Смерть в душе. Странная дружба - Жан-Поль Сартр

Единственный стоящий, Брюне смотрит на головы и думает: «Товарищи здесь, они затеряны, как иголки в стоге сена, нужно время, чтобы их обнаружить и сгруппировать». Он смотрит на небо и на черный самолет в небе, затем опускает глаза, поворачивает голову и замечает справа от себя высокого человека, который тоже остался на ногах. Это капрал; он курит сигарету. С грохотом пролетает самолет, толпа, перевернутая, как поле, становится из черной белой, расцветает: на месте жестких темных голов расцветают большие камелии: блестят очки, вспышки стекла среди цветов. Капрал не пошевелился: он горбит широкие плечи и смотрит себе под ноги. Брюне с симпатией замечает, что он выбрит. Капрал оборачивается и, в свою очередь, смотрит на Брюне: у него большие глаза с темными кругами; если бы не приплюснутый нос, он был бы почти красив. Брюне думает: «Я где-то видел это лицо». Но где? Он не может вспомнить, он видел столько лиц! Он перестает вспоминать: это не имеет особого значения, к тому же капрал глядит на него, как на незнакомого. Вдруг Брюне кричит: «Эй!» Человек поднимает глаза: «Что?» Брюне недоволен: он вовсе не собирался окликать этого человека. Просто он тоже стоял, довольно чистый и выбритый… «Иди сюда, — холодно говорит Брюне. — Если хочешь стоять, можешь прислониться к стенке». Капрал нагибается, поднимает свое снаряжение и подходит к Брюне, перешагивая через тела. Он здоровяк, но немного жирный; он говорит: «Привет, старина». — «Привет», — отвечает Брюне. — «Я здесь размешусь», — решает тот. — «Ты один?» — спрашивает Брюне.

«Мои люди погибли», — отвечает крепыш. — «Мои тоже, — говорит Брюне. — Как тебя зовут?» — «Что?» — переспрашивает капрал. — «Я спрашиваю, как тебя зовут?» — «А, понял! Шнейдер{19}. А тебя?» — «Брюне». Они молчат. «Зачем мне понадобилось звать этого малого, он будет меня только стеснять». Брюне смотрит на часы: пять часов, солнце прячется за казармой, но небо по-прежнему пылает. Ни облачка, ни содрогания: мертвое море. Все молчат; вокруг Брюне люди пытаются уснуть, спрятав голову в руки, но тревога им мешает: они выпрямляются, вздыхают или начинают чесаться. «Эй! — говорит Мулю. — Эй! Смотрите!» Брюне оборачивается: позади него, под конвоем немецких часовых вдоль стены проходит с десяток офицеров. «Значит, они еще остались? — спрашивает блондинчик сквозь зубы. — Значит, не все драпнули?» Офицеры молча удаляются, ни на кого не глядя; люди криво ухмыляются и при их приближении отворачиваются: можно подумать, что они боятся друг друга. Брюне ищет взгляд Шнейдера, и они друг другу улыбаются. Внизу, у земли, слышна какая-то перебранка: это сержант переругивается с блондинчиком. «Все, — говорит блондинчик. — Кто на автомобилях, кто на мотоциклах — все они смылись, а нас оставили в дерьме». Сержант скрещивает руки: «Неприятно слышать это. Все-таки неприятно». — «Это нам сказали сами фрицы, — отвечает блондинчик. — Они нам сказали, когда взяли нас в плен: французская армия — армия без командиров». — «А та война, разве ее не командиры выиграли?» — «То были другие». — «Такие же! Только войска у них были другие». — «На что намекаешь? Значит, это мы проиграли войну? Или капралы с сержантами? Ну, говори, ты ведь один из них». — «А! — отвечает сержант. — Я и говорю: вы побежали от врага и предали Францию». Ламбер, который их молча слушал, покраснел и наклонился к сержанту: «А скажи-ка, дружок, как случилось, что ты оказался здесь, если ты не удрал? Может, ты считаешь, что погиб на поле брани и что мы сейчас в раю? А я думаю, что тебя взяли в плен, потому что ты не успел улепетнуть». — «Я тебе не дружок: я сержант и гожусь тебе в отцы. К тому же, я не улепетывал, меня взяли, когда у меня кончились патроны». Со всех сторон к ним подползают пленные; блондинчик, смеясь, призывает их в свидетели: «Вы слышите?» Все смеются. Блондинчик поворачивается к сержанту: «Да, папаша, да, ты подстрелил двадцать парашютистов и в одиночку остановил танк. Я тоже могу приврать: доказательств-то нет». Сержант показывает на своем кителе три светлых пятна, его глаза сверкают: «Медаль за воинскую доблесть, Почетный легион, крест за боевые заслуги, я их получил в четырнадцатом году, когда всех вас еще на свете не было: вот мои доказательства». — «А где они, твои награды?» — «Я их сорвал, когда подошли немцы». Вокруг него все кричат; они лежат на животах, задирают ноги к затылкам, как тюлени; они орут, их лица от напряжения краснеют; сержант сидит по-турецки и возвышается над ними, один против всех. «Эй! Скажи, балбес, — кричит один из пленных, — ты думаешь, я собирался воевать, когда радио папаши Петэна{20} трубило нам в уши, что Франция попросила перемирия?» И другой: «А ты бы хотел, чтобы мы погибали, пока генералы торгуются с фрицами о жирных кусках для себя в историческом замке?» — «А почему бы и нет? — запальчиво кричит сержант. — В конце концов, война для того и есть, чтобы убивать людей, разве не так?» Секунду они молчат, ошеломленные и негодующие; сержант этим пользуется и продолжает: «Давно уже я за вами наблюдаю, парни сорокового года, все вы пройдохи, шалопайские рожи, бузотеры. С вами не смели разговаривать, как надо; вам надо было, чтобы капитан снял кепи в руку и обратился бы к вам на такой манер: «Тысяча извинений, вас не слишком затруднит отправиться в наряд?» Я говорил себе: «Внимание! Скоро начнется катавасия, и что будут делать мои храбрецы-командиры?» А еще и эта глупость: отпуска! Когда я увидел, что начинаются отпуска, я сказал себе: дело дрянь! Отпуска! Экие цацы! Их, видите ли, отпускали в койки к девкам, чтобы те вас малость порасслабили. Разве в четырнадцатом у нас были отпуска?» — «Да, были, именно что были». — «Откуда ты это знаешь, сопляк? Ты там был?» — «Я там не был, но мой старик был, и он рассказывал». — «Значит, твой старик воевал в Марселе. Потому что мы ждали отпусков два года с лишним, а их все откладывали неизвестно почему. Ты знаешь, сколько времени я провел дома за четыре с лишним года войны? Двадцать два дня. Да, двадцать два дня, мой мальчик, удивляешься? И еще меня считали везучим». — «Ладно, — сказал Ламбер, — только не пересказывай нам свою биографию». — «Я вам не пересказываю свою биографию, я вам только объясняю, почему мы выиграли ту войну, а вы проиграли эту». Глаза блондинчика блестят от гнева: «Раз ты такой мудрый, ты, может, объяснишь нам, почему вы проиграли мир?» — «Мир?» — удивленно переспрашивает