Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад - Арнольд Дж. Тойнби

Посмотрим же теперь, что случалось, когда этот западноевропейский институт «национальных государств», бывший естественным продуктом истории в месте своего рождения, оказался перенесенным на чужую территорию тех регионов, локальная лингвистическая карта которых имела совершенно иную структуру. Стоит посмотреть на языковую карту всего мира, и мы увидим, что европейское поле, где языки расположены достаточно четкими компактными и однородными блоками, есть нечто особое и исключительное. На значительно большей территории, протянувшейся к юго-востоку от Данцига и Триеста до Калькутты и Сингапура, языковая карта отнюдь не напоминает лоскутное одеяло, скорее она похожа на переливающееся шелковое покрывало. В Восточной Европе, Юго-Восточной Азии, Индии и Малайе люди, говорящие на разных языках, не разделены так четко, как в Западной Европе, они перемешаны географически, как бы чередуясь домами на одной улице одних и тех же городов и деревень; вот в этой иной социальной среде, где лингвистическая карта напоминает ковер, в котором нити разных цветов переплетаются между собой, имеется основа не для разделения границ между государствами, но для локализации занятий и профессий среди отдельных групп людей.

В Османской империи лет полтораста назад, перед тем как западный институт четкого компактного однородного государства произвел свое разрушительное воздействие на этот чужой ему регион, турки были крестьянами и чиновниками, лазы — моряками, греки — моряками и торговцами, армяне — банкирами и торговцами, болгары — конюхами или овощеводами, албанцы — каменщиками и наемными солдатами, курды — пастухами и носильщиками, влахи — пастухами и коробейниками. Национальности не только были географически перемешаны, но и экономически взаимозависимы; такое соответствие национальностей и занятий было естественным порядком вещей в том мире, где языковая карта выглядела не лоскутным одеялом, а винегретом. В этом османском мире, для того чтобы создать национальные государства по западному образцу, следовало превратить языковой винегрет в языковое лоскутное одеяло, опять же по западноевропейскому образцу; однако сделать это можно было лишь варварскими методами, что и происходило последние полтора века с опустошающими результатами на огромном пространстве, протянувшемся от Судет до Восточной Бенгалии. Таков разрушительный эффект, вызванный идеей перенести институт или методы, вырванные из своей природной среды, в социальное окружение, где они вступают в конфликт с естественным историческим развитием социальных структур.

Истина состоит в том, что каждое исторически сложившееся культурное пространство есть органичное целое, где все составные части взаимозависимы, так что при отделении одной из частей и сама эта часть, и оставшееся нарушенное целое ведут себя иначе, нежели в исконном состоянии. Вот почему «что полезно одному», то, по всей вероятности, «вредно другому»; и второе следствие — «одно влечет за собой другое». Если от культурного пространства отщепляется некий клин и вбивается в чуждое социальное измерение, этот отдельный клин непременно тянет за собой в чужое общество другие элементы той социальной системы, где он чувствовал себя естественно и откуда насильно был извлечен. Разорванное пространство тяготеет к воссоединению в том чуждом окружении, куда проторил путь один из его компонентов.

Чтобы увидеть, как на практике происходит тот процесс при культурном взаимодействии, давайте рассмотрим пару конкретных примеров.

В Соединенном Королевстве была издана Голубая книга о состоянии социальной и экономической ситуации в Египте в 1839 году, где упоминается, что в это время главный родильный дом в стране был расположен на территории военно-морского арсенала в Александрии. Звучит странно, но если мы проследим за событиями, которые привели к такому поразительному на первый взгляд результату, то увидим, что это было неизбежно.

К 1839 году османский генерал-губернатор Египта, небезызвестный Мехмед Али Паша, уже тридцать два года предпринимал усилия к тому, чтобы оснастить свою армию новейшим западным оружием. Провал наполеоновской экспедиции в Египте открыл Мехмеду Али глаза на необходимость иметь мощные военно-морские силы. Он решил создать военный флот по современной ему западной модели; при этом он сознавал, что флот не будет самодостаточным, если не добиться того, чтобы египетские военные корабли строились в египетских доках руками египетских корабелов, но понимал он и то, что обучить египетский персонал и техников смогут лишь западные строители, инженеры и другие специалисты. Итак, Мехмед Али пригласил западных экспертов, привлекая их высокими заработками. И однако же, западные специалисты не спешили подписать контракты, пока не были уверены, что смогут привезти с собой семьи, а семьи они, в свою очередь, готовы были привезти лишь в том случае, если им будет обеспечено медицинское обслуживание по принятым в то время западным стандартам. Таким образом, Мехмед Али обнаружил, что он не может набрать столь нужных ему специалистов, не наняв одновременно и западных медиков; но поскольку он твердо решил создать флот, ему пришлось приглашать и медиков. Врачи, специалисты и их семьи прибыли все одновременно; специалисты принялись за строительство арсенала, медики, как и должно, следили за здоровьем женщин и детей этой новой западной колонии в Александрии. Однако скоро они обнаружили, что, сколь ревностно ни исполняй свой долг, остается слишком много свободного времени, и, будучи энергичными, проникнутыми общественным сознанием практиками, они решили сделать что-то полезное и для местного населения. С чего начать? По всей видимости, акушерство оказалось на первом месте. Таким вот образом и возник родильный дом в границах морского арсенала, и данная последовательность событий, как мы видим, была естественна и неизбежна.

Эта поучительная история убеждает нас в том, с какой быстротой одно влечет за собой другое при культурном взаимодействии, а также и в том, на какую революционную глубину может проникнуть этот процесс. При жизни того поколения, о котором мы говорим здесь, традиционная изоляция мусульманской женщины от контакта с мужчинами за пределами ее собственного дома соблюдалась еще настолько строго, что в Турции, например, даже во время болезни, угрожавшей жизни любимой жены султана, самое большее, что в соответствии с исламским обычаем мог сделать западный врач для своей драгоценной царственной клиентки, — это проверить пульс на запястье ручки, стыдливо высунутой из-за плотного полога, скрывавшего невидимую постель больной. Это все, что разрешалось западному врачу сделать для пациентки, чья жизнь была одним из главных сокровищ правителя — по всем приметам, полноправного диктатора В то время и самодержавие султана не способно было преодолеть традиционные исламские социальные условности, даже в вопросах жизни и смерти дорогого для него существа. И вот в течение жизни того же поколения ситуация изменилась настолько, что мусульманские женщины уже смело входили в пределы чужеродного арсенала, чтобы воспользоваться услугами этих неверных западных акушеров. Столь полный разрыв с традиционными исламскими понятиями о приличиях в отношениях между мужчинами и женщинами был прямым следствием решения египетского паши о создании военного флота по западному образцу, и этот невольный и на первый взгляд отдаленный социальный эффект последовал за вызвавшей его технологической причиной в кратчайший промежуток времени — менее половины жизни одного поколения!

Такой пикантный, однако вполне репрезентативный отрывок из социальной истории дает возможность понять, до какой степени заблуждались османские государственные деятели XIX века, думая, что смогут оснастить свою страну подходящими западными вооружениями и остановить на этой точке дальнейшую вестернизацию страны. И только во время Мустафы Кемаля Ататюрка, уже в наши дни, османские мужи признали ту истину, что в рискованном предприятии культурного взаимодействия одно неизбежно влечет за собой другое до тех пор, пока внедрение западных вооружений и армейских атрибутов, принятое на Западе, и западных методов обучения не приведет за собой не только эмансипацию мусульманских женщин, но и замену арабского алфавита на латинский и отделение от государства исламской церкви, которая ранее во всех исламских странах безраздельно властвовала над всеми сторонами жизни.

В наши дни великий современник Ататюрка Махатма Ганди в Индии также понял, что в культурном взаимодействии одно неизбежно влечет за собой другое. Ганди видел, что мириады хлопковых нитей — взращенных, конечно, в Индии, но превращенных в пряжу в Ланкастере и там же сотканных в одежду для индийцев — грозили связать Индию с западным миром паутиной-сетью, которую вскоре будет труднее разорвать, чем стальные оковы. Ганди увидел, что, если индусы будут носить одежду, сшитую на Западе из ткани, изготовленной на западных станках, они вскоре захотят иметь подобную технику в Индии для той же цели. Сначала начнут импортировать прядильные и ткацкие станки из Англии, затем научатся делать это оборудование самостоятельно, наконец, станут покидать свои поля, чтобы работать на современных индийских ткацких фабриках или литейных заводах, и, как только привыкнут работать по-западному, пристрастятся и к западным формам досуга, развлечениям — кино, собачьим бегам и всему остальному, — пока не обнаружат в себе ростков западной души и не забудут о том, что они индусы. Пророческое предвидение Махатмы рисовало картину превращения хлопкового семени в огромное дерево, ветви которого затеняют весь континент; и тогда индийский пророк обратился к своим соотечественникам с призывом спасти свои души, подрубив под корень это мощно разросшееся западное дерево. Он пытался дать им пример, проводя ежедневно несколько часов за прялкой и ткацким станком, ткал вручную старинным индийским способом, ибо видел, что только разрыв зарождавшихся экономических связей между Индией и Западом сможет уберечь индусское общество от полной и окончательной вестернизации.