Безумие толпы. Как мир сошел с ума от толерантности и попыток угодить всем - Дуглас Мюррей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В феврале 2018 года, всего за несколько месяцев до назначения Сары Джонг в редакцию «The New York Times», газета объявила о еще одном найме в свою команду – речь шла о 44-летней журналистке в области технологий по имени Куинн Нортон. Интернет моментально взялся за дело и, как это позже будет в случае с Сарой Джонг, проанализировал ее записи в Twitter. И вновь были найдены твиты, которые, выражаясь языком поборников социальной справедливости, были «ненормальными». Среди всего прочего были найдены твиты, датированные 2013 годом, в которых Нортон использовала слово «педик». Например, «Смотри, педик», и (один раз в ходе ссоры с другим пользователем) «ты – говноед, гиперчувствительный маленький плакса-педик»[198]. В другой раз – в 2009 году – Нортон, как оказалось, употребила самое неприемлемое слово из всех. Тогда в рамках спора с другим пользователем она ответила: «Если бы Бог хотел, чтобы ниггер разговаривал с нашими детьми-школьниками, он бы сделал его президентом. Ох, погодите-ка… Эм…»[199] Всего несколько часов спустя после того, как «The New York Times» заявил о ее назначении, редколлегия пошла на попятную, заявив, что Нортон не будет нанята.
В последующей за этим статье в «The Atlantic» Нортон объяснила, что, по ее мнению, произошло. Она осознала, что многие вещи, которые она писала в Twitter, были невежественными и постыдными. Она также объяснила, каково это, по ее словам, видеть, как ее «двойник» быстро возник из Интернета. Как и в случае с другими людьми, которых стыдили в Интернете, эта версия ее, против которой они выступали, была не ею самой, а отвратительной, упрощенной, вырванной из контекста версией ее личности.
Она сказала, что, как ей кажется, она стала жертвой «разрыва контекста». Это – другой термин для обозначения слома границы между приватным и публичным языком, в котором разговор, который предназначен для узкого круга, становится достоянием общественности – без учета изначального контекста дискуссии. Нортон сказала, что использование ею слова на букву «н» произошло в контексте спора, в рамках которого она «поддерживала [президента] Обаму». Поскольку Нортон участвовала как в дружеских, так и в недружественных спорах с различными белыми расистами, было возможно, что она использовала ругательство, чтобы «отзеркалить» слова человека, который также использовал ругательства. В другом месте ее связь с «анонами» (членами активистской коллективной общности «Anonymous») преподносилась как причина использования ею слова «педики»[200]. Подобный язык используется в таких группах, но не очень хорошо выглядит в мире «The New York Times». Эти два мира встретились, Нортон ушла в историю, и мир устремился дальше. Но такие случаи заслуживают некоторого осмысления. Во-первых, потому, что случаи с Нортон и Джонг вызывают вопрос: «Какова честная репрезентация человека в Интернете в эпоху Интернета?» Как можно честно описать кого-то? Нортон, к примеру, отныне могла бы называться «расистской, гомофобной журналисткой, уволенной из „The New York Times“». Сама она может считать, что более честной версией описания ее жизни была бы такая: «Писательница и мать». Но в то же время Джонг, предположительно, тоже не считает себя расисткой. Так кто же решает? Если решает толпа, то мы в опасности.
Действительно, только худшая версия чьей-то жизни содержит в себе информацию, которая заставит Интернет остановиться и обратить внимание. Это чистое золото для сети, пристрастившейся стыдить и злорадствовать. Мы все знакомы с радостью, испытываемой, когда кто-то впадает в грех; это чувство праведности, которое приходит одновременно с наказанием преступника. Даже (а возможно, особенно) если преступник виновен в грехе, который мы и сами совершали. И из работ антрополога и философа Рене Жирара мы знаем, что может получиться из нахождения такого козла отпущения. Все тяготеет к тому, чтобы выбрать тот взгляд на жизнь человека, который является наименее понимающим и наименее тонким: самый ужасный и самый негативный.
Здесь находится еще одна ловушка. Мало что можно сделать, когда по вашей жизни проходится журналистика старой школы. Но в Интернете даже нет никакого регулирующего органа, к которому можно было бы обратиться, если вашу жизнь перевернули таким образом. Тысячи – возможно, даже миллионы – людей были вовлечены в это, и нет никакого механизма, с помощью которого можно было бы связаться с ними и заставить их признать, что они нечестным образом переврали вашу жизнь. Ни у кого нет на это времени, и мало кто считается достаточно важным человеком для этого. Есть и другие люди, которыми можно заняться. И в отличие от людей, которые могли быть растоптаны старыми средствами массовой информации, технологии могут прицепиться почти к кому угодно на планете и закружить их, как торнадо.
Второй важный аспект в историях вроде тех, что случились с Нортон, Джонг и другими – это вопрос, с которым эпоха Интернета еще не начала разбираться: как, если это вообще возможно, в наше время можно прощать? Поскольку каждый человек ошибается в течение своей жизни, у любого здорового человека или общества должна быть возможность быть прощенным. Частью прощения является способность забывать. Но Интернет никогда не забывает. Все может быть раскопано и освежено в памяти новыми людьми. Будущий работодатель будет всегда иметь возможность увидеть то, как Нортон использовала слово на букву «н», и, отбросив контекст, задаться вопросом о том, тот ли она человек, которого он хочет нанять.
Спорные твиты, написанные Нортон и Джонг, были удалены с их страниц в Twitter, но они были увековечены в истории множеством других пользователей. Увидеть их онлайн – значит иметь возможность получить реакцию настолько бурную, как если бы они появились не несколько лет и не десятилетие назад, а вчера или сегодня.
До недавнего времени оплошность или ошибка, сделанная очень известным человеком, со временем стиралась бы. Есть некоторые вещи, которые ужасны настолько, что не могут быть прощены. Человек, которого предают суду или помещают в тюрьму, помнит об этом. Но жизнь в мире, где непреступные поступки имеют тот же эффект, особенно безумна. В каком суде это может быть обжаловано? Особенно когда природа преступлений, или того, что считается преступлением, меняется день ото дня. Как сегодня правильно называть транс-людей? Не использовали ли вы слово «транс» в качестве шутки или оскорбления? Как то, что мы делаем сейчас, будет смотреться через 20 лет? Кто будет следующей
