В годы большевисткого подполья - Петр Михайлович Никифоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приподняв половицу, я клал сверху матрац, придавая ему форму лежащего человека и прикрывал одеялом. Затем я пролезал под пол и приспускал половицу.
Целую неделю мы бились над смерзшимся фундаментом. Наконец фундамент пробили. Земля уже значительно оттаяла. Мы решили в землю от фундамента не углубляться, опасаясь, что она может обвалиться. На следующую ночь предполагали выбраться во двор и уйти.
Днем я перепилил свои кандалы и отомкнул наручни. Вечерняя поверка прошла благополучно. Я опять спустился под пол, чтобы разработать выход на поверхность земли, и неожиданно наткнулся на большой камень. Он вмерз в землю и сидел в ней, как впаянный. Как мы ни старались, камень не поддавался.
Опасаясь, что нам до утра не удастся выйти, мы стали торопиться и действовали ломиками менее осторожно. Стук усилился. Хотя надзирателю и не было слышно, но шум донесся до камер, гулко отдаваясь в пустоте под полами. Особенно ясно слышали удары те, кто спал на полу.
В самый разгар работы раздался тревожный сигнал наблюдателя. Мы быстро вылезли из-под пола.
— В чем дело?
— Какая-то сволочь надзирателя подозвала и требует помощника начальника тюрьмы.
Я быстро привел в порядок половицу, даже перенес постель на кровать и улегся.
Пришел старший надзиратель, спросил дежурного:
— Что случилось?
— Девятая помощника вызывает.
Из девятой кто-то долго разговаривал со старшим. Тот сердился, не верил:
— Не может быть. Чепуху ты, парень, говоришь.
Старший подошел к моей камере и приказал дежурному: «Открой!»
Дежурный открыл дверь, старший вошел в одиночку. Я приподнял голову.
— Что нужно?
— Лежи, лежи, ничего.
Старший оглядел камеру, пол и вышел в коридор. Зашел в соседние камеры. Там тоже нашел все в порядке. Пошел было к выходу, но его опять потребовала девятая. Сидевший в ней арестант опять что-то возбужденно говорил. Старший захлопнул форточку и сердито проворчал:
— Только суматоху зря поднимаешь…
Старший ушел. Соседи мои опять принялись за работу. Вдруг провокатор из девятой поднял крик:
— Начальника давай! Убегают!
Дежурный дал тревожный звонок. Прибежал помощник с толпой надзирателей.
— Что случилось?
— Девятая предупреждает — побег.
— Ваше благородие, идите сюда! — звал провокатор.
— Обыскать камеры!
«Ну, провалились», — думаю, но продолжаю лежать. Открылась дверь.
— Выходи!
Я осторожно подобрал кандалы и вышел в коридор. Только перешагнул через порог, как у меня с ног слетели бугеля, охватывавшие щиколотки, и кандалы упали.
— Ваше бродь! — испуганно закричал надзиратель. — Кандалы спилены!
Видя, что все пропало, я сбросил и наручни. Двое надзирателей схватили меня за руки и прижали к стене. Из соседних одиночек тоже кричали:
— Пол прорезан! Кандалы распилены! Дыра в стене!
Открылось все. Надзиратели с револьверами в руках суетились возле нас и кричали, чтобы мы не шевелились. Шеремет ходил из камеры в камеру и растерянно повторял:
— Вот сволочи! Кто бы мог подумать! Учинить подкоп из новой секретной!.. Вот безумцы!
Мы стояли в коридоре раздетые. Надзиратели набросили на нас халаты и повели в контору. Здесь перед каждым из нас стал надзиратель с револьвером в руке.
— Теперь, в первую очередь, пороть нас будут, — сообщил один из бывалых арестантов.
— Бой устроим, не дадимся. Я буду плевательницами отбиваться, — задорно ответил молодой арестант.
Надзиратели молчали, но не сводили с нас глаз, готовые стрелять в любой момент. Руки у них дрожали.
Я решил не допустить порки. Избавиться от нее было два способа: первый — совершить новое «преступление», второй — покончить с собой. Я решил ударить начальника или его помощника, что грозило мне военным судом. Как подследственного, меня избавили бы от порки.
В контору вошел помощник начальника Хомяков.
— Никифоров, в кабинет начальника!
Я вошел в кабинет. За мной вошел надзиратель с наведенным на меня револьвером; следом за ним — помощник. За столом сидел инспектор Гольдшух, начальник стоял у стола. В углу сидел прокурор. Помощники толпой стояли у двери. Я быстро подошел к столу. Гольдшух, увидев меня без наручней, испуганный, выскочил из-за стола и закричал:
— Наручни! Наручни! Почему без наручней?!
К Гольдшуху подбежал Шеремет.
— Наручни у всех распилены, ваше превосходительство! — доложил он.
— Господин начальник, прикажите Никифорова выпороть! — сказал Гольдшух.
— Попробуйте! — громко сказал я, впившись глазами в Гольдшуха.
Тот спрятался за спину начальника. Начальник в нерешительности помедлил, а потом заявил:
— Я прошу дать мне письменное предписание.
— Почему письменное? Зачем письменное? Я вам приказываю!
— Я прошу вас дать мне письменное предписание, ваше превосходительство.
— Вы обязаны выпороть! Вы начальник!
— Я без предписания пороть не буду.
— Не будете? Ваше дело. Я… я больше не вмешиваюсь.
Гольдшух выскочил из кабинета.
Прокурор сидел молча и насмешливо наблюдал за трусливой суетней «его превосходительства». Было видно, что ему смешно, но он сдерживался. Когда инспектор удалился, начальник отдал приказ всех нас на семь суток запереть в карцер.
Мы вышли из кабинета.
Порка не удалась. Нам предстоял только суд за повреждение казенного имущества. Стычка с Гольдшухом была последней: в иркутской тюрьме я больше его не видел.
РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПОДЪЕМ
1912 год был годом развертывания пролетарских сил. Предвидение В. И. Ленина о неизбежности нового революционного подъема полностью оправдалось.
Ленский расстрел в апреле 1912 года вызвал бурю возмущения в рабочем классе. Триста тысяч рабочих промышленных центров прекратили работу, требуя. возмездия режиму, породившему такие зверства. В газете «Звезда» товарищ Сталин писал в эти дни:
«Ленские выстрелы разбили лёд молчания, и — тронулась река народного движения.
Тронулась!..
Отсюда начинался подкоп во двор тюрьмы.
К стр. 252
Всё, что было злого и пагубного в современном режиме, всё, чем болела многострадальная Россия — всё это собралось в одном факте, в событиях на Лене.
Вот почему именно ленские выстрелы послужили сигналом забастовок и демонстраций».
До иркутской тюрьмы слухи о ленских событиях дошли в искаженном виде. Говорили, что рабочие захватили прииски, что администрация частью бежала, частью арестована рабочими. По другим слухам, наоборот, было расстреляно множество рабочих и почти все политические ссыльные.
Я попытался выяснить действительную обстановку через надзирателя. Но он после нашей попытки побега категорически отказался поддерживать связь с волей: «Следят теперь за нами, боюсь я». Связь порвалась. Прекратились и передачи. Я просил надзирателя прислушиваться, что будут говорить о ленских событиях. Он обещал. Сообщил, что генерал-губернатор Князев выехал на место, на Лену, для расследования. Утверждение моего приговора откладывалось на неопределенное время.
