Глазами пришельца (СИ) - Влизко Виктор Борисович

— Сам же сказал: в позапрошлом году всю выловили, — охотно напомнил Рад, присаживаясь поудобнее на траву.

— Возможно, — согласился Василий. — Не бережём мы природу. Черпаем без меры. О будущем не думаем. Нет, чтобы как сейчас, подышать трезво, посидеть с удочкой. Так нет же! С бреднем, с сетями. Бедная рыба! Надолго её ещё хватит? Представляешь, стану я дедом и буду объяснять внукам, как она выглядит.

— Василий, ты заядлый рыбак?

— Да нет. Просто у нас здесь считается, что мужик должен быть рыбаком и охотником. Охота мне совсем не нравится. Хотя вначале интерес был. Но потом… В душе я не слабак. Знаешь, сколько свиней зарезал? И овец помогал свежевать. И бычков с тёлочками разделывал. Но всё это — наш мир. А в лесу мы — чужаки. И каждый выстрел — это удар по природе. Мы иногда, пьяные, ради забавы стреляли по птицам. Дятла, помню, убил. Зачем, спрашивается? А однажды ходили на коз. Неудачно. Возвращались уже в сумерках. Навеселе. Вдруг видим: прямо на тропе впереди журавль стоит. А с нами пацан, племянник моего друга. Городской. Никогда журавля не видал. И вот мы два взрослых балбеса решили племянника порадовать. Убить журавля, чтобы племяш мог его вблизи рассмотреть, за крылья потрогать. Душа сопротивлялась, а мозги, залитые водкой, лихорадило. Стали стрелять. Друг выстрелил. Журавль стоит. Я выстрелил. Мимо. Тут уже азарт появился. Своеобразное соревнование: кто первый подстрелит. Стали подбираться по кустикам. А журавль как вкопанный. Не шевельнётся и не улетает. Племянник над дядей издевается, мазилой называет. Наглый такой, и без всякой жалости к природе. Выстрела по четыре сделали, прежде чем разглядели этого журавля. Оказывается, пока мы за козами бегали, дерево на тропе от старости рухнуло, и корни вывернуло. Вот они-то нас издалека в заблуждение и ввели. Все восемь пуль в цель попали. Сейчас думаю, слава богу, что не настоящий журавль оказался. А то, как знать, последнюю птицу убили бы. Я уже два года журавлей в округе не вижу. Может быть, кто-то другой поохотился? Баланс природный нарушил? А в природе лишнего не бывает. Вот Тимофеич мне рассказывал, как в шестидесятые годы волков истребляли. Деревенька у нас раньше в тайге была. Туда только на вездеходе добирались. Из центра районного ходил бортовой «Урал». Парень один из армии возвращался и захотел по родным местам прогуляться. Остановил машину за два километра, сказал, что пешком дойдёт. В деревне всполошились. Давай встречу готовить. Через три часа заволновались. Дело в начале декабря было, снег уже метровый лежал, и темнело рано. Впрягли коней в сани, бросились на поиски. И нашли рожки да ножки. Стая волков парня растерзала. Совсем немного до окраины не дошёл. Озлобились мужики и стали волков истреблять. Всех перебили. А через год падёж скота начался. Больные козы и маралы ведь на тех же пастбищах паслись, что и домашняя скотина. Пришлось снова волков заводить. Нет, конечно, когда есть необходимость, я не против пострелять. Помню, один год, весна поздняя была. Медведи в Саянах оголодали и спустились к нам. Давай народ пугать. Несколько коров задрали. Пришлось нам совхозные стада с ружьями охранять. Медвежатины тогда все попробовали. А охотников понаехало! У нас один жил. Евстигнеич. Брат моего отца. Мировой мужик. Столько историй охотничьих рассказал! Время возле него летело незаметно. Кстати, с ним я на свою первую охоту ходил. На настоящую. Наши-то, лугановские, только за дикими козами бегают. Редко кто в тайгу забирается. А Евстигнеич повёл меня на солонцы. На марала! Это я теперь понимаю, что по весне только браконьеры охотятся. А тогда на условности наплевать было. В седьмом классе учился. Евстигнеич ружьё дал. «Белку». Та же двустволка, только стволы друг под другом расположены. Сверху, как у мелкокалиберной винтовки, а снизу — двенадцатый калибр. Забрались мы на лабаз. Его Евстигнеич на дереве соорудил. Ждём. У меня руки чешутся скорее пострелять. И вдруг собака залаяла, совсем рядом. Я же тогда ещё не знал, что у марала голос такой, собачий. Чуть не спугнул добычу своими вопросами. А как увидел красавца, так и забыл, что стрелять надо. Хорошо Евстигнеевич постарался. Метко выстрелил. Марал дёрнулся, прыгнул, пробежал несколько метров и рухнул. Но успел в кустарник запрыгнуть. Пока его доставали, пока Евстигнеич ножом орудовал, темнеть стало. Набил он мясом две сумки, а остальное завернул в шкуру и опустил в снежную речку. Река такая, которая только по весне течёт, пока снег в горах тает. Этого момента я никогда не забуду. Евстигнеич опускает свёрток в воду. Ружья к сосне прислонены за моей спиной. Справа густой кустарник. И вдруг чувствую, кто-то на меня из кустов смотрит. Поворачиваюсь и вижу медвежью морду. Руку протяни и вот она полураскрытая пасть. Дальше ничего не помню. Евстигнеич рассказал, когда с дерева спустился, куда он пулей взлетел, как только медведя увидел. Не с того дерева, где ружья, а с ближайшего к воде. Говорит, он и мне кричал, чтобы на дерево лез. Но я не слышал. Может, от страха меня временно парализовало? Но когда медведь рыкнул, я ощетинился и так грозно заревел, что не только медведь на утёк бросился, но и Евстигнеич чуть с дерева не упал от неожиданности. Не знаю, приврал он или нет. Но когда в себя пришёл, у меня, в самом деле, волосы дыбом стояли. Потом мы смеялись как сумасшедшие. И возвращались в темноте. Думал, не выйдем. Ну, как в таком мраке ориентироваться? Евстигнеич не один факел сжёг. Из бересты делал. Пока факел горит, тайга вроде как раздвигается. Кружится вокруг, нагоняя жути. А стоит факелу погаснуть, смыкается, да так, что, кажется, в лёгкие врывается. А тут ещё в речку упёрлись. Но Евстигнеич — крепкий мужик. Меня на загривке переправил вместе с сумками. Долго я после этого на охоту не ходил.

— Интересный ты человек, Василий, — искренне сказал Рад.

— Да? А вот некоторые этого интереса во мне не замечают.

— Ты про Надежду?

— При чём тут Надежда? — буркнул Василий и отвернулся.

— Только приехала, а ты на рыбалку сбежал. Или что случилось?

— Что могло случиться?

— Не знаю, но ты с каким-то отчаянием меня сюда позвал.

— А что оставалось делать? — Василий встал, хмуро посмотрел на застывший поплавок. — Всё, клёв закончился. Пора домой.

Молча собрался, перенёс вещи к мотоциклу, к которому накануне прикрепил люльку. Но заводить мотор не стал. Сел возле Рада и вдруг заговорил с обидой, вырывая из земли тонкие травинки.

— Я её всегда встречал. В любую погоду. И в аэропорту, и в Минусинске с поезда, и на пристани в Краснотуранске. А на этот раз даже не написала, что приезжает. Говорит, сюрприз хотела сделать. А потом высказала, что надоел я со своими встречами. Моя шумная радость якобы утомила. Раньше нравилось, а теперь, видите ли, стесняться стала. И вообще, какая-то странная приехала. Позвал на мотоцикле покататься, сказала, что вышла уже из того возраста, чтобы по полям колесить. Я не вышел, а она вышла! А ведь я старше. Когда позвал на лавочке посидеть, отмахнулась, мол, устала до невозможности. Спать, видите ли, захотелось. Вот поэтому я и здесь. А тебя за компанию пригласил.

— Не рыбак я, — сказал Рад.

— Теперь вижу, что не рыбак, — Василий успокоился и, с тоской глядя на безмятежную гладь озера, неожиданно спросил: — Как думаешь, кончилась любовь?

— Даже не знаю, что сказать, — Рад отвёл взгляд, словно был виноват в его размолвке с Надеждой.

— А я знаю, — тоска плескалась через край. — Городской у неё появился. Давно боялся этого. Не создана она для деревенской жизни. Сколько раз говорила, что пьяного мужа домой тащить по улице не будет. А наоборот, в канаву засунет, чтобы грязью захлебнулся. Думал, шутит. А когда на Новый год перевернулись… В общем, это она потом при всех меня обнимала, целовала. А в первый момент чуть не прибила. В шоке была. И я в шоке… До сих пор не пойму, как руку сломал? Есть подозрение, что это Надежда постаралась. Только ты никому!

— Не скажу.

— Поехали, что ли? — Василию, высказавшему обиды и опасения, стало легче на душе. Он встал, бросил сумку в багажник, засунул удочки в люльку и завёл мотоцикл.