Наша жизнь с господином Гурджиевым - Фома де Гартман

Во-первых, мне нужно было вставать в пять утра, для того чтобы к шести приготовить горячий кофе для всех. Первая часть была простой. Нужно было нарезать хлеб и подогреть молоко, что было просто сделать на газовой плите. Но второй шаг, приготовление самого завтрака, был значительно более сложным, потому что нужно было растопить печь. Надо сказать, что печь в Приоре может пожать руку самовару в Ессентуках, который тоже никогда не хотел разводиться. Подготовленный для растопки хворост горел, но уголь не занимался. В таких случаях г-н Гурджиев был особо нетерпелив и безжалостен. «Андреич, – мог сказать он, – это хорошая идея, завести самовар» – последнее слово было сказано с повышенным напряжением и сильным акцентом на последний слог.

И так было сейчас. Хворост зажёгся, а уголь отказывался гореть. Наконец, уголь загорелся, и мне нужно было подкинуть его ещё. Я добавил, но затушил искру, и огонь снова погас. А время шло… Уже шесть часов, и теперь нужна была плита. Это было не так сложно. Сразу же пришли все, каждый со своей чашкой. До 6.30 они пили кофе, а потом пошли на работу. Кажется, это было самое время для того, чтобы снова начать растапливать печь.

Но ничего не получилось. Многие англичане и американцы приезжали в Приоре с короткими визитами, особенно летом. Все они жили в коридоре Ритц на втором этаже в красивых роскошных комнатах. На кухне мы называли их «гости». Нужно было готовить кофе для каждого гостя индивидуально. Один хотел кофе сейчас, другой через полчаса, третий ещё немного позже… Это казалось бесконечным. И всё время нужно было чистить овощи, а вскоре – поставить суп на плиту, чтобы он кипел и был готов к полудню.

Все получали на обед порцию супа и кусок варёного мяса. Но англичане не любили это варёное мясо и часто оставляли его несъеденным. У меня в голове внезапно появилась идея. Когда суп и мясо были полностью готовы, я вынул мясо, порезал его на кусочки и пропустил через мясорубку. После этого я добавил соль, перец и другие приправы, свернул его на деревянной доске в длинный цилиндр и посыпал сверху порезанной свежей петрушкой.

Сразу же появилась проблема: как его ровно разделить между тридцатью или сорока людьми? Конечно же, линейки не было. Необходимость дала мне в руки практичное решение. Я разделил его наполовину, потом каждую половину опять наполовину, и дальше ещё на меньшие части, пока у меня не оказалось нужное количество порций. К обеду всё было готово…

Я получил наивысшую награду за своё изобретение: англичане, приходя с тарелками за супом, спрашивали: «Можно мне это положить на хлеб?»

Успех окрылил меня, и моя кулинарная фантазия подсказала мне новые рецепты. На следующий день я обнаружил, что на вчерашнем холодном супе сформировался толстый слой твёрдого жира. Кроме этого, осталось значительное количество варёной капусты. На кухне нашлась большая сковорода с ручкой. Зная, что англичане не щепетильны по поводу свежести мясного жира, я смазал сковороду этим жиром, положил капусту и посыпал сверху панировочными сухарями. (Сыр пармезан в Приоре не разрешали.) Всё это я добавил к мясу и овощам.

Когда обед закончился, ко мне и мальчику при кухне пришла очередь за добавкой. Первым был доктор Янг, с которым я так «удачно» вскинул на плечо бревно. Он попросил ещё одну порцию овощей. «Они очень сочные», – сказал он.

Я был ужасно доволен. На следующий день была возможность сделать мясные котлеты из продуктов для супа. Единственно, кто был недоволен, так это матери. Они сказали мне: «Суп хороший, но второе блюдо слишком жирное и не подходит для детей». Я пытался объяснить, что это был всё тот же самый прежний суп с куском варёного мяса, а всё остальное, это, так сказать, только «плод моей фантазии»; как он может не подходить для маленьких детей? Но они не хотели понимать.

Предмет особой гордости появился, когда с предыдущего дня, кроме остатков овощей, от запеканки осталась ещё каша. Результат этого творения получил прозвище «трёхэтажная фабрика». Матери опознали в ней кашу и пожаловались мадам Островской… Но мне не пришлось стоять в тот вечер полчаса с раскинутыми руками в Доме для занятий. Наоборот, эта запеканка вошла в меню Приоре, что принесло мне некоторое моральное удовлетворение.

Сейчас я пишу эти строки, смеясь над тем, как я пытался изобразить из себя повара для тридцати или сорока человек. С пяти утра я всё время был на ногах, не имея возможности отдохнуть. Как только я заканчивал сервировать стол к обеду, на аллею из лимонных деревьев выносили фортепиано, и мне бесконечно нужно было играть «Падение жрицы», движение, только недавно показанное ученикам г-ном Гурджиевым.

Однажды я играл и играл, и неожиданно остановился. Моя голова упала на руки. Очевидно, мои центры утратили связь между собой, и я впал в глубокий сон. Также неожиданно я проснулся. Оказалось, что в то время, когда выполнялись движения, маленькая дочь майора Пиндера упала в пруд в конце аллеи. Мой сон прервал движения и дал возможность обнаружить, что случилось. Пруд был неглубок, и мать и дитя отделались только испугом.

Я был не единственным, у кого была причина устать. Ещё был Иванов, получивший задание смотреть за нашими коровами, и которому приходилось вставать в четыре утра. Как все остальные, он занимался вечером в Доме для занятий, пока г-н Гурджиев не заявлял: «Кто хочет, может идти спать, кто хочет, может остаться». Это провоцировало раздражение у всех, кто очень хотел спать, чего он и добивался. Конечно же, нам нужно было остаться – и как же нам хотелось спать! Но однажды ночью Иванов совершенно открыто встал и ушёл спать.

Для того, чтобы встать вовремя на работу, он использовал свою систему, которую назвали «система Иванова». Если требуется встать в четыре утра, нужно выпить четыре стакана воды перед тем, как ложиться в постель. Если вам требуется встать в три утра, нужно выпить пять стаканов воды. В назначенный час вас разбудит кое-что получше будильника.

Почему я это упоминаю в связи с кухней? Потому что каждое утро в десять часов мне нужно было точно помнить о том, что я должен дать Иванову кофе и солидные, заслуженные бутерброды, для придания сил. Весь остаток дня Иванов не спал до объявления г-на Гурджиева: «Кто хочет, может идти спать, кто хочет, может остаться».

Однажды, когда я готовил ужин, г-н Гурджиев вернулся