Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 7 - Вальтер Скотт

— Мистер Калеб! Мистер Калеб! Мистер Калеб Болдерстон! — взывали к нему миссис Гирдер, ее почтенная матушка и сам бочар. — Неужели вы пройдете мимо нашего дома и не зайдете к нам промочить горло: ведь мы так вам обязаны.

Калеб не знал, принимать ли ему это приглашение за чистую монету или за насмешку. Предполагая наихудшее, он притворился, что ничего не слышит, и продолжал свой путь, низко надвинув на лоб старую шляпу и опустив глаза долу, словно ему вдруг непременно понадобилось пересчитать булыжники на мостовой. Однако внезапно он обнаружил, что попал в положение величественного торгового судна, которое в узком Гибралтарском проливе окружили три алжирских галиота (да простят мне благосклонные читательницы это морское сравнение).

— Не бегите от нас, мистер Болдерстон, — прощебетала миссис Гирдер.

— Кто бы мог ожидать этого от старого доброго друга, — поддержала ее мать.

— Отказаться от благодарности! — присовокупил бочар. — И это от моей-то: ведь я не часто бываю тороват. Уж не обиделись ли вы на меня, мистер Болдерстон? Или нашелся негодяй, у которого повернулся язык сказать, что я не благодарен вам за место королевского бочара! Погодите, я с ним разделаюсь.

— Видите ли, дорогие мои, хорошие мои друзья… — неуверенно начал Болдерстон, еще не зная, как в действительности обстоит дело. — Стоит ли разводить церемонии? Каждый старается услужить друзьям чем может; иногда это удается, а иногда нет. Я бы предпочел никогда не слыхать этих изъявлений благодарности. Терпеть их не могу.

— Ну, если бы вы только желали услужить мне, то не было бы вам никаких благодарностей. От меня, уж во всяком случае, — откровенно признался бочар, — уж я бы вам припомнил и гуся, и уток, и канарское, для полного счета. Доброе желание — все равно что рассохшаяся бочка, куда не нальешь вина, а вот доброе дело — это славный бочоночек, крепко сбитый, ладный да складный, в котором можно хранить вино хоть для самого короля.

— Да разве вы не слыхали о грамоте, где черным по белому написано, что наш Гирдер назначен королевским бочаром? — сказала теща. — А ведь каждый, кто хоть раз пробовал набить обруч на бочку, просился на это место.

— Это я-то не слыхал?! — воскликнул Калеб, который уловил наконец, куда дует ветер. — Я не слыхал? — повторил он, мгновенно преображаясь; шаркающая, крадущаяся, будто вороватая, походка сменилась уверенной величественной поступью; шляпа взлетела на затылок, и из-под нее, словно солнце из-за тучи, появилось чело, сияющее всей гордостью, на какую только способна аристократия.

— Ну, конечно, слыхал! Мистер Болдерстон, да не слыхал! — произнесла миссис Гирдер.

— Конечно! Конечно! Кому же и слыхать об этом, как не мне?! — заявил Калеб. — А потому я вас сейчас расцелую, хозяюшка. А вам, бочар, пожелаю успеха на новом поприще. Действуйте смело: теперь вы знаете, кто ваши друзья; вам известно, что они уже сделали и что еще могут сделать для вас. Да я нарочно притворился, будто ни о чем не догадываюсь. Хотелось узнать, из какого вы теста. Ну, ничего, вы выдержали пробу.

Калеб с истинно королевским достоинством расцеловал обеих женщин и в знак покровительства милостиво коснулся твердой, как железо, ладони бочара. Затем, располагая исчерпывающими и вполне удовлетворяющими его сведениями, Калеб, само собой разумеется, без колебаний принял приглашение на торжественный обед, на который, кроме него, были званы не только все именитые люди Волчьей Надежды, но даже исконный враг мистера Болдерстона — стряпчий Дингуолл. Старый дворецкий, конечно, был самым желанным и самым почетным гостем на пиру; он так убедительно рассказывал честной компании, как вертит своим господином, а его господин — лордом-хранителем, а лорд-хранитель — Тайным советом, а совет — королем, что, расходясь (а это случилось, кажется, не ранее первых петухов), гости бочара уже мнили себя вознесенными на виднейшие должности в государстве благодаря усилиям их друга и покровителя, мистера Калеба Болдерстона. За один этот вечер хитрый старик сумел не только возвратить себе былое влияние, которым пользовался как доверенное лицо могущественных баронов Рэвенсвудов, но еще более возвысился в глазах жителей Волчьей Надежды. Даже сам стряпчий — такова уж непреодолимая жажда почестей — не мог устоять перед соблазном и, улучив удобную минуту, отвел Калеба в дальний угол, чтобы поведать, конечно с должным прискорбием, о тяжком недуге секретаря шерифа.

— Отличнейший человек, неоценимый человек… Но уж очень тучен. Все мы только бренные существа… Сегодня мы здесь, а завтра нас уже нет… Когда бедняга отдаст богу душу, надо же будет заменить его кем-нибудь… И, если бы вы посодействовали мне в получении этого местечка, я бы не постоял за благодарностью. Скажем, пара перчаток, туго набитых стерлингами, а? Знаете, друг мой, надо и о себе позаботиться… И потом, мы нашли бы способ полюбовно кончить спор между этими мужланами из Волчьей Надежды и мастером Рэвенсвудом, то есть я хотел сказать, лордом Рэвенсвудом, да сохранит его господь.

В ответ Калеб только улыбнулся и, дружески пожав стряпчему руку, тотчас поспешил удалиться, остерегаясь связывать себя какими-либо обещаниями.

— Сохрани меня боже! Ну и дурни! — воскликнул Калеб, очутившись на улице и получив наконец возможность дать волю распиравшему его торжеству. — Право, чайки и олуши, летающие над Басом, и те в сто раз умнее. Да будь я сам правительственный комиссар, и то, кажется, они не могли бы больше юлить передо мной. Надо сознаться, я тоже перед ними юлил. Но стряпчий-то, стряпчий! Ха-ха-ха! Оххо-хо! Да, помилуй бог, надо же мне было дожить до седых волос, чтобы провести этого крючка. Секретарь шерифа! Очень хорошо! У меня с этим молодчиком старые счеты, и теперь он мне заплатит сполна. Уж я заставлю его поклянчить и покланяться, будто и в самом деле от меня зависит, дать ему место или нет. А ведь на это нет никакой надежды. Разве что мой господин наберется ума-разума и поймет, как надо жить на этом свете. Но он этого никогда не поймет.

Глава XXVI

Почему ту вершину окутало пламя

И во мраке взвиваются искры снопами?

Тот огонь, что небесную тьму озарил,

Он твое родовое гнездо разорил.

Обстоятельства, описанные в конце предыдущей главы, объясняют, почему маркиз Э*** и мастер Рэвенсвуд встретили такой радушный прием в Волчьей Надежде. Едва Калеб объявил о пожаре башни, как все селение поднялось на ноги и готово было бежать на помощь. Но старый слуга тотчас охладил рвение верных вассалов, сообщив, что в подвале замка хранится порох; тогда их усердие приняло другое направление. Никогда еще в Волчьей Надежде не резали такого множества каплунов, жирных гусей и прочей домашней птицы; никогда еще не варили столько копченых окороков; никогда не пекли столько сладких пирогов, молочных оладий, овсяных лепешек, коврижек, крендельков и прочих лакомств, почти неизвестных нынешнему поколению; никогда не откупоривали столько бочонков эля и бутылок старого вина. Простой народ настежь распахнул двери перед слугами маркиза — этими предвестниками потока благодеяний, который отныне, минуя все другие города и веси Шотландии, ливнем хлынет на селение Волчья Надежда, близ Ламмермура. Пастор, помышлявший, как говорили, о месте викария соседнего прихода, человека весьма болезненного, потребовал, чтобы именитые гости остановились у него; но Калеб предоставил эту честь бочару, его жене и теще, которые буквально прыгали от радости, узнав об оказанном им предпочтении.

Не переставая низко приседать и кланяться, осчастливленные хозяева повели знатных гостей к себе в дом, где все уже было готово к их приему, устроенному со всей роскошью, на какую только были способны эти простые люди; теща, служившая в молодости в замке Рэвенсвуд, имела, как она утверждала, достаточное представление о том, что требуется для их милостей, и, насколько позволяли обстоятельства, распорядилась всем наилучшим образом. Дом бочара был так просторен, что каждому из путешественников отвели отдельную комнату, куда их тотчас же и с должными церемониями проводили отдохнуть с дороги; в столовой тем временем заканчивались приготовления к роскошному ужину.

Оставшись один, Рэвенсвуд, побуждаемый тысячью различных чувств, покинул дом и, выбравшись за околицу, стал поспешно взбираться на вершину возвышавшегося за Волчьей Надеждой холма, откуда открывался вид на башню. Он хотел увидеть собственными глазами, как рухнет дом его предков. Несколько деревенских мальчишек, налюбовавшись запряженной шестерней каретой и пышной свитой маркиза, теперь из любопытства отправились посмотреть, как взорвется «Волчья скала», и Рэвенсвуд слышал, как они кричали друг другу:

— Скорее, скорее! Сейчас старая башня взлетит на воздух! Сейчас она рассыплется, как кожура печеного лука!