Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

лишавшему католиков прав на трон. Говоря «сплошь», отметим все же, что исключением были карикатуры, политические баллады и косвенные намеки, сохранившиеся там и сям. У людей долго не проходила озлобленность из‑за истории с Компанией Южных морей; в определенных частях лондонской публики, несомненно, существовали якобитские симпатии. Эдмунд Калами, сервильный священник-диссентер[639], вспоминал, как в Лондоне тех лет кипела «яростная вражда к счастливому правительству, при котором мы живем», и сокрушался о «мятежном настроении толпящихся сборищ»[640]. Но чаще политические симпатии людей выражались косвенно, символически и слишком неопределенно, чтобы навлечь на них судебное преследование. Самое большее, что нам остается, — это сообщения о конкурирующих праздничных кострах по случаю дней рождения Стюартов или Ганноверов; о театральных эпизодах вроде колокольного звона в Хэмблдоне или винчестерского шествия с капустой[641]; об анонимных письмах, мелодиях, насвистываемых на улице, или балладах в лондонских тавернах:

Картошка — вкусная еда, и репа прорастает,

А когда этот Джемми все-таки появится, мы ударим в колокола,

Мы возьмем рогоносца за рога, и поведем его в Дувр,

И посадим в кожаную лодку, и отправим его в Ганновер[642].

Несомненно, многие были бы счастливы увидеть, как правящую верхушку вигов свергнут в результате какого-нибудь переворота; но очень немногие при этом были готовы рискнуть собственной жизнью или помочь вторжению якобитов при поддержке католических держав Европы.

Точно так же историкам трудно оценить серьезность якобитских заговоров с участием Кристофера Лэйера, Келли и Фрэнсиса Аттербери, епископа Рочестерского. Сами по себе они были малосущественны; аналогичные интриги можно обнаружить и в другие моменты на протяжении первых четырех десятилетий XVIII века[643]. Подкрепленные же общим народным недовольством, они могли бы казаться более значительными. Но очевиднее всего, что Уолпол ухватился за эти заговоры как за ниспосланную небом возможность укрепить свою власть, а вместе с ней и ту «стабильность», которую прославляли как его главный вклад в британскую историю[644]. Спикер палаты общин Онслоу, имевший возможности наблюдать Уолпола вблизи, заметил, что один из таких заговоров

возымел обычный эффект подобных случаев, создав для правительства новую и более прочную опору, в значительной мере уничтожив предубеждения против короля и его семьи, проистекающие от многого помимо проекта Южных морей. Это так основательно нарушило все планы партии сторонников Претендента, что с тех пор они никогда не могли их возобновить… и потому [описываемый случай] должно расценивать как одно из самых, если не самое счастливое и важное обстоятельство в жизни мистера Уолпола. Это сблизило его с королем, на какое-то время объединило вокруг него всю партию вигов и обеспечило ему абсолютный авторитет способного и бдительного министра[645].

В таком контексте эпизод с «черными» браконьерами можно рассматривать как еще одно «счастливое обстоятельство». Сомнительно, чтобы Таунсенд или Уолпол долго верили небылицам, которые рассказывал им пастор Пауэр о «черных» и о якобитских заговорщиках в июле 1722 года[646]. Но во время народного недовольства нельзя было позволять вооруженным всадникам безнаказанно нападать на дворянские парки. Решительное пресечение их действий еще раз доказывало, что у власти «способный и бдительный» министр, и ни один уважаемый оппозиционер, скорее всего, не поддержал бы браконьерство, ни обычное, ни «черное»[647]. Этот эпизод послужил самым удачным предлогом для укрепления ресурсов «стабильности».

Но интересы были переплетены еще теснее. Существует поразительное совпадение между врагами «черных» и кругами сторонников Ганноверского дома. Первой жертвой «черных» браконьеров стал не кто иной, как сам король и его представители в королевских лесах. Конечно, стремление сделать Виндзор безопасным для членов королевской семьи еще больше сблизило Уолпола с королем. Сэр Ричард Темпл, виконт Кобхэм, служил вместе с герцогом Мальборо в его войнах и, вслед за своим начальником, лишился королевского фавора в последние годы правления королевы Анны. После восшествия на престол Георга I он был осыпан милостями, кульминацией чего стало его назначение на пост коменданта Виндзора. Он, конечно, был убежденным сторонником Ганноверской династии, входил тогда во фракцию Уолпола (и служил противовесом Кадогану среди военных), и Джонатан Свифт назвал его «величайшим вигом в армии»[648].

Кадогана, на парк которого дважды нападали «черные» охотники на оленей, мы уже обсуждали выше (с. 143–145). Он сыграл важную роль в организации трудного перехода власти от Анны к Георгу I, однако между этим влиятельным вигом и Уолполом не было особой любви[649]. Последний завидовал его знанию немецкого языка и континентальной политики, его значительному влиянию на короля, считавшего Кадогана «лучшим офицером в Англии и наиболее способным командовать армией».

Кадогана ненавидели жители не только Рединга, но и всей страны; злобный стишок, приписываемый епископу Рочестерскому, имел широкое хождение:

Не знающий милосердия, не боящийся стыда,

Несомненное отродье палача и шлюхи:

Не благодарный человеку, возле которого он вырос,

Орущий во всю глотку, буйный, неистовый, проклятый болван[650].

К тому же Кадоган (как утверждали тогдашние сплетники) был «нисколько не любим офицерами». Но королевская милость защищала его от его собственных офицеров, от общественного мнения и от Уолпола. Действительно, в 1723 году он был, пожалуй, ближайшим (среди верхушки вигов) союзником немецкой фракции при дворе, а его последователи составляли остаток старой группы Сандерленда. Он был королевским гардеробмейстером, командиром войск, стоявших лагерем в Гайд-парке летом и осенью 1722 года, и членом регентского совета во время отбытия короля в Ганновер в 1723‑м. Как бы сильно Уолпол ни желал от него избавиться, Кадоган, безусловно, являлся человеком, чей парк было разумно защищать[651].

Заместитель Кобхэма в Виндзоре, полковник Фрэнсис Негус, тоже был, хотя и в более скромном масштабе, человеком, обладавшим самостоятельным политическим влиянием. По-видимому, своим ранним продвижением по службе он был обязан семьям Таунсенд и Уолпол[652]; он состоял королевским конюшим (придворная должность, которая могла сопровождаться рангом члена кабинета), членом парламента от Ипсвича и был прочно привязан к Уолполу[653].

Генерал-майор Джон Пеппер, рейнджер Энфилд Чейз, тоже был членом парламента от «карманного местечка» Стейнинг в Сассексе. Он был довольно неопытным членом фракции Кадогана. Как писал он сам в петиции, обращенной к королю, он подал в отставку с теплого места губернатора Кинсейла в Ирландии, когда король через Кадогана передал ему просьбу добиться избрания в палату общин от Стейнинга, «не допустив, чтобы человек, никоим образом не связанный с интересами Вашего Величества, прошел на место в парламенте, что было тогда весьма вероятно». Пеппер продолжал:

Сей проситель, удостоенный сообщения о том, что его работа в парламенте была бы приятна Вашему Величеству, несмотря на понесенные им большие расходы на предыдущих выборах, предпринял