Неведомому Богу. Луна зашла - Джон Стейнбек

— Завоеван, а мы всего боимся; завоеван, а мы со всех сторон окружены, — он засмеялся громче. — Мне приснился сон… или это наяву? Снег, по нему черные тени, а из-за дверей выглядывают лица… занавески, и за ними тоже холодные лица. Это мне снилось, а может быть, наяву…

Прекл сказал:

— Остановите его!

Тондер сказал:

— Мне снилось, что Предводитель сошел с ума.

Лофт с Хантером захохотали, и Лофт сказал:

— Наши враги уже поняли, сошел он с ума или нет. Вот так сострил! Надо написать об этом домой. Там во всех газетах напечатают. Наши враги теперь оценили сумасшествие Предводителя.

А Тондер продолжал, все еще смеясь:

— Победа за победой, все глубже и глубже увязаем в патоке, — он захлебнулся смехом и, откашливаясь, поднес платок ко рту. — Может быть, Предводитель сошел с ума. Мухи завоевали липкую бумагу. Мухи захватили еще двести миль липкой бумаги! — его смех становился все истеричнее.

Прекл наклонился над столом и тряхнул Тондера здоровой рукой.

— Молчать! Слышишь! Молчать! Не смеешь так говорить!

И тогда Лофт понял, что этот смех истеричен, и он подошел к Тондеру вплотную и ударил его по лицу. Он сказал:

— Молчать, лейтенант!

Тондер продолжал заливаться смехом, и Лофт еще раз ударил его по лицу и сказал:

— Молчать! Лейтенант, вы слышите, что вам говорят?

И вдруг смех умолк, и в комнате ничего не стало слышно, кроме шипения фонарей. Тондер изумленно посмотрел на свою руку, дотронулся ею до лица, снова посмотрел на руку и лег головой на стол.

— Я хочу домой, — сказал он.

Глава шестая

Неподалеку от городской площади проходила небольшая улица, на которой стояли домики с остроконечными крышами и маленькие лавчонки. На тротуарах и посреди улицы снег был утоптанный, но на изгородях и на коньках крыш он лежал высокими волнами и шапками. У закрытых ставнями окон тоже намело много снегу. На дворах в сугробах были прорыты дорожки. Ночь стояла темная и холодная; ни одно окошко не пропускало света, на который могли бы прилететь бомбардировщики. И никто не ходил по улицам, потому что запрещение соблюдалось строго. Дома темными глыбами стояли в белом снегу. Через короткие промежутки времени на маленькой улице проходил патруль из шести человек; патрульные приглядывались к темноте, и у каждого из них был яркий карманный фонарик. На улице слышались то приглушенные шаги, то поскрипывание сапог на слежавшемся снегу. Патрульные кутались в толстые шинели, под касками у них были надеты вязаные шлемы, закрывавшие им уши, рты и подбородки. С неба сыпались мелкие хлопья, совсем мелкие, как зернышки риса.

Патрульные переговаривались между собой на ходу, они говорили о том, чего им так недоставало, — о мясе, о горячем супе, о сытном масле, о красоте женщин, о их улыбках, их губах, глазах. Изредка они говорили и о своем отвращении к тому, что приходилось делать здесь, и о своем одиночестве.

Маленький домик с остроконечной крышей, стоявший на этой улице рядом со скобяной лавкой, по виду ничем не отличался от своих соседей и был украшен такой же шапкой из снега. Его закрытые ставнями окна не пропускали ни малейшего света, низкая калитка перед дверью были закрыта наглухо. Но внутри в маленькой комнате горела лампа, дверь в спальню стояла открытой настежь, в кухню — тоже настежь. В железной печке у задней стены тлели угли. В этой небогатой комнате было тепло и уютно, пол ее устилал потертый ковер, стены были оклеены светло-коричневыми обоями со старомодным узором из золотых лилий. На задней стене висели две картины: на одной была изображена сонная рыба, возлежавшая на подстилке из папоротника, на другой — подстреленная куропатка на сосновых ветвях. Правее висела картина с изображением Христа, идущего по волнам навстречу погибающим рыбарям. В комнате стояли два стула с прямыми спинками, кушетка, покрытая пестрым одеялом, и посредине — маленький столик, на котором горела керосиновая лампа с овальным пестрым абажуром. И свет в комнате был теплый и мягкий.

Внутренняя дверь, выходившая в коридор, который в свою очередь вел к низкой калитке, была рядом с железной печкой.

В мягкой качалке у стола сидела Молли Морден. Она распускала старый голубой свитер и наматывала шерсть на клубок. Клубок был уже толстый. На столе лежали большие ножницы и вязанье, в котором торчали спицы. Очки Молли были тут же на столе, но она обходилась без них во время работы. Молли была молодая, стройная и хорошенькая. Золотистые волосы, повязанные голубой ленточкой, лежали у нее на макушке валиком. Ее руки проворно разматывали шерсть. Работая, она то и дело поглядывала на дверь в коридор. Ветер негромко подвывал в трубе, хоть ночь была тихая, приглушенная снегом.

И вдруг Молли бросила работу, ее руки замерли. Она посмотрела на дверь и прислушалась. За окном раздались тяжелые шаги патрульных, и в комнату долетел слабый звук их голосов. Потом все мало-помалу стихло. Молли потянула следующую нитку и намотала ее на клубок. Потом она опять бросила работу. В коридоре что-то зашуршало, и вслед за этим в дверь три раза негромко постучали. Молли положила свитер на стол и подошла к двери.

— Да?

Она отодвинула задвижку и, открыв дверь, впустила в комнату женщину в широком длинном пальто. Это была красноглазая кухарка Энни, закутанная в теплый шарф. Энни с такой быстротой прошмыгнула в комнату, словно она давно уже практиковалась в искусстве незаметно проскальзывать в двери, которые тут же захлопываются за ней. Она стала у печки и, шмыгая своим красным носом, быстро огляделась по сторонам.

Молли сказала:

— Добрый вечер, Энни. Я не ждала вас сегодня. Снимайте пальто, погрейтесь. На улице холодно.

Энни сказала:

— Это солдаты такую раннюю зиму принесли. Мой отец всегда говорил: как война, так жди плохой погоды, или как плохая погода, так жди войны. Я уж забыла, что после чего.

— Снимайте пальто, садитесь к печке.

— Не могу, — важно сказала Энни. — Они сейчас придут.

— Кто придет? — спросила Молли.

— Его превосходительство, — сказала Энни, — еще доктор и двое Андерсов.

— Сюда? — спросила Молли. — Зачем?

Энни выпростала руку из-под шарфа и протянула Молли маленький сверток.

— Вот, возьмите, — сказала она. — Стащила у полковника с тарелки. Мясо.

И Молли развернула бумагу, сунула маленький катышек мяса в рот и, не успев прожевать, спросила:

— А себе?

Энни сказала:

— А кто стряпает? Разве не я? У меня всегда есть.

— Когда они придут?

Энни шмыгнула носом:

— Андерсы уезжают в Англию. Приходится, ничего не поделаешь. Они сейчас прячутся.

— Прячутся? — спросила Молли. — Почему?

— Да ведь это их брата Джека сегодня расстреляли за испорченную вагонетку. Солдаты всю семью разыскивают. Знаете, как это делается?

— Да, — сказала Молли. — Я знаю, как это делается. Садитесь, Энни.

— Некогда, — ответила Энни. — Надо еще поспеть домой, сказать его превосходительству, что здесь все в порядке.

Молли спросила:

— Кто-нибудь видел, как вы сюда шли?

Энни гордо улыбнулась:

— Нет, я ловкая — прошмыгну, никто не заметит.

— А как же мэр выйдет из дому?

Энни засмеялась.

— Джозеф ляжет в его постель, на случай, если они заглянут в спальню, и его ночную рубашку наденет, и рядом с мадам! — Энни опять засмеялась. — Лежи, Джозеф, и не шелохнись!

Молли сказала:

— Страшно в такую ночь в море.

— Все лучше, чем под расстрел.

— Да, верно. А зачем мэр сюда придет?

— Я не знаю. Хочет поговорить с Андерсами. Ну, надо идти, я только за тем и пришла, чтобы предупредить.

Молли спросила:

— Скоро они придут?

— Так, через полчаса, а может, и через три четверти, — сказала Энни. — Сначала я приду. Кто посмотрит на старую кухарку? — она зашагала к двери, но на полдороге остановилась и, словно приписав Молии свои последние слова, сказала воинственным тоном: — Я еще не такая старая! — и шмыгнула в коридор, быстро прикрыв за собой дверь.

Молли взялась было за вязанье, потом встала, подошла к печке и приоткрыла дверцу. Яркий огонь осветил ее лицо. Она помешала угли, подкинула еще несколько кусков и снова закрыла печку. Потом повернулась к столу, но в это время в наружную дверь постучали. Молли пошла открыть, удивляясь про себя: «Что Энни забыла?» Она вышла в коридор и крикнула:

— Вы что?

Ей ответил мужской голос. Она открыла дверь, и мужской голос сказал:

— Я вас не обижу. Я вас не обижу.

Молли попятилась назад, и следом за ней в комнату вошел лейтенант Тондер. Молли сказала:

— Кто вы? Что вам нужно? Сюда нельзя. Что вам нужно?

Лейтенант Тондер был в зимней серой шинели. Он вошел в комнату, снял каску и заговорил умоляющим голосом: