Корни гор, кн. 2: Битва чудовищ - Елизавета Дворецкая

Но внезапно, уже в сумерках мирного весеннего вечера, фьялли вышли из усадеб и сами двинулись вперед. Опрокинув дозорную сотню, они мигом растеклись по всему Острому мысу, и войско Гримкеля было вынуждено принять нежданный бой. А во главе фьяллей стоял сам Торбранд Тролль, которого считали погибшим, пропавшим в горах Медного Леса. Никто не знал, как он попал к своим через квиттинский стан и откуда взял меч великана.

Битва быстро перекинулась на поле тинга и на промежутки между усадьбами. Фьяллей насчитывалось меньше, но они успевали везде. Меч великана в руке Торбранда сносил одним ударом несколько голов и сам казался живым, кровожадным, ненасытным существом. Его живой черно-белый блеск поражал ужасом. Первым выйдя навстречу врагам, Торбранд конунг рубил и рубил и не мог бы остановиться, даже если бы захотел: Дракон Битвы сам нес его вперед, в ту стихию, для которой был создан.

Квитты растерялись и перепугались так, что едва могли сопротивляться; каждым владело ощущение конца, тянуло бросить оружие и бежать со всех ног. И многие бежали, ища спасения в темноте. Прибрежная полоса, пустыри между усадьбами, даже поле тинга под скалой Престол Закона были полны воплей и звона оружия, боевых кличей и молений о пощаде, женскими визгами и истошным ревом скотины в пылающих хлевах. Отблески огня падали в морскую воду, и казалось, что даже море загорелось от пламени человеческой вражды.

Никто из квиттов не знал, где Гримкель конунг, никто не видел своих вождей и стягов, каждый отбивался от неминуемой гибели в одиночку или с одним-двумя случайными товарищами. Точно чья-то злая рука развязала ремешок, скреплявший племя квиттов, и все они рассыпались, как прутья веника, бессильные и бесполезные поодиночке. Огонь и вражеские клинки падали на головы как с неба.

Сама Хель металась по Острому мысу и истошным голосом выкрикивала заклятья: ее видели в облике высокой женщины с копной длинных темных волос. Тьма и огонь обливали ее то черным, то красным, а глаза на дико искаженном лице горели жестоким упоением. Она ловила ужас и боль, она изливала смерть; гибель трепетала в краях ее одежды, плескалась в волнах волос, билась в каждом движении и падала на землю кровавым дождем. Каждый из видевших ее квиттов разом слабел и ронял оружие. Хель пришла за племенем квиттов. Беснуясь в самой гуще битвы, она оставалась невредима; клинки били прямо в ее грудь, но не уносили ни капли крови, и только пламенные отблески струились по ее телу и растекались по земле все шире и шире. Смерть – бессмертна. Она и меч Торбранда конунга были теми губителями мира квиттов, о которых говорила в своем пророчестве вёльва:

С юга несется Сурт с Истребителем —Солнцем сражений меч его жжет.Рушатся горы; мрут исполинши;Хель жрет людей; свод небес разрывается.[23]

…Отступая, Гримкель конунг оказался у подножия святилища Тюрсхейм. При конунге квиттов осталось не больше десятка. О победе никто уже не думал, Гримкель хотел только одного – как-нибудь уцелеть. Ворота святилища стояли раскрытыми, пламя ближайших рыбацких хижин освещало знаменитые резные столбы. Святилище оставалось единственной постройкой Острого мыса, которая не горела, и Гримкель надеялся, что и от вражеских клинков Тюр защитит свое земное обиталище.

Тюрсхейм был набит битком – сюда собрались, надеясь на защиту бога, многие жители ближайшего берега. Все те, кто уже видел пламя над крышей своего дома, кто ушел с Севера от раудов и с Запада от фьяллей, кто жил в корабельном сарае и собирал на еду мох и водоросли, теперь прятались в жилище бога войны, которого не зовут миротворцем. Священный Волчий Камень, огромный серый валун, в котором виднелись очертания лежащего волка, был облеплен народом: люди жались к нему в поисках защиты, но холодные бока не давали ни тепла, ни утешения. Напрасно жрец Сиггейр, которого считали когда-то всемогущим, резал черных баранов и обливал камнь горячей жертвенной кровью: священный волк не хотел ожить и броситься на врагов с оскаленными зубами.

Гримкель конунг вбежал в святилище впереди своих людей и тут же велел закрывать ворота. Он был разгорячен как никогда, глаза его едва не лезли на лоб, борода как-то странно искривилась, и от нее несло паленым волосом.

– Все равно больше никто не поместится! – орал он, ударами плоской стороны клинка подгоняя хирдманов. – Закрывай! Тюр поможет нам! Волчий Камень защитит нас! Священный камень… Они не тронут святилище! Боги – у всех одни… Закрывай! Шевелись! Они близко! Шевелись, я говорю!

При последних словах голос конунга сорвался на всполошенный визг: едва его люди взялись за тяжеленные створки, как у подножия каменистого пригорка послышался шум от множества быстро бегущих ног.

– Здесь тот трус, что зовет себя конунгом квиттов? – заревел снизу яростный голос. – Здесь этот дрянной предатель, у которого нет смелости даже умереть?

Люди во дворе святилища закричали от ужаса: пробиваясь сквозь рев пламени, голос фьялля показался жутким и грозным, как рев чудовища. Створки ворот остановились полузакрытыми: у квиттов ослабели руки.

– Торбранд! Торбранд Тролль! Однорукий Ас, помоги нам! – истошно кричали в святилище.

Между воротными створками показалось несколько фигур с мечами в руках. Первым шел не Торбранд, но это был настоящий великан. Рослый широкоплечий мужчина с изуродованным лицом и единственным глазом был страшен и дик на вид: его волосы разметались, покрытая кровавыми пятнами одежда висела клочьями. На лице горела сокрушительная ярость, а клинок в руке блестел и жаждал крови.

При виде него люди в святилище заметались, давясь и толкаясь, жались к стенам и к столбам, бессмысленно старались спрятаться друг за друга. Здесь не роща Бальдра, где запрещен раздор, и святилище бога войны не остановит тех, кто несет смерть на клинке.

– Гримкель! – хрипло и нетерпеливо крикнул Эрнольв Одноглазый, перекрывая вопли ужаса и свирепым взглядом шаря по мечущейся толпе. – Ты! – Его клинок смотрел прямо на конунга квиттов, а сам Эрнольв задыхался от негодования: ему приходится гоняться за врагом, как мальчишке за сбежавшей из сарая свиньей. – Долго ты еще будешь бегать и прятаться, как крыса! Бери оружие и выходи! Больше тебе никого не предать! Или ты даже умереть не хочешь достойно?

– Эрнольв ярл! – завопил Гримкель, уже почти веря в спасение: Эрнольва Одноглазого он знал как миролюбивого человека. С ним проще сговориться, чем с Торбрандом, Хродмаром или Асвальдом. – Послушай! – беспорядочно и отчаянно вопил Гримкель, отставив руку с мечом подальше от себя. – Послушай! Не надо! Мы всегда были друзьями! Больше никогда! Я клянусь… Клянусь Волчьим Камнем…

Эрнольв шагнул вперед: больше он не собирался слушать лживые и подлые речи. Предатель для него был мертвецом, и все его миролюбие тут ничего не значило.

Но вдруг небо потряс громовой удар. Грохот обрушился сверху и перекрыл шум близкой битвы. Люди застыли и втянули головы в плечи. По небу разливался тяжелый гул, приближаясь с каждым мгновением: казалось, каменные горы катятся за облаками и сейчас упадут прямо на головы. Забыв о своей вражде, фьялли и квитты смотрели в небо. Гроза в разгар битвы! Это знамение!

Но надвигалась не просто гроза. Молнии не сверкали, а вместо них небо наливалось огнем, серые тучи окрасились пламенно-рыжеватым светом.

Облака раздвинулись. Над Острым мысом поднялась исполинская фигура. Рослый и сильный мужчина с ожесточенным лицом считался бы отличным воином, если бы не увечье – у него была лишь одна рука, левая. От правой сохранился обрубок до локтя. Но у бедра бога войны висел меч, а пояс обвивали две порванные цепи, Дроми и Лединг, те, что не сдержали напор Фенрира Волка. И в глазах Тюра сверкало то же самое свирепое пламя, что сожгло Острый мыс.

Взгляд бога был так горяч и страшен, что люди, в первый миг застывшие, теперь повалились на землю, закрывая головы руками. Казалось, его исполинская фигура сейчас заполнит собой все пространство, раздавит все живое. Волосы Тюра развевались, точно в вихре битвы, на лице и груди пламенели пятна вражеской крови, не высыхающие никогда. Он сам – бой и беспощадность, воплощение силы и смерти, стихия утверждения себя через гибель другого. Воин – готовый убить и готовый быть убитым, наполовину мертвый среди живых; потому у Тюра одна рука, что вторая уже сожрана Губителем Мира. Своей отвагой он одолел Волка, но сейчас шел на Острый мыс не затем, чтобы остановить буйство сестры его Хель.

Гримкель замер, открыв рот, – ему явился тот, кого он призывал так часто, и он был потрясен открытием, что произносил не пустые слова. Эрнольв ярл смотрел прямо на Тюра, не выпуская из руки меча, и сам казался уменьшенным земным отражением бога войны.

– Ты, Гримкель сын Бергтора, бесславный и неудачливый конунг квиттов! – загремел над святилищем голос Тюра, и в нем слышался звон оружия и крики умирающих. – Ты опозорил свой род и привел к гибели племя! Оно шло к Хель, и ты шел впереди него! Ты сотрясал Волчий Камень лживыми клятвами! Отныне у квиттов не будет конунга!