Похождения одного матроса - Константин Станюкович

Дунаев сердито сплюнул и продолжал:

— Как прострекотала она свое, я и спрашиваю: «А деньги мои где? Она их оставила?» — «Какие деньги?» — спрашивает и выпялила глаза.

— Я сказал ей насчет пяти тысяч, как это отдал ей спрятать для сохранности.

— Что же она? — нетерпеливо спросил Чайкин.

— Сперва очень бранила Клару, а потом смеялась…

— Чему?

— А моей глупости. И прямо-таки в лицо назвала меня болваном и спросила: «Так-таки все деньги и отдали?» — «Все», — говорю. «И у вас ничего нет?» — «Ничего!» — «Дурак вы и есть, Дун, и Клара вас ловко надула… Положим, говорит, нехорошо, а ловко!» И тут же объяснила, что Кларка, значит, всю эту музыку задумала давно, так как еще до моего приезда предупредила хозяев, чтоб ее рассчитали, и, как я отдал ей деньги, она в ночь собралась и уехала.

— Куда ж она уехала? — спросил Чайкин.

— В Нью-Йорк. На пароходе сегодня утром… с моими денежками. Так и рассыльный, что у гостиницы стоит, мне объяснил. Он и вещи ее возил на пароход и видел, как она уехала. Ну, я из гостиницы в отчаянности побежал в участок…

— И что же?

— Как рассказал я в чем дело, — смеются как оглашенные.

— Чему?

— Да все тому же! — раздраженно крикнул Дунаев.

— А вернуть денег нельзя?

— Затем я и ходил… Но только в участке ничего не вышло. «Какие, говорят, доказательства, что вы, как настоящий джентльмен, не сделали вашей невесте свадебного подарка?» И три полицейских покатывались от смеха. «А судом, спрашиваю, разве нельзя?» — «Если, говорит, хотите отсидеть три года в тюрьме за клевету, то, разумеется, можно!» И опять хохочут. А один спрашивает: «Вы, конечно, русский?» — «Русский!» — «Ну, так я и знал!» — говорит. «Почему? — спрашиваю: — Разве русские в чем-нибудь дурном замечены? Или вы полагаете, что я облыжно показываю?» — «Напротив, говорит, вполне верим, что не облыжно, потому что никто другой, кроме русского, не пришел бы сюда признаваться в такой глупости, какую сделали вы». И снова заливаются… Оттуда я как ошпаренный прибежал сюда! — заключил свой рассказ Дунаев.

И он неожиданно хватил себя кулаком по лбу и воскликнул:

— И поделом тебе, дураку! Тоже жениться вздумал! Вперед наука!

— Чем же ты теперь займешься?

— Известно, чем. Опять в возчики пойду. Тут есть контора. Меня знают и опять капитаном возьмут.

— Может, тебе денег нужно, так возьми! — предложил Чайкин.

— Не нужно мне денег… У меня есть пятьдесят долларов. Хорошо, что еще и эти не отобрала!

И с этими словами Дунаев стал раздеваться, чтобы лечь спать.

— А ты, Чайкин, когда едешь? — спросил он, уже лежа под одеялом.

— Завтра с вечерним пароходом.

— А ты хотел с утренним?

— Надо у Абрамсона побывать…

— Охота к нему ходить… Он тебя, жид, обманно хотел на судно определить, а ты с ним связываешься… Нешто хорошим он ремеслом занимается?.. Сманивать матроса, давать сонную водку да вроде как продавать его на купеческие корабли.

— Он теперь не дает сонной водки.

— Все равно… низким делом занимается… Лучше не ходи… Еще как бы не усыпил тебя да не обобрал дочиста.

Чайкин, разумеется, не сказал, что дал Абрамсону на торговлю его ваксой денег и что, кроме того, дал денег на отправку Ревекки за город, и проговорил:

— Тоже, если разобрать по-настоящему, то и Абрамсона нельзя вовсе осудить…

— Это жидюгу-то?

— А разве жид не такой же человек? У бога, брат, все равны…

— Христа-то жид продал!

— Один Иуда не пример… И христиане бога продают, живя не по совести… А если Абрамсон и занимался нехорошим делом, так от нужды… Надо прокормиться с семьей…

— Ну, ты всякого разбойника готов оправдать… С тобой не сговоришь… По-твоему, может оказаться, что и эта воровка Клара не виновата?

— Виновата, но только…

— Что? — нетерпеливо перебил Дунаев.

— Но только надо разобрать, по каким таким причинам она потеряла совесть… Может, и были причины, что она на обман такой пошла…

— Скверная баба — вот и причина… Попадись она мне когда-нибудь! Я ее!

— Бабу-то!

— А хоть бы и бабу! Не посмотрю, что бабу в Америке очень почитают. Оттаскаю в лучшем виде; пусть даже за это в тюрьме отсижу.

— Не оттаскаешь!

— Попадись только…

— В тебе сердце оказывает, Дунаев. Отойдет, и ты не только не оттаскаешь, а простишь эту самую Клару!

— Это за пять тысяч долларов? И чтобы простил!? Довольно даже глуп ты, Чайкин… Лучше спать, чем слушать твои несуразные слова…

И Дунаев смолк.

Скоро улегся и Чайкин, но долго не мог заснуть.

И встреча с Кирюшкиным, и приятная весть о том, что Бульдог и Долговязый не будут больше терзать матросов, и полупризнание Макдональда-Дэка в том, что он убил бывшего своего товарища, и одобрение этого убийства Старым Биллем, и, наконец, обман молодой девушки — все это произвело сильное впечатление на его чуткую, впечатлительную натуру; и все это невольно возбуждало работу мысли этого искателя правды.

И он с каким-то мучительным беспокойством раздумывал об этих людях, стараясь объяснить себе их поступки, и чувствовал, что и убийце Макдональду в его сердце не только нашлось оправдание, но что этот убийца возбуждает в нем симпатию.

Только Бульдогу и Долговязому он никак не мог найти оправдания, но, однако, решил, что и их когда-нибудь совесть зазрит и они поймут, как они жили нехорошо.

«Время только им не пришло! А придет!» — решил он.

ГЛАВА V

1

Дунаев проснулся не таким сердитым, каким был вчера.

Как ни тяжела была для него потеря долгим трудом нажитых денег, но недаром же он пять лет жил в Америке и знал, что и потери колоссальных состояний не обескураживают американцев и они не падают духом и начинают снова.

И Дунаев, настолько обамериканившийся, чтобы понять бесплодность сетований о том, чего уж не вернешь, и слышавший от одного возчика немца, как тот часто повторял немецкую поговорку: «Деньги потерять — ничего не потерять, а дух потерять — все потерять», — уже спокойнее взглянул своей беде в глаза.

Вдобавок и прирожденное его добродушие в значительной степени помогло ему.

И он решил вновь нажить упорным, неустанным трудом пять тысяч, а то и больше, если подвернутся хорошие дела, и открыть мясную лавку.

«Руки, слава тебе господи, сильные, и здоровьем господь не обидел!» — думал Дунаев.

Он как-то особенно усердно помолился сегодня и, помывшись и одевшись, подошел к Чайкину и сказал уже повеселевшим и ласковым тоном:

— За ночь-то я отдумался, Вась.

— А что?

— Беду-то свою развел… Бог наказал, бог и наградит.

— Это правильно.

— Небось руки есть… Опять наживу денег. А на те пять тысяч наплевать. Будто их не было! Верно, что ли, Вась?

— Еще бы не верно! — обрадованно ответил Чайкин. — Деньги — дело наживное.

— Сделаюсь опять капитаном. Платят капитанам хорошо.

— Хорошо?

— Очень даже.

— А например?

— Да за каждую проводку обоза пятьсот долларов можно получить.

— Отчего так много?

— Опасное дело… Сам видел, каково ездить по большой дороге. Всего бойся — и агентов и этих самых индейцев. Выйдут, как они говорят, на боевую тропу, ну и береги свою голову. Вот за эту самую опаску и платят хорошо. Да ежели все благополучно доставить, то и награду дадут… И ежели ты не гулящий человек, то деньги нажить можно…

— И быть убитым можно?

— Это что и говорить…

— И человека убить легко?

— И это верно… Он в тебя палит, и ты в него. Бывал я с индейцами в перестрелке.

— Так отчего ты по какой другой части не займешься, Дунаев? — спросил Чайкин.

— Не могу.

— Отчего?

— Привык к своей должности.

— И не боишься?

— Чего?

— Что тебя укокошат.

— Боишься не боишься, а все думаешь: бог не выдаст, свинья не съест.

— Деньги соблазняют?

— То-то, деньги… Наживу их, тогда брошу опять дело — и сюда.

— Опять лавку?

— Опять.

В девятом часу, после легкого завтрака и кофе, Дунаев и Чайкин вышли из дома.

Очутившись на улице, они услышали тревожный звон колокола.

— Пожар! — заметил Дунаев.

Впереди и, казалось, далеко поднялось густое облако дыма, среди которого по временам вырывались огненные языки.

— Сильный пожар! Должно быть, горит внизу, на набережной или где-нибудь недалеко от пристани.

— Мне в ту сторону идти. Кстати погляжу, а то и помогу качать воду! — проговорил Чайкин.

— Не придется.

— Отчего?

— У них все паровые помпы… И пожарные у них молодцы.

Они вышли на главную улицу.

Мимо них пронеслись пожарные одной из частей города. Действительно, они глядели молодцами.

На одной из рессорных телег с пожарными инструментами, среди людей в форме и с металлическими шлемами на головах сидел господин в статском платье, в цилиндре.

— Это кто? — полюбопытствовал Чайкин.

— Должно быть, газетчик.

— Зачем?