Монархия и социализм - Геннадий Александров

В тридцать лет Бевин поднялся выше — он оказался в числе нескольких честолюбцев, организовавших TGWU (Профсоюз транспортных рабочих), который всего через несколько лет превратился в самый большой профсоюз в стране, а Бевин через те же несколько лет взлетел на самый верх, он был избран генеральным секретарём профсоюза, что, в свою очередь, ввело его в тесный круг самых влиятельных людей в государстве. Будучи членом профсоюза, Бевин не мог не быть социалистом и эта очевидность, а также нужда в политической поддержке привела его в ряды Лейбористской партии. Когда лидером лейбористов стал Эттли, они нашли друг друга.

В личностном плане Бевин был очень сильным человеком. Очень. Если представить себе политическую партию в виде футбольной команды, то Бевин был бы в такой команде центрфорвардом таранного типа. Он и внешне вполне соответствовал образу голеадора — грузный, сильный физически, с упрямо наклонённой головой, в высшей степени самоуверенный, не терпевший никаких возражений человек. Этакий буйвол с налитыми кровью глазами, роющий копытом землю и пускающий струи пара из ноздрей. Своих оппонентов он забивал с лёгкостью, затаптывал в самом буквальном смысле.

Во время войны, когда было сформировано надпартийное правительство, которое сегодня называют коалиционным, а тогда уклоничиво называли национальным, Бевин попал в него вместе с другими социалистами. В правительстве он получил портфель министра труда. Как вы помните, во время войны за работу тыла в широком смысле отвечал Эттли, а вот за «трудовые ресурсы» отвечал Бевин. Причём его пост оказался настолько важным, что Бевин был введён в Малый Военный Кабинет, причина этого вполне очевидна, то самое — «кадры решают всё», а нужда в «кадрах» делает кадровика (а в войну особенно) одним из самых-самых нужных в государстве людей. За время нахождения в Кабинете Бевин очень хорошо сработался с Эттли, с маленьким, незаметным, немногословным человеком. С точки зрения власти они представляли из себя идеальную пару, идущую в упряжке. Бевин, который не терпел ничьего соперничества, неожиданно легко подчинился Эттли, он стал его верным политическим союзником.

Ну и вот, когда в июле 1945 года социалисты одержали сокрушительную победу на выборах, Эттли отправился в Букингэмский дворец, этого требовала Традиция. Новый премьер-министр должен был сформировать правительство и доложить об этом королю. Эта процедура выглядела тогда и выглядит сегодня как пустая формальность, король согласовывает с руководством выигравшей выборы политической партии кандидатуру премьер-министра, а уж тот по своему усмотрению формирует правительство, «раздаёт портфели».

На деле это, конечно же, не так. Каждый претендент в министры тщательнейшим образом рассматривается всеми заинтересовынными лицами и лишь после долгого закулисного торга и взаимных «согласований» та или иная кандидатура утверждается и рядом с её фамилией ставится галочка. «Next!»

Точно так же и в 1945 году все министры уже были министрами до того, как Эттли переступил порог королевского дворца (я уже писал, что он не умел водить машину, к Букингэмскому дворцу его отвезла жена и она же попыталась, прикинувшись дурочкой, туда с ним пройти, но её вежливо оттёрли в сторону и к королю провели одного Эттли). О том, кто именно займёт тот или иной министерский пост, знали не только во дворце и лондонских штаб-квартирах политических партий, но о том знали и те, кому всё на свете знать надлежит и по другую сторону Атлантики, любопытство в данном случае не только понятное, но и извинительное, в конце концов, государевым людям заранее нужно знать с кем они будут иметь дело в следующие несколько лет.

Когда Эттли оказался лицом к лицу с Георгом, он вытащил заранее заготовленный список и совершил действительно совершеннейшую формальность — зачитал перечень фамилий, который уже и так был известен королю. Была в этом списке и фамилия Бевина, его Эттли обойти никак не мог по той причине, что без Бевина он не мог обойтись, в новом правительстве Бевин получил портфель министра финансов. Выглядело это очень разумным, кому как не такому носорогу каким был Бевин, было заниматься изысканием средств в терпящей бедствие Англии, кому, как не ему было выжимать из англичан денюжку, выкручивая страну, как мокрую тряпку. До этого кандидатура на пост главного финансиста не вызывала возражений ни у кого, но когда Эттли закончил чтение и замолчал, Георг, заикаясь, неожиданно сказал ему, что он предпочёл бы увидеть Бевина министром иностранных дел. Эттли выжидательно помолчал, но Георг в ответ промолчал тоже. Тогда Эттли вежливо сказал, что он подумает. Результатом его недолгих раздумий стало то, что желание короля было исполнено, Бевин стал министром иностранных дел. На первый взгляд назначение Бевина выглядело по-меньшей мере странным, казалось, что он был бы хорош на любом посту, кроме этого, министру иностранных дел нужно быть ловким, хитрым, он должен уметь вести долгие, изнурительные переговоры, а какой из Бевина был переговорщик, вы только представьте себе, что это такое — профсоюзный босс, сделавший карьеру во времена Великой Депрессии, это же просто гангстер какой-то, не говоря уж о том, что Бевин мало того, что не знал ни слова по-французски, так он ещё, особенно когда входил в раж, говорил с таким простонародным акцентом, что его иногда с трудом понимали коллеги по Кабинету. А тут — министр иностранных дел!

Но удивлялись не только в Лондоне. Назначение Бевина вызвало переполох в Вашингтоне, американцы нарушением английских традиций были недовольны до такой степени, что даже предприняли дипломатический демарш, хотя казалось — а им-то что за дело? Но дело было в том, что кому кому, а американцам до этого дело было. Георг знал, что он делает.

62

Сегодня, по прошествии более чем полувека, неустанными стараниями пропаганды Эрнста Бевина помнят главным образом как ярого антикоммуниста, что автоматически превращает его в не менее ярого русофоба. И что да, то да — этот человек не любил русских (любил тут немного не то слово, в политике «любит» и «не любит» означает не то же, что мы имеем в виду под «любить» или «не любить» кого-то или что-то). Бевин считал Россию врагом не Великобритании даже, а Англии, если мы лопатой нашей мысли снимем ещё один слой, то мы обнаружим, что он видел себя выразителем и защитником интересов не Британской Империи, не Великобритании и даже не Англии вообще и не английского народа в частности, а только и только английского рабочего класса. Поскольку Бевин несомненно был социалистом, то его национальные пристрастия, которые он даже не находил нужным особо скрывать, делали его вообще-то не просто социалистом, но во вполне определённом смысле и национал-социалистом.

Вкупе с некоторыми чертами его характера вышесказанное превращало Бевина в чрезвычайно ценный политический инструмент. Причём инструмент универсальный. Дело в том, что мы не можем красить Бевина одной краской, он был не только русофобом. Этот человек «не любил» немцев и французов ничуть не меньше, чем русских. Но и это было не самым главным. С точки зрения Букингэмского дворца самым на тот момент главным было то, что Бевин до самых до печёнок не любил американцев. Да и с чего бы ему было их любить? В его жизни уже была любовь, Бевин любил английского рабочего, ну и ещё немного он любил свою жену. Больше он не любил никого.

Зная всё это и отчётливо представляя себе послевоенный политический контекст, в котором должны были развиваться мировые события, достаточно было назначить Бевина на опеделённый пост в государственной машине и после ждать. Просто ждать. Ждать пришлось недолго, менее года. А потом случилось следующее.

Представьте себе кабинет, в котором идёт секретное совещание, присутствуют всего несколько человек — два-три министра, два-три человека, формально в аппарат исполнительной власти не входящих, но тем не менее это люди из тех, кто «принимает решения», ну и сам премьер тут же, сам Клем Эттли. Совещание не просто секретное, а Top Secret секретное, секретное настолько, что присутствующие заранее предупреждены, что информацией, обладателями которой они, выйдя из кабинета, станут, они не должны делиться даже с остальными членами правительства. Вопрос, который они обсуждают, невообразимо сложен, на них ложится колоссальная ответственность за судьбы почти пятидесяти миллионов британцев. От решения, к которому они придут, в самом прямом смысле зависит судьба государства.

Премьер-министр, принявший для себя решение ещё до того, как совещание началось, подталкивает их к определённому выводу, он хочет, чтобы этот вывод они сделали сами, он хочет услышать от них «да», но остальные либо открыто против, либо колеблются. Они считают, что Англия «не потянет», что всё не то и всё не так, страна обескровлена войной, перед страной множество проблем, народ устал, ресурсы истощены и — нет денег, «господа, казна ведь пуста, о чём мы вообще говорим?» Все оживляются, переглядываются, ищут понимания и одобрения в чужих глазах, с облегчением улыбаются, «ну да, на бумаге всё всегда гладко, а про овраг, как обычно, забыли, а тут не овраг даже, а — яма.»