Ноша - Татьяна Нелюбина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То есть эта фрау Брюке прилепилась сначала к моему сычу, потом к Кришану переметнулась – ещё бы! к такому мужчине! – и, вся из себя сексуальная, в возбуждении не разобралась, что Кришан – муж. Набралась и убеждала его купить картины!
Да, свой в доску человек!
Мы, как и обещали, пошли с Манюней гулять, побывали на всех детских площадках, я так устала, попросилась домой. Маша взмолилась:
– Ещё, ещё, ну, пожалуйста!
– Сил моих нет…
– Тогда вы отдохните, а я одна побегаю, можно?
Мы рухнули на скамью. Я сказала:
– Настюш, ты так много с ней занимаешься. Я бы не смогла.
– Подожди, появится у тебя внук или внучка, сможешь.
– Не смогу. Всю себя на сынка выплеснула.
– Придёт второе дыхание, – сказала Людмила. – Только сразу нужно поставить вопрос ребром: ребёнок должен ходить в немецко-русскую школу.
– Зачем? У него тогда будет расщеплённость.
– Ты о чём?
– Дети здесь родились и живут, они, хотите вы этого или не хотите, немцы.
Людмила посмотрела на меня так, будто я с другой планеты свалилась.
И Настю, кажется, задела за живое:
– А двуязычное обучение? У Маши в садике есть мальчик, он говорит на трёх языках: с мамой по-итальянски, с папой по-французски, в садике – по-немецки. А другие дети – на двух: по-немецки и по-турецки, по-немецки и по-английски. Их родителям и в голову не приходит, что их дети «расщепятся».
Я не нашла, что сказать.
Ральф меня тоже пилил, что я не обучаю сына русскому. Сын по-русски говорит, но с акцентом. Зато по-английски, дай боже, чешет. По-французски и по-испански – тоже. А вот кем он себя считает… Он считает себя немцем. И я не вижу в этом ничего плохого.
По квартире витали завораживающие ароматы – Кришан готовил choucroute, французское блюдо (эльзасское?) из квашеной капусты со всевозможными сортами мяса, сосисок, колбасок, под конец всё это поливается шампанским, слюнки текли!
Мы устроили пир на весь мир!
Маша тихо-тихо играла и время от времени подбегала к Насте:
– А я снова к вам приеду?
– Конечно, малышка!
– Ты мне обещаешь?
– Обещаю.
– Точно?
– Точно.
– Точно обещаешь?
– Точно обещаю.
Ну всё, я собралась.
Смотрю, а Маша мой подарок забыла.
– Нет, она мне объяснила, – сказала Настя, – это чтобы вернуться.
Повезли меня на автовокзал.
– Настя, ты уж меня извини, если что было не так…
– Вера! Я так рада, что ты приехала, что вы были со мной. После вернисажа обычно такая пустота…
– А я её заполнила!
Стали прощаться.
Из Ростока я послала смс:
«Доехала. Спасибо за всё. До встречи. Ты обещаешь, точно? Целую».
Настя
Я всё на дверь поглядывала. Ждала, он войдёт, раз на вернисаж не приехал. Он же всегда на вернисаж приезжал. И вспоминала, что его больше нет. Нет нашего Юргена, нашего Петра Первого, он на Тысячелетии Потсдама Петром был. А Ральф – мишкой. Парился в шкуре, голову потерял. Не свою – медвежью. Пришлось ему лицо раскрашивать, в волосы гель втирать, чтоб на шерсть было похоже. У Юргена длинные волосы, их в косичку заплели. Бороду по такому случаю он сбрил, только усы оставил. Шёл впереди русской процессии, за ним – мишка, цыганка, группа «Соловушка» в красочных уральских нарядах. Юрген так часто потом говорил:
– Этот праздник, эти дни с вами – самое счастливое время в моей жизни.
Мы с Кришаном не понимали, почему? Почему самое счастливое время – в 1994 году? У него же подруга, юная, красивая, певица, моложе Юргена вдвое.
Он и его Аня жили в Потсдаме, ездили на работу в Бранденбург, в музыкальной школе работали. Четыре дня в неделю. Юрген радовался, что выходит на пенсию. С 1-ого апреля вышел. Живи не хочу, и вот… пять месяцев пожил, месяц пролежал в больнице. Конец.
Нельзя строить планы на жизнь после работы.
Да он бы и продолжал работать! Он же – музыкант! Саксофонист. Руководитель джазовой группы. Устроитель джазовых фестивалей земли Бранденбург. Джаз для него… всё. Как он играл на саксофоне! Саксофон самый эротический инструмент. Заслушаешься, поплывёшь и назад, к себе назад, уже не вернёшься.
Похоронами занимался Биргер, старший сын Юргена. А двое других после того, как Юрген развёлся, не хотели видеть отца. И теперь уже никогда не увидят, будут жить с невыносимыми муками совести.
– Мы с Юргеном познакомились в музыкальной школе, – рассказывала Аня, – он для меня был… Я и не мечтала. Всё думаю, как же я не разглядела вовремя, не поняла, что он болен.
– И мы не… но…
– Да-да, мы надеялись до последнего. Но я же могла почувствовать… Он в последнее время ушёл в себя, как медведь в берлогу забрался. Я приду и вместо того чтобы полежать с ним рядом, приласкаться, понежиться, температуру ему меряю, про давление спрашиваю… А ему, может, надо было просто меня к себе прижать.
– Не вини себя, – взмолилась я, – это самое страшное, угрызения совести.
– Страшнее, чем пустота?
– Не знаю… Не знаю, как помочь.
– Просто будьте рядом и всё.
– Мы рядом.
– Юрген хотел, чтобы его похоронили в море.
Биргер всё устроил. Через Чехию. Урну должен был бы сопровождать священник, но это дополнительные полторы тысячи евро, лучше мы их, предложил Биргер, вложим в наш прощальный ужин, это было бы в духе отца. Урну, когда она прибыла из Чехии в Берлин, Аня и Биргер сами забрали, это нелегально, поэтому лучше никому больше не говорить.
– И ещё я узнала, в Швейцарии делают из праха «диамант», можно носить как кулон или кольцо. Но стоит очень дорого.
Я запротестовала:
– Нет, нет, неужели бы ты стала носить…
– Как просто в Америке, – сказала Аня, – ставишь урну на камин и… А в Германии запрещено. Без Биргера я бы ничего этого не сумела.
Мы с Кришаном, Ирой и Бруно выехали рано утром, через три часа уже были в Штральзунде, где живёт Биргер и откуда родом был Юрген.
Ральф и Вера уже ждали в отеле. На берегу Балтийского моря. Постепенно все подъезжали. Друзья. Сестра с мужем. Племянница с женой. Племянница так и представилась:
– Я – Кристин, а это моя жена Скай.
Подошёл Биргер, и я снова ахнула. Редко такое встречается, чтобы сын настолько походил на отца. Не только одно лицо, та же причёска, те же руки, рост, комплекция, но и сама манера говорить, двигаться, улыбаться, чуть наклоняясь вперёд и
