Боль - Ольга Богуславская

Не обошлось и без курьеза. По ходу дела судья спросит Илью: вы ведь проходили судебно-психиатрическую экспертизу? Алексеенко ответил: не проходил. Судья, подпрыгнув: как не проходили?! Подсудимый: я не знал, что экспертизой можно назвать то, что ко мне два раза подходили врачи, первый разговаривал со мной пять минут, а второй и того меньше: он просто спросил, как я учился и чем в детстве болел.

От последнего слова Илья отказался.

Судебная коллегия по уголовным делам Московского городского суда под председательством судьи Е.А. Гученковой приговорила Алексеенко к двадцати годам лишения свободы в исправительной колонии строгого режима.

Илья Алексеенко убил двух человек. Это были торговцы смертью, но никто не имел права убивать их, а Илья убил, и, по закону, двадцать лет лишения свободы за двойное убийство — в самый раз.

Жизни этих людей стоили ничуть не меньше, чем любая другая человеческая жизнь, то есть были бесценны. Выходит, все правильно и, значит, приговор должен вызывать чувство облегчения.

А вызвал отчаяние.

Когда я училась в пятом классе, перед Днем Победы нам показали документальный фильм о войне. Я сидела в темном актовом зале, слушала голос за кадром, и вдруг из глубины экрана прямо на меня поползли танки. Казалось, неумолимое движение огромных гусениц порвет экран, да и нет никакого экрана, а есть только я и это страшное железо. И спасения нет.

Экран прорвался и в день провозглашения приговора.

Кривой суд — так это называлось в старину.

Двадцатый век болен двумя пока что неизлечимыми болезнями терроризмом и наркотиками. И дело Ильи Алексеенко, по существу, было уголовным делом государственной важности. Потому что на глазах у всех, в центре самого большого города страны, с ведома милиции в частной квартире действовал круглосуточный наркопритон. И не зря судья то и дело одергивала свидетелей, жителей дома, в котором торговали погибелью: а что ж вы в милицию-то не обращались? Значит, это не мешало?..

Все — блеф. Ведь в деле имеется представление следователя А.В. Трощановича на имя начальника УВД Северного административного округа, и там черным по белому значится: "Анализируя материалы уголовного дела, следствие считает, что одной из причин, способствовавших совершению данного преступления, послужило отсутствие надлежащей работы со стороны оперативных служб УВД САО. Об этом свидетельствует то обстоятельство, что оперативные службы и участковый инспектор имели в своем распоряжении как оперативную, так и статистическую информацию о причастности данных лиц (Яковлевой и Саркисяна. — О.Б.) к распространению и употреблению наркотических средств в течение длительного времени, однако никаких мер к пресечению преступления ими не применялось".

На бездействие жильцов дома по Бутырской улице и навалилась всей тяжестью данных ей законом полномочий судья Гученкова. Милиция, выходит, тоже попала в потерпевшие. Все вокруг знали, но молчали, а милиция — ей что, разорваться? Своя рука — владыка. Суд с милицией не ссорится.

На протяжении всего судебного слушания Гученкова не уставала твердить, что Илья нарочно пренебрег изумительным столичным лечением от наркомании (и при этом, скрывая свою вину, постоянно повторял, что сам пошел лечиться) и, значит, сам шел семимильными шагами навстречу преступлению. Тут у меня возникло чувство, что Гученкова не знает, что такое наркомания, и путает её с гриппом. Ну не может же судья городского суда так упорно возвещать во всеуслышание, что наркоман — это просто капризное существо, которое по собственной воле забавляется травками, укольчиками и в любой момент может порвать с этим делом — было бы желание. Отсутствие этого желания, собственно, и была та вина, за которую, по логике судьи, и следовало наказать наркомана.

Алексеенко очень подробно рассказал, как постепенно крепло в нем чувство унижения и бессилия: он презирал этих людей, но не мог без них обходиться. Это было истолковано судьей как длительная подготовка к преступлению.

Приговор, скрепленный размашистой подписью судьи Гученковой, покоится на трех слонах.

Попробуем разобраться.

Первая твердыня — это умысел, который Гученкова считает бесспорно доказанным. По её мнению, Илья пришел в квартиру с твердым намерением убить её хозяев. Из чего это следует? В основном из воздуха, потому что на протяжении всего предварительного и судебного следствия Илья повторял, что 18 января он пришел туда, как приходил каждый день, — за героином. Этот день ничем не отличался от всех предыдущих. Следствием не добыто доказательств, которые опровергали бы это неизменное утверждение. Никаких.

Второй слон — это нож.

Приговор прямо начинается с того, что Алексеенко стал наносить свои роковые удары "имевшимся у него при себе кухонным ножом".

Судья считает, что Алексеенко пришел в квартиру с кухонным ножом в кармане джинсов (его длина вместе с клинком составляет 28 сантиметров). Единственный свидетель происшедшего — Анастасия Семенова — не помнит, был ли такой нож в хозяйстве убитых. Мать убитой Яковлевой, которая сама обставляла квартиру дочери, не приносила такой нож и его не помнит. И что же? Следует ли из всего этого, что Илья пришел в квартиру с тесаком, который даже при очень большом желании трудно было бы прятать в кармане узких джинсов? По словам свидетелей, в этой квартире в течение суток ежедневно бывало человек двадцать-тридцать. Они там не только кололись, но и ели, пили, спали. Кто может взять на себя смелость утверждать, что нож принес Илья?..

Третий слон — квалификация преступления. По мнению судьи, речь идет об умышленном убийстве — статья 105 УК РФ, тогда как в Уголовном кодексе есть другая статья — 107, где речь идет об убийстве "в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения, вызванного в том числе и длительной психотравмирующей ситуацией, возникшей в связи с систематическим противоправным или аморальным поведением потерпевших".

Экспертиза, которую провели в институте Сербского, производит впечатление дежурного исследования, о чем, если помните, говорил и Алексеенко. Судебная практика в подавляющем большинстве случаев избегает статьи 107, как будто речь идет не об аффекте, а о проказе. Судьи во что бы то ни стало стараются обойтись без "состояния внезапно возникшего сильного душевного волнения", и эксперты об этом знают. Почему? Возможно, потому, что это "болезнь милосердия", к тому же аффект трудно доказывать. Между тем все, что рассказал Алексеенко, прямо укладывается в классическую картину аффекта.

Он почти ничего не помнит о вечере 18 января. Судья не сомневается, что это просто способ защиты. Однако, вспоминая, Илья ни разу не пытался уклониться от фактов. Он не помнит, сколько раз ударил Яковлеву, но на вопрос судьи, мог ли это сделать кто-нибудь другой, ответил, что это сделал, скорее всего, он — больше некому. Не помнит он и того, как бил ножом Саркисяна, не может объяснить, когда и зачем заперся в квартире, почему были включены все газовые горелки, в том числе и духовка, не помнит, как выбросился из окна, и не может объяснить, почему у него в руках оказался молоток для отбивания мяса.

Адвокат Татьяна Кузнецова располагает авторитетнейшим заключением о психическом состоянии Алексеенко. Его автор — доктор юридических наук Ольга Давыдовна Ситковская, представлять которую судебным медикам нет нужды. Ситковская считает, что экспертное заключение института Сербского не выдерживает никакой критики, не обосновано не только научно, но и материалами дела, что оно сбивчиво, противоречиво и что в действительности речь идет о безусловно болезненном состоянии — это аффект.

Но и без этого заключения разве можно забыть ту минуту, когда Илья начал свой мучительный рассказ в зале суда о том, как шел навстречу своей гибели? Я пришла в суд "за сюжетом", а вышла, как будто в меня стреляли.

Стреляли и попали.

И, может быть, мне не меньше, чем Илье Алексеенко, важно было, чтобы свершился правый суд — такой, когда дело даже не в приговоре, а в справедливости, когда человек понимает, что наконец-то добрел, дополз до нее.

Илья сказал: "Я убил их за то, что раньше они уже убили меня".

Кассационная палата Верховного суда России рассмотрела и отклонила жалобу адвоката Кузнецовой. Туда, к сожалению, никогда не попадет письмо, которое Илья написал отцу. Там есть такие строчки: "Сидя здесь и вспоминая прошлое, я никогда не могу вспомнить хоть чего-нибудь хорошего, произошедшего со мной за те полтора года, что я кололся. Это время находится будто в густом черном тумане. А то, что согревает мне душу, лежит сзади, за этим туманом, и сейчас я поднялся над землей, по которой стелется этот туман, и могу разглядеть, что было до того, как я сам, правда, не понимая, что делаю, шагнул в этот смог. Но это далеко позади, а того, что лежит в нем, не видно, да и не хочется видеть, потому что не было ни одного холмика радости, который хотя бы выглядывал из этого тумана. Смешно (правда, сквозь слезы), но по сравнению с этим туманом даже здесь, в тюрьме, гораздо светлее и легче дышится".