Труды - Сульпиций Север

ПИСЬМО II. К ДИАКОНУ АВРЕЛИЮ

1. После того, как рано утром ты покинул меня, я пребывал один в своей келье и тут овладела мною и стала все больше возрастать надежда на будущие времена, а также отвращение к настоящему, боязнь [Страшного] Суда, опасение наказания и, что было следствием и проистекало из этой мысли, - вспоминание грехов моих, - все это повергло меня в печаль и уныние[843]. 2. Затем, по утомлении уставшей души, поместил я на ложе члены свои и, как обычно бывает в случае печали, [меня] незаметно объял сон, который, хотя зачастую и бывает легче предутреннего забытья и весьма непрочен, все же настолько незаметно и едва уловимо растекается по телу, что, пусть и не переходит в глубокий сон, но [во время него] часто ты, бодрствующий, чувствуешь себя спящим. 3. И вот неожиданно показалось мне, что вижу я святого епископа Мартина, облаченного в тогу, сияющего лицом, со сверкающими как звезды глазами и пурпурными волосами: столь [необычно] явились мне черты тела его и облик, которые я знал, что с великим трудом поддается это нашему описанию: невозможно было смотреть, хотя и можно было узнать. И улыбаясь, протянул он мне небольшую книжицу, которую я написал о его жизни. 4. Я же, святые колена его обняв, попросил, [как всегда], благословения и почувствовал я, что нежнейшим прикосновением возложил он руку свою мне на голову, и между торжественных слов благословения при мне сотворил привычный знак креста. Вскоре усилилось сияние, и в то время как ликом его и образом я не мог насытиться, внезапно стал он стремительно подниматься вверх до тех пор, пока, удалившись на огромное расстояние и вернувшись на пречистое небо, (мы видели как Мартина уносила с собой набежавшая туча), он уже не мог быть видимым. 5. Чуть позже привиделся мне святой пресвитер Кляр[844], ученик его, недавно умерший, вознесенный таким же образом, как и учитель. Я бесстыдно восхотел последовать [за ними], но в то время, как изо всех сил стремился вскарабкаться наверх, проснулся. Возбужденный сном, начал я восхвалять видение, которое узрел, и тут ко мне входит мальчик-прислужник, скорбный ликом своим более обычного, печально говоря что-то. 6. "О каких, - сказал я, - прискорбных делах ты говоришь?" А он отвечает: "Двое монахов только что пришли из Тура: говорят, господин [наш] Мартин умер"[845]. Скажу честно, я упал и заплакал весьма обильно хлынувшими слезами. И даже сейчас, брат [мой], когда я пишу тебе, плачу и никакого облегчения от невыносимейшей боли не получаю. Прошу тебя, когда я сообщу тебе об этом, то раздели мою печаль: ты ведь был сотоварищем моим по любви [к нему]. 7. Потому, приди ко мне поскорей, дабы мы оба оплакали того, кого оба любили. Хотя я знаю, что мужа этого не должно оплакивать: победителя мира и триумфатора над веком сим венчает корона благочестия. Однако не могу я приказать себе, чтобы не болела [душа]. 8. Хотя и отправил я заранее своего заступника [к Всевышнему], но потерял я утешение в этой жизни. Однако, если боль и допускает присутствие хоть частицы разума, я должен радоваться. Ведь он [теперь] сопричислен апостолам и пророкам и, да не будет сказано в обиду всем святым, никому в том кругу справедливых не уступит. Я надеюсь, верю и не сомневаюсь, что наверняка причислен он к тем, кто платье свое омыл в крови и водительством агнца от всякой пагубы навеки избавлен. 9. Ибо хотя по обстоятельствам времени не мог он превзойти мучеников, однако славы их не был лишен, ибо желанием и добродетелью и мог стать мучеником и желал [этого]. И если бы ему во времена Нерона или Деция позволено было принять участие в том сражении, которое тогда имело место, - призываю в свидетели Бога неба и земли, - добровольно бы он пошел на дыбу и добровольно же предал бы себя огню, вставая в один ряд с еврейскими отроками, которые, хотя и [пребывали] в печи посреди пламени, но пели Господу гимны[846]. 10. И если бы ему выпала смерть Исайи, то, никак не уступая поступку пророка, Мартин не побоялся бы быть распиленным пилами. Также, если бы нечестивая страсть преодолела его любовь к обрывистым скалам и крутым горам, то, я уверен и свидетельствую истиной, он бы добровольно ушел из жизни. Если же по примеру учителя язычников он был бы, как то часто бывает, среди прочих жертв отдан мечу[847], то первым из всех, влекомый палачом, кровавую пальму [первенства] получил бы. 11. И уж точно, наперекор всем мучениям и наказаниям, которым немощь человеческая часто уступает, столь неколебимо стоял бы не отклоняясь от исповедания Господа, что, обрадованный каменоломням и сорадуясь распятым, смеялся бы среди любых пыток. 12. И хотя [ничего из] этого он не претерпел, все же Мартин достиг мученичества без крови. Разве не тем же мукам подвергся он за надежду бессмертия человеческим скорбям: голоду, бодрствованию по ночам, наготе, постам, поношению недоброжелателей, преследованию нечестивых, заботам о немощных, тревогам за подвергавшихся опасностям? 13. Кому из страдающих он не сострадал? Кому из соблазняемых не помогал преодолеть соблазн? О ком из падших не сокрушался? Кроме того, эти повседневные против силы человеческой и бессилия духа разные его сражения до тех пор, пока в этой битве со всевозможными искушениями всегда не одолевала побеждающая стойкость, терпение ожидания, невозмутимость выдержки! 14. О, воистину, муж неописуемый: благочестие, милосердие, любовь, которая даже у святых мужей [этого] немощного века слабеет, в нем до конца дней его продолжала возрастать! Я особенно пользовался его добротой, ибо меня, недостойного и совершенно того не заслуживающего, он любил. 15. И снова тут хлынули слезы и из груди вырвался стон. В ком после такого человека я найду подобное утешение, в любви которого была [моя] отрада? Бедный я, несчастный! Обрету ли когда-нибудь, если проживу еще, [спасение] от скорбной мысли, что я пережил Мартина? Будет ли после этого жизнь мне в радость, будет ли день или час без слез? Или с тобой, любезнейший брат, смогу ли я поминать его без слез? Или, когда-нибудь беседуя с тобой, смогу ли я говорить о ком-нибудь ином, как не о нем? 16. Но зачем мне и тебя доводить до слез и плача? Вот, ныне жажду утешить тебя, когда сам себя утешить не могу. Не покинет он нас, верь мне, не покинет. Будет среди говорящих о нем, будет стоять рядом с молящимися. И то, что уже сегодня удостоил он [меня] своим посещением, [означает то, что] будет он являть образ свой во всей своей славе, и постоянным благословением, как совсем недавно делал, защитит нас. 17. Покажет еще идущим за собой образ неба, которому учил наследовать и к которому, как он наставлял, наша надежда должна обращаться, а душа - тянуться. Что же теперь делать, брат [мой]? Поскольку [ныне] я сам себе сотоварищ, не смогу я одолеть этот трудный путь и даже вступить [на него]: столь тяжелое бремя меня гнетет и, придавленному грузом тяжких грехов, не дано [мне] взойти к звездам; влечет меня, несчастного, в ад. 18. Но остается надежда, та единственная, та последняя: если мы не можем сами постоять за себя, то, может быть, по молитве Мартина удостоимся. Но зачем тебя, брат [мой], долго я занимаю письмом столь многословным и задерживаю [твой] приход? К тому же заполненный лист уже не приемлет [большего]. 19. И пусть я заканчиваю нашу беседу, но есть у меня такая надежда: хотя письмо [мое] принесет весть о печали, оно же благодаря сему нашему разговору послужит тебе посланием утешения.

ПИСЬМО III. К БАССУЛЕ

1. Сульпиций Север Бассуле, достопочтенной родственнице, [шлет] привет[848].

Если бы было дозволено привлекать родственников к суду, мы бы, [пребывая] в законном гневе, безусловно, вызвали бы тебя на суд претора за грабеж и воровство. Как же мне не сетовать, если я терплю от тебя [такую] несправедливость? Дома ни одной бумажки, ни одной книги, ни одного письма вы мне не оставили: так вы [все] разворовали, так отдали всем на потребу. 2. И даже если я это по-дружески написал близкому человеку, то хотя мы и шутим, но хотел бы я оставаться в безвестности; однако случайно ли, как я говорил уже ранее, происходит так, что все тебя достигает раньше, чем оказывается написанным или рассказанным. Несомненно ты имеешь дело с моими бродячими переписчиками, через которых и обнародуется тобою наш вздор. Однако не против них могу я разгневаться: если они состоят при тебе, то оказались [там], по нашему мнению, главным образом, из-за твоего милосердия и потому [о них] говорят [больше] как о твоих, чем о моих. 3. Ты одна виновата, ты одна заслуживаешь порицания, ибо и мне устроила ловушку и других обманно обошла: ведь без всякого разбора, по-дружески написанное или небрежно набросанное бессонной ночью исключительно для тебя и [потому] неотделанное, [стало] ходить по рукам. И хотя об остальном я умолчал бы, [но об одном] спрошу: каким образом то письмо, которое мы недавно написали диакону Аврелию, смогло прийти к тебе столь быстро? Ведь я находился тогда в Толозе[849], а ты - в Тревирах[850] и каким же образом ты похитила это дружеское письмо, ты, столь далеко отторгнутая от родины непоседливостью своего сына? 4. Ведь я уже получил твое послание, в котором ты пишешь об указанном письме, где я упомянул о смерти святого Мартина, и требуешь описать подробней кончину благочестивого мужа. Как будто я то письмо или передал [кому-то] другому для прочтения кроме себя и, естественно, того, кому оно адресовалось, или я настолько увлекся делом, что все, что о Мартине можно было узнать, именно через мои писания стало общеизвестным. 5. Поэтому, если ты желаешь услышать что-либо о смерти святого епископа, узнай лучше от других, которые при этом присутствовали: я ничего тебе не напишу, чтобы ты не сделала мое достоянием всех. Однако, если ты дашь мне слово, что никто кроме тебя не будет читать, я немного удовлетворю твое желание, и потому предоставлю [слово] тем, кто точно известен мне в качестве свидетелей. 6. Итак, о смерти своей Мартин знал заранее и сказал братии, что близится конец его [бренному] телу. Между тем, так получилось, что в то время объезжал он кондатский диоцез[851]. Ибо хотел Мартин восстановить мир среди несогласных между собой клириков своей церкви, и хотя отнюдь не был он в неведении относительно конца дней своих, однако не отказался по причине такого рода отправиться в путь, считая добрым умножением своих добродетелей, если оставит [после себя] возобновленный мир в церкви. 7. И вот, как обычно, выйдя со своим усерднейшим из учеников и святейшим спутником, увидел Мартин на реке нырков, ищущих ради добычи рыбу и хватающих жадными клювами пойманные жертвы. "Вот, - сказал он, - обличие дьявола: подстерегают беспечных, хватают несведущих, схваченных пожирают и не могут съеденными насытиться". 8. После этого повелел он всемогущим словом своим, чтобы нырки покинули ту воду, в которой они плавали, и убрались в пустынные и безлюдные места. По отношению к этим птицам он, безусловно, употребил ту власть, которой обычно обращал в бегство демонов. И вот, поступив таким образом с ними, сбил он всех пернатых в стаю и они, оставив реку, устремились в горы и леса. И многие удивились, когда увидели в Мартине такую власть, что даже птицами он мог повелевать. 9. Затем, остановившись на некоторое время в той деревне и церкви, к которой он направлялся, Мартин восстановил мир среди клириков и, когда задумал уже возвращаться обратно в монастырь, внезапно начал [говорить] об упадке сил тела своего и, созвав братию, объявил, что вскоре он покинет [их]. 10. Тогда печаль и стенания всех [вылились] в единый вопль скорби: "За что нас, отче, покидаешь? Набросятся хищные волки на стадо твое: кто нас от укусов их пастырской защитой оградит? Мы, конечно, знаем, что возжелал тебя Христос, но твои спасающие дары [ныне] при тебе и не умаляются, распространяясь [на других]: лучше помилуй нас, нас, кого ты покидаешь". 11. Тогда он, тронутый их слезами, дабы, как всегда, всею плотью своей прилепиться к Божественному милосердию, запретил им плакать и, обратившись к Господу, так сказал голосом, исполненным слез: "Господи, если я еще нужен народу твоему, я не отказываюсь от работы; да будет воля Твоя". 12. Конечно, поставленный между надеждой и печалью, он сомневался что же предпочесть, ибо не хотел ни тех покидать, ни от Христа отдаляться. Однако, не принося никакого обета и оставляя [всякие свои] желания, полностью поручив себя Божественному провидению и власти, так молился Мартин, говоря: 13. "Сколь тяжела, Господи, битва телесная служения да и достаточно уже я повоевал, но если повелеваешь Ты мне еще в этой работе состоять на [защите] крепости Твоей, то не отказываюсь и не буду оправдываться немощью лет [своих]. Посвятив всего себя делам и водительству Твоему, пока Ты сам не прикажешь, буду сражаться. И сколь бы не был желанен мне отпуск по старости после такой работы, однако дух - победитель лет и неумолимой старости. И если все же Ты пощадишь [мою] жизнь, благом мне будет, Господи, воля Твоя[852]. Тех же, за кого я боюсь, ты сам защитишь"[853]. 14. О, муж неописуемый, ни работой не сломленный, ни смертью не побежденный: никогда ни перед чем не склонялся, не боялся умереть и не отказывался жить. Потому, когда он несколько дней спустя был внезапно охвачен лихорадкой, то не отступился от дела Божьего: проводя ночи в молитвах и изнемогая в бдениях, заставлял Мартин тело свое служить душе, отдыхая на земле в своей знаменитой власянице. И когда попросили его ученики подложить под себя хотя бы скромную подстилку из соломы, то: "Не к лицу, - сказал он, - христианину иначе как во прахе умирать. Я же, если оставлю вам иной пример - согрешу". Глазами и руками постоянно к небу устремившись, непобедимый дух [свой] от молитвы он не отвлекал. 15. И когда пришедшие в то время к нему пресвитеры попросили его повернуться на бок и немного передохнуть, он сказал им: "Позвольте, позвольте мне, братья, лучше видеть небо, чем землю, чтобы уже своим естественным путем идя, душа направилась к Богу". 16. И увидел он рядом с одним из просивших стоящего за его спиной дьявола. "Что, - сказал Мартин, - стоишь здесь, кровожадное чудовище? Ничего от меня, злодей, не получишь - лоно Авраамово меня воспримет". 17. С этими словами испустил он дух. И свидетельствуют нам те, кто при этом присутствовал, что стал походить облик его на облик ангела, члены же его - выглядеть подобно белому снегу, так что говорили: кто когда-нибудь поверит, что во власянице [пребывал] покрытый [ныне] таким [одеянием], кто поверит в то, что во прах он обратился? Ибо так он выглядел, как будто при будущем воскресении были явлены слава и преображенное естество тела[854]. 18. В процессии же при похоронах его невозможно было поверить какое множество людей собралось туда; весь город поспешил навстречу телу, все с полей и деревень и даже из соседних городов пришли. О, сколь велико [было] отчаяние всех, и особенно сколь велик был плач опечаленных монахов! Они, говорят, в тот день прошли почти две мили. Такова была слава Мартина - его примером служения Господу саженцы дали молодые побеги. 19. И направлял, как и прежде, перед собой пастух[855] стадо свое, сонм почитателей его великой святости, толпу одетую в траурные одежды - и старых заслуженных работников и юных, присягнувших Христу в таинстве. Там же хор девственниц, воздерживаясь от слез из-за стыдливости[856] своей, скрывал радостью за святого то, что болело! Ибо вера запрещала плакать, однако потрясенный [хор] исторг стон. Но столь же велико было ликование о святой славе его, сколь и благочестивая печаль о [его] смерти. 20. Простим же плачущих, поздравим радующихся[857], пусть каждый сам предпочтет, скорбеть или радоваться. Итак, тело святого мужа эта поющая небесные гимны толпа сопроводила вплоть до места погребения. 21. Если угодно, это было подобно светской процессии, но я бы сказал, не похоронной, а триумфальной, да и что подобное похоронам Мартина можно указать? Те ведут перед колесницами побежденных, после них - пленных, эти же следуют за телом Мартина, водительством которого победили мир. Тех безумие народа почитает непристойными аплодисментами, Мартин же удостоился небесных гимнов. Те после своих триумфов низвержены в ужасный ад, счастливый же Мартин в лоно Авраамово принят. Мартин, бедный и воздержанный, богатым вступает на небеса. [Там о нас, я надеюсь, он заботится, охраняя меня, написавшего, и тебя, прочитавшую это][858].