Мария Магдалина - Густав Даниловский

– Учитель! – глубоко взволнованная, замечала она иногда вдали его теряющуюся в тумане тень.

Как безумная, бежала она с застывшим в горле любовным криком и обнимала руками пустое место там, где он стоял.

И перед раскрытыми в недоуменном ужасе глазами открывалась новая полоса пустыни и на том же расстоянии, что прежде, являлся во тьме он – такой же, как прежде.

Неутомимо следовала она за ним, не будучи в состоянии ни догнать его, ни потерять из глаз. В конце концов, падала без сил лицом в песок, и запекшиеся уста ее лелеяли себя обманом, будто она целует его след.

Она лежала в сладостном упоении, раскинув крестом руки, и вся трепетала, чувствуя, будто теперь он приближается к ней. Ей казалось, будто она слышит шорох его шагов, и сердце ее билось до потери дыхания, жилы раздувались, грудь вздрагивала, руки сжимались, и по спине пробегала то холодная, леденящая дрожь, то жаркое, пламенное дыхание ветра.

Недвижно ждала она, исходя от упоения, и, в конце концов, теряла сознание и падала без чувств.

Очнувшись, она не могла отдать себе отчета, что с ней было. Она чувствовала только, что нервы ее напряжены, как струны, в голове жар, а во всем теле огненные раны.

После таких ночей ее вдруг сразу покидали мысли об учителе, забывалось все его земное существование, и в то же время начинали одолевать ее сладострастные искушения, во всем существе ее клубилась и выходила из берегов подавленная страсть, загорались пожаром и подымали мятежный протест неукротимые инстинкты, и она становилась вдруг разъяренной, хищной, как будто жаждущей крови и демонически красивой.

С течением времени одежды ее обветшали и совсем рассыпались. Кожа в зное пустыни приобрела золотистый цвет и налет загара, длинные, перепутанные волосы до того пропитались солнечными лучами, что казалось, будто ее дивная нагота постоянно облита бушующим огненным потоком.

Ее пышные формы немного исхудали, от чего все ее тело стало как-то изящнее и тоньше, чем прежде, движения более гибки, и походка легче, эластичнее, какая-то крадущаяся, как у леопарда.

Ее несколько одичавшую красоту усиливал странный, точно рвущийся куда-то взгляд широко раскрытых темно-синих глаз, полное экстаза выражение лица и несколько страдальчески раскрытые губы, за которыми зубы блестели, точно стиснутые от муки. На безупречно чистом дотоле лбу появилась новая черта, чуть-чуть заметная морщинка, проходящая посредине вдоль. Особенно ясно выступала эта морщина в минуты сладострастного возбуждения, когда ее начинали преследовать греховные видения былого разгула.

Это случалось большей частью в ночи таинственных превращений луны, в периоды естественной у женщин немощи.

Звучащая тишина пустыни начинала понемногу наполняться отголосками игры инструментов. Сладостно звенели цитры, зурны, гусли, звучали струны гитары. Все яснее, все громче приближалась ликующая музыка, раздавался залихватский звук тамбуринов, барбитонов, звенел тимпан, мелодически пели флейты и веселые дудки, и перед пещерой в венках из роз и гирляндах из виноградных листьев, вплетенных в яркие кудри, появлялись весело пляшущие нагие вакханки. Они изгибались всем телом, высоко вскидывали свои изящные ноги, схватывались за руки, кружились хороводом и в страстном экстазе, хлопая в ладоши, ударяя тирсами в бубны, возбуждая себя похотливыми возгласами: «Эвое Вакх!», пускались в вихрь сладострастной пляски. В теле Марии начинала колыхаться, все быстрее и быстрее, в такт музыке, кровь, ее ритмом горячо билось сердце, пульс ударял клекотом кастаньет в висках и артериях.

И, наконец, припадок болезненной дикой пляски овладевал всеми ее членами, лежавшее на земле нагое ее тело металось в судорогах, точно охваченное вихрем безумного танца.

Все громче и громче между тем звучали тамбурины, все более и более захватывающе стонали струны, все визгливее звучали дудки сатиров. И вдруг с чмокающими поцелуями выскакивали толпы косматых фавнов, пляска превращалась в разнузданную оргию.

Мария пылающими глазами смотрела на эти сцены разгула, груди ее вздымались, страстно раскрывались уста, начинала пениться, как шипучее вино, кровь, сладостной мглой затуманивались глаза.

И вдруг все сразу проваливалось в землю.

Медленно рассеивались звуки музыки, точно преображаясь в свет, который, пропитываясь мало-помалу пурпуром, заполнял пещеру багровым пламенем.

И пещера преображалась в роскошную спальню Муция. Загорались по углам светильники, въезжала на свод запряженная голубями сверкающая колесница прекрасной Афродиты, и во все стороны порхали прелестные купидоны, метая огненные стрелы. И Марии казалось тогда, будто она лежит на богатом ложе, в сладостном ожидании красавца римлянина. Он являлся, белый, как изваяние, мускулистый и стройный, наклонялся, чтоб схватить ее в объятия, но тут же рядом точно из тумана появлялся Иуда, и четыре руки начинали бороться на ее теле, за ее тело. Они вырывали друг у друга ее прекрасные члены, дергали груди, наступали коленями, давили ее бока. Отброшенные наконец ее порывистым усилием, они все еще продолжали драться, катаясь на песке, а она жадно следила за трепещущими бешенством их сильными мускулами и пружинящимися членами.

И вдруг Муций исчез. Вставал с торжествующим видом Иуда, припадал устами к ее устам, но губы его были холодные, зловонные, мертвые. Лицо выглядело мертвенно-зеленым, голова спадала на грудь, точно пустой горшок, а из разбитого черепа текла гнойная черная кровь.

Мария вскакивала с истерическим криком и убеждалась, что ничего нет. Кругом простирается только безмолвная, беспредельная пустыня, и какие-то страшные чудовища блуждают то тут, то там. Она не видит их, но чувствует, как они, крадучись, ползут к ней.

Однажды этот страх ее превратился в панический ужас, когда она услышала протяжный, стонущий вой и увидела тихо бегущие тени. Это были шакалы. Впереди один, немного поодаль еще четыре и два сзади. Низко наклонив голову и нюхая воздух, они торопливой рысцой стали забегать со стороны, остановились и уселись полукругом.

Мария обомлела от страха, сердце у нее замерло, волосы на голове зашевелились и поднялись кверху, точно золотые змеи.

Торчащие уши превращались в глазах ее в бесовские рожки, глаза – в огни; ей казалось, что она видит семь бесстыдных бесов, которые опутали ее душу.

Острые морды этих бесов хохотали, казалось, беззвучным, насмешливым хихиканьем, а гибкие ноздри нюхали воздух, чуя в ней верную добычу. Кровь свернулась у нее в жилах, на спине точно растаяла большая ледяная сосулька, и, теряя рассудок от ужаса, она тихонько протянула немеющую руку к мечу, судорожно обхватила ладонью рукоятку и, обливаясь холодным потом, вся дрожа, с диким криком в раздувшейся от страха гортани, в одно мгновенье выбежала из пещеры и стала рубить направо и налево, как слепая.