться к этой проблеме, — осторожно кашлянув, нарушил молчание Зубанков, — к черным дырам… Я, знаете, теперь в Дом культуры хожу. Нерешенных проблем хоть отбавляй! На прошлой неделе лекция у нас была: об устройстве вселенной в свете последних открытий. Вышел просто потрясенный! Это что же получается? Все к черту, да?.. Через эти черные дыры в самом деле вытекает материя?
«Не забыть до часу позвонить Полине Самсоновне, — подумал Груздев, засыпая. — А вдруг, она в самом деле няньку нашла?..
— Раньше просто как гвозди в голову вколачивали — не может она исчезать! — донесся до него голос Зубанкова. — А теперь?
— Да не исчезает она! — Груздев снял шляпу и вытер вспотевший лоб. — Просто пока мы не знаем, что за ними, за черными дырами. Вот и все… Да, Глеб без развлечений ложки не проглотит. То покажи, это покажи. «Папа, покажи, как слоник ходит… Как белочка прыгает?» Приходится показывать.
Втянув голову в воротник «болоньи», Зубанков напряженно всматривался в сонное лицо Груздева.
— Как это «не знаем»? — медленно произнес он. — Я уже после сам в журнале читал. Все как дважды два.
— А вот так и не знаем!
— Постойте, постойте… — начал было Зубанков, но фразы не кончил. Судорожно порылся в карманах и извлек измятую пачку сигарет. Нашел среди изломанных целую и закурил.
— Нечего сказать — договорились. — прошептал
