Девушка, которая застряла в паутине - Стиг Ларссон

Микаэль постоял на улице несколько секунд, раздумывая, что ему предпринять. Ситуация ему откровенно не нравилась. Гоняться за несчастными матерями вместе с репортерами уголовной хроники вечерних газет едва ли было в этот день пределом его мечтаний. Тем не менее он, махнув рукой, остановил такси и двинулся в район Васастан.

Ханна Бальдер поехала вместе с Августом и Эйнаром Форсбергом в центр «Óдин», располагавшийся на Свеавэген напротив Обсерваторского парка. Центр состоял из двух больших квартир, объединенных вместе, и хотя в обстановке и прилегающем дворе присутствовало ощущение чего-то личного и уютного, он все-таки немного напоминал психиатрическую лечебницу — наверное, не столько из-за длинного коридора и закрытых дверей, сколько из-за сурового, настороженного выражения лиц персонала. Казалось, у сотрудников развилась определенная подозрительность по отношению к детям, за которых они отвечали.

Директор центра Торкель Линден — невысокий, тщеславный мужчина — утверждал, что имеет большой опыт работы с детьми-аутистами, что, конечно, внушало доверие. Правда, Ханне не понравилось то, как он смотрел на Августа, и вообще здешнее распределение по возрасту. Она видела подростков вперемежку с малышами. Но ей подумалось, что менять решение поздно, и по пути домой она утешала себя мыслью, что это только на короткое время. Может, забрать Августа уже сегодня вечером?

Ханна глубоко погрузилась в размышления — думала о Лассе, его пьянках и опять о том, что надо бросить его и заняться собственной жизнью. Выйдя из лифта на Торсгатан, она вздрогнула. На площадке лестницы сидел привлекательный мужчина и что-то писал в блокноте. Когда он встал и поздоровался с нею, она увидела, что это Микаэль Блумквист, и ей стало страшно. Возможно, ее мучило сознание вины, и ей подумалось, что он собирается ее разоблачить… Глупости, конечно. Он только смущенно улыбался, дважды попросив прощения за беспокойство, и Ханна не могла не испытать большое облегчение. Она уже давно восхищалась им.

— Я не даю никаких комментариев, — сказала женщина голосом, намекавшим на обратное.

— А мне они и не нужны, — ответил Блумквист.

Тут она вспомнила, что сегодня ночью они с Лассе приехали к Франсу вместе — или, во всяком случае, одновременно, — хотя никак не могла понять, что у них общего; напротив, в этот момент они казались ей полной противоположностью друг друга.

— Вам нужен Лассе? — спросила Ханна.

— Я хотел бы узнать о рисунках Августа, — сказал он, и тут она ощутила приступ паники.

Тем не менее Ханна позволила ему войти. Наверняка это было неосмотрительно: ведь Лассе побежал лечить похмелье в какой-то кабак поблизости и мог вернуться в любую минуту, а увидев у них дома журналиста такого калибра, он просто взбесится. Однако Ханна не только беспокоилась, но и испытывала любопытство. Откуда, черт возьми, Блумквист узнал про рисунки? Она пригласила его сесть на серый диван в гостиной, а сама пошла на кухню и приготовила чай с сухариками. Когда женщина вернулась с подносом, Микаэль сказал:

— Я бы не побеспокоил вас, если б это не было совершенно необходимо.

— Вы мне не помешали, — ответила она.

— Понимаете, я встретился с Августом этой ночью, — продолжил журналист, — и все время мысленно к этому возвращаюсь.

— Неужели? — удивилась Ханна.

— Тогда я этого не понял. Но у меня возникло ощущение, будто он хотел нам что-то сказать, и задним числом я стал думать, что он хотел рисовать. Он так целеустремленно водил рукой по полу…

— Август был одержим этим.

— Значит, он продолжал и дома?

— Не то слово! Он начал рисовать, едва войдя в квартиру. Рисовал просто маниакально, но получалось действительно потрясающе красиво. Правда, он ужасно раскраснелся и тяжело дышал, и присутствовавший здесь психолог сказал, что Август должен немедленно прекратить. Он счел его действия навязчивыми и деструктивными.

— Что рисовал ваш сын?

— Ничего особенного; я предполагаю, что его вдохновил пазл. Но рисовал он очень умело — с тенями, перспективой и тому подобным.

— Но что именно он рисовал?

— Клеточки.

— Какие клеточки?

— Думаю, шахматные клетки, — ответила она, и, возможно, ей это только показалось, но она вроде бы уловила в глазах Микаэля Блумквиста напряжение.

— Просто шахматные клетки? — уточнил он. — И ничего больше?

— Еще зеркала. Шахматные клетки, отражавшиеся в зеркалах.

— Вы бывали у Франса дома? — спросил он с какой-то новой резкостью в голосе.

— Почему вы спрашиваете?

— Потому что пол в спальне, где его убили, как раз состоит из шахматных клеток, отражающихся в зеркалах платяного шкафа.

— О, нет!

— Почему вы так реагируете?

— Потому что…

Ханну захлестнула волна стыда.

— Потому что последнее, что я видела перед тем, как вырвала у него рисунок, была грозная тень, выраставшая из этих клеток.

— Рисунок у вас здесь?

— Да… или нет.

— Нет?

— Боюсь, я его выбросила.

— Ну, надо же!..

— Но, возможно,…

— Что?

— Он еще валяется среди мусора.

Вымазав руки в кофейной гуще и йогурте, Микаэль Блумквист вытащил из пакета с мусором скомканный лист бумаги и осторожно развернул его на столе возле раковины. Тыльной стороной ладони он очистил рисунок и стал рассматривать его при свете точечных лампочек под кухонной вытяжкой. Рисунок был еще далеко не закончен и действительно, как сказала Ханна, состоял в основном из шахматных клеток, увиденных сверху и сбоку; человеку, не побывавшему в спальне Бальдера, наверняка было трудно понять, что это пол. Но Микаэль сразу узнал справа зеркала платяного шкафа; узнал он также и темноту — особую темноту, встретившую его ночью.

Ему даже показалось, будто его вернули обратно в тот миг, когда он влез через разбитое окно, за исключением одной маленькой важной детали. Комната, в которую попал Микаэль, была почти совершенно темной. На рисунке же виднелся тоненький конус света, который шел под углом, откуда-то сверху, распространялся по клеткам и придавал контуры тени, не слишком отчетливой и выразительной, но, возможно, именно поэтому казавшейся такой зловещей. Тень протягивала руку, и Микаэль, смотревший на рисунок совсем другими глазами, чем Ханна, без труда понял, что представляла собой эта рука. Она хотела убить. А над шахматными клетками и тенью виднелось еще не дорисованное лицо.

— Где сейчас Август? — спросил Микаэль. — Он спит?

— Нет. Он…

— Что?

— Я его временно отдала. Честно говоря, мне было с ним не справиться.