«Пёсий двор», собачий холод. Том II (СИ) - Альфина

Всё это здраво, но Приблеву всё же было не избавиться от ощущения, что разговаривает он сейчас с собственной совестью.

— Нет, не нашёл бы.

— Враньё на вранье, — раздражённо выдохнул Юр, — и грубость родителям. И тебе самому кажется, что ты поступаешь верно?

— Я не сдержался. Но, Юр, они же меня совершенно не слушают!.. Или ты тоже думаешь, что сейчас нужно заботиться об оценках?

Юр некоторое время молчал, глядя в сторону.

— Я думаю, что отец выдаёт желаемое за действительное. Матушка более трезва, но боится сказать ему об этом прямо. Я думаю, Саша, что ты поступаешь с ними отвратительно жестоко. Но это, как ты сам настаиваешь, твоя жизнь и твоя совесть. Я хочу поговорить о своей.

Приблев вежливо нахмурился.

— Я вернулся сегодня позже, потому что меня вызывало командование Охраны Петерберга, — раздельно проговорил Юр.

— Тебе угрожали? — испугался Приблев.

— Гораздо хуже, — Юр снова отвернулся и зашагал по кабинету, как делал всегда от раздражения, — меня поблагодарили. Видишь ли, оказывается, моим именем некто ввёл хэру Ройшу какой-то препарат, вызвавший у него резкое ухудшение зрения, что не позволило ему своевременно сбежать, а Охране Петерберга, наоборот, позволило легко его схватить и арестовать. При хэре Ройше были обнаружены соответствующие бумаги. — Не выдержав, Юр остановился, и в голосе его зазвучало ледяное бешенство: — Саша, за прошедший месяц я давал рекомендательное письмо только одному человеку.

Удивительно, но Приблев только сейчас сообразил, что письмо они с Золотцем не забрали. Слишком сильны оказались нервные переживания. А ведь так волновался, что может очернить брата…

Юр упёрся пальцами в очки, будто сдерживая то, что из него рвалось.

— Я не буду кричать, чтобы не тревожить родителей. И я вижу по твоему лицу, что здесь нет недоразумения. Меня не интересуют долгие беседы. Если ты вообще способен объясниться, объяснись коротко.

Приблев молчал. Он сам не мог себя понять: ему было совестно, но уколы совести казались какими-то будто формальными, из вежливости, а не на самом деле. Так, наверное, любой реагирует, когда на него кричат — и уж тем более когда показательно не кричат.

Ему было обидно, что он ни за что не сумеет сыскать слов — тем более кратких, — которыми удалось бы объяснить, что нигде больше, ни в одном другом месте, где он показывается, на него не кричат и не некричат. Даже категоричный Гныщевич не кричит, даже привередливый Золотце с ним почти подружился, а тут, дома, отчитывают, как ребёнка, и какой же это тогда дом, если так тошно? А Гныщевич, между прочим, проворачивает нынче некую совершенно невообразимую махинацию, и наутро после расстрела он тоже пришёл в Алмазы — ко всем, но к Приблеву в частности. Отвёл в сторону и объяснил, что у него теперь Союз Промышленников, только это фикция, и фикции нужно придать реальность, и большинство приглашений всяческим управляющим он разослал, но есть спорные варианты, и он хочет посоветоваться. Не потому, что «долг» или «достойно», а потому, что уважает лично Приблева и прислушивается лично к нему.

Приблев думал, что ему так приятно, поскольку его замечают и ценят вроде бы посторонние люди.

Только они ли — посторонние?

— И сказать нечего, — непоследовательно хмыкнул Юр, — что ж. Что ж, ладно, я спрошу прямо. Ты причастен к расстрелу?

— В момент расстрела я пользовался твоим добрым именем, — в ответе Приблева прозвучала недобрая ирония, которой он и сам не ожидал.

— Оно и твоё тоже, — Юр вытащил портсигар, извлёк папиросу, но кинул её на стол. — Но чем-то ты занимаешься. Не учёбой, не работой. Этим вот… бунтарством. Так?

— При широком понимании слова «бунтарство» им занимаются все.

— Не юли.

— Я не, э-э-э, не юлю. Чем-то я занимаюсь. Чем-то интересным и, как мне кажется, важным.

— Чем?

Приблев не мог разобрать, спрашивал ли Юр из раздражения или настоящего интереса. То есть, конечно, Юр был раздражён; вопрос в том, было ли ему интересно. В смысле, правда ли он хотел услышать ответ.

Родители ведь не хотели. Никогда, если подумать, не хотели. Они сами для себя решали, чем занимается Приблев, и иные интерпретации полагали чепухой.

Чепухой.

Это слово очень любил сам Юр.

Отправляясь шпионить за Четвёртым Патриархатом, совсем уж собрав вещи и распрощавшись, Золотце в самый последний момент вдруг поманил Приблева в садик.

«Наследие лорда Пэттикота я оставляю на вас».

Наследие лорда Пэттикота. Всклокоченные люди с больными глазами, кипы бумаг на британском, которого Приблев почти не знал, и алхимические печи — неожиданно громоздкие, с подведёнными проводами, вовсе не похожие на колбы или реторты.

В печах, по словам Золотца, делались люди.

Ну, в паре из них.

«Но я, право… — совершенно смутился Приблев, — я чрезвычайно польщён, что вы показали мне, но не представляю, что с ними делать».

«Просто присмотрите, — улыбнулся Золотце, но заметив, что Приблев сосредоточен и даже несколько испуган, аккуратно взял его за плечо: — Отнеситесь к ним как к детям. Они любят своё дело, им ничего другого не нужно. Только присмотр, чтобы им — особенно теперь — никто не мешал».

Не мешал делать людей. Приблев силился и не мог это понять. Можно ли сделать человека в реторте — или, положим, печи? Собрать из химических элементов? Ведь если да, то души не существует… да и ничего, кроме химии, не существует. И как, если даже заучить перечень костей человеческого черепа — тяжкий труд? Как можно самолично возвести такую сложную конструкцию?

Будут ли это люди? Ведь тому нет подтверждений, пусть Золотце и говорит, что мистер Уилбери, бывший личный врач лорда Пэттикота, сам вышел из печи.

Будут ли эти люди расти и развиваться самостоятельно?

Этично ли прятать в Порту такой прорыв… не в науке даже, а в философии, пожалуй?

«Если отыщете себе переводчика, которому не страшно довериться, — беспечно взмахнул манжетой Золотце, — можете с ними поговорить. Они объяснят лучше моего. Только, пожалуйста, пусть переводчиком не будет Гныщевич».

«Вы в нём не уверены?» — удивился Приблев.

«Я уверен в том, что он попытается отобрать у меня дело».

Это, пожалуй, было справедливо. И это не было чепухой, что бы ни утверждал Юр. Даже если Золотце ошибается, даже если бывшие невольники лорда Пэттикота врут, даже если печи — не прорыв ни в чём, они остаются блистательным экспериментом.

Они не чепуха.

— Чем я занимаюсь? — Приблев скользнул глазами по корешкам собрания сочинений какого-то британского естествоиспытателя — в оригинале, конечно. — Если хочешь, можешь посмотреть сам.

Юр такой откровенности, кажется, не ожидал; он нахмурился.

— Мне будет на что смотреть?

— В этом городе есть место, где стоят некие агрегаты. В агрегатах протекают химические реакции. В результате этих реакций, возможно, из агрегатов выйдут… гомункулы, — сказать «люди» не повернулся язык.

— Звучит как бред, — хмыкнул Юр, но хмыкнул неубедительно, вполсилы, и губы его чуть задрожали.

Он, в отличие от Приблева, был настоящим врачом и настоящим учёным.

— Мне тоже так кажется… И у меня не хватает способностей разобраться самому. Скажи мне, Юр, это бунтарство? Ну, если это правда? И разве любая наука — не бунтарство?

— Я никогда бы не подумал, что ты — тайно и прогуливая Штейгеля — занимаешься наукой, — улыбнулся Юр, и улыбнулся так искренне и даже радостно, что Приблеву тут же стало неловко за возникшее у брата ложное впечатление.

— Ну, не только ей, — уклончиво заметил он, но Юр его, кажется, не услышал. Он снова обернулся к шкафу, снял как раз один из тех томов на британском, перелистнул пару страниц, отыскал некую схему и ткнул ей Приблеву в лицо.

— Твои агрегаты похожи вот на это? — взволнованно спросил он. — Хотя бы неким базовым принципом? Мне просто пришло в голову…

— Сходи и оцени сам, — продолжил уклоняться Приблев, не имевший ни малейшего представления о принципе работы печей.

Юр кивнул, отложил книгу, сделался очень серьёзен, поправил очки и ответил официальным тоном:

— Я бы действительно хотел ознакомиться лично. Если, конечно, это не дурная шутка. Вероятно, агрегаты спрятаны?

— Да, вместе со специалистами — а ты очень верно решил освежить британский, они только на нём и говорят… Там хитрая дорога и охрана, я тебе лучше нарисую схему. Но с тобой, извини, не пойду, есть и другие дела.

Может, это и дурно — выдавать Юру наследие лорда Пэттикота из одного только желания доказать, что с самостоятельной жизнью Приблева следует считаться, но Золотце ведь дозволил привести доверенного переводчика, а Юру, при всех его недостатках, Приблев всей душой доверял. Да и пользу он может принести, если надумает во всём этом разобраться.